Аромат памяти (джен)

Робкий нагретый солнцем ветерок осторожно шевелил алые резные листья над головой, точно боялся: дернешь чуть сильнее — упадут, осыплются мишурой, уничтожая хрупкую красоту. В лучах заката клены казались еще более кровавыми и в то же время чернильно-черными, будто никак не могли определиться с цветом. На границе дня и ночи живет момент излома, все меняет свой окрас, приобретая иную сущность, свет превращается в тьму, а цвет в его отсутствие. Так и в го — самое жаркое сражение всегда ведется на границе черных и белых войск, где бы она ни пролегла.

Чай сегодня имел слегка терпкий дымный привкус; за ностальгические нотки осенних костров, над которыми даосские отшельники жарят тыквенные семечки, Кувабара выбрал именно травянистый зеленый Люань Гуа Пянь⁽¹⁾, один из его любимых сортов. Он всегда щепетильно подходил к выбору чая в соответствии с настроением и сезоном. И воспоминанием, в которое хотел попасть. Время красных кленов традиционно удостаивалось спокойных терпких напитков, снимающих напряжение тела и успокаивающих душу. По молодости осень нагоняла на него тоску, когда приходилось прощаться с летней свободой и легкостью, а затем и вовсе горькую печаль, но с возрастом осенний сезон стал восприниматься с ностальгическим теплом, помогая погружаться в воды памяти и наслаждаться счастливыми моментами. Кувабара поежился от прохлады и с сожалением допил последний глоток согревающего напитка — конец октября был еще по-летнему теплым в дневное время суток, но по вечерам осень брала свое.

Девушка-официантка вежливо поинтересовалась, не принести ли еще чаю, и Кувабара, чуть задумавшись, согласился. Он любил эту чайную за уединенное расположение и отличный выбор сортов со всего мира. Здесь он был простым завсегдатаем, любителем и ценителем редких видов чая, частенько обсуждал с хозяином способы выращивания чайных кустов и обработки листа, вздыхал о том, что мир сходит с ума по кофе, забывая о полезных свойствах чая и наслаждался этим прекрасным напитком в тишине и покое. Здесь он не был Хонъимбо — держателем самого почетного титула в мире го. Здесь он мог отдохнуть от самого себя, возвращаясь к настоящему себе. Вдохнув свежий аромат новой порции «Тыквенных семечек», Кувабара Хитоши прикрыл уставшие глаза и отпустил сознание с ветром памяти.

Как бы далеко в воспоминания он ни забирался, го было всегда. Кувабара уже почти отчаялся вспомнить себя до этой игры, чье течение подхватило его судьбу и несло в черно-белом потоке камней к высшему мастерству. Хотя... признаться, он давно потерял надежду это самое высшее мастерство постичь, ибо оно не дается одиночкам, привычно переставляющим камни по сетке тонких линий. Однако молодые Шиндо и Тойя еще могут. Их двое, и они идут вперед вместе, как было и у него когда-то, когда его путь в мире го только начинался.

Он помнил себя босым чумазым мальчишкой Хито, играющим в го с одноногим соседом на расчерченной сеткой земле, наборы камней были неполными и разномастными, сохранившимися с довоенных времен. Некоторые гоиси были больше по размеру и более выпуклыми; часть матово поглощала свет, иные же блестели глянцем; одни сохранили почти идеальное состояние, другие щеголяли обломанными краями; черные камни по большей части вообще выглядели как серые, но ничто из этого не мешало ему играть и выигрывать. Помнил, как сам вышил платок по китайской традиции, исколов все пальцы материнской иглой; помнил, когда после смерти прабабки ему достался древний гобан — главное сокровище в семье. Поверхность его потускнела от времени, но при соприкосновении с камнями издавала столь же мелодичный звук, как если бы только вчера катана серебристым росчерком нанесла на нее разметку.

Когда мать и старшая сестра на двенадцатилетие подарили ему собственный набор камней, он впервые плакал от счастья и ругался на них за потраченные деньги. Тогда же ему наконец посчастливилось поступить в школу Таниё Кигима — великого мастера го и сэнсэя. Учитель лично отбирал всех, кто удостаивался чести стать его учеником, потому их было мало, зато каждый мог надеяться стать великим профессионалом. Хитоши проиграл партию Таниё-сэнсэю на трех камнях форы, однако учитель в конце поклонился, пряча смешинки в уголках морщинистых глаз, и велел приходить с вещами назавтра — ученики традиционно жили в его доме, поскольку занятия продолжались весь день и состояли не только из постижения тайн игры, но и из воспитания духа воина. Только глупец сказал бы, что го — не военное искусство.

Именно в Таниё-додзё⁽²⁾, как за жесткий распорядок и уникальность стиля преподавания именовали школу сэнсэя, Кувабара Хитоши встретил Томоэ Хаджимэ, своего будущего и единственного соперника.

Они различались как ночь и день, между ними яркой молнией пролегал тот самый излом — граница битвы черных и белых войск, и это стало ясно сразу же. В первой же очной встрече Хитоши проиграл половинку моку в упорной борьбе, развивавшейся с переменным преимуществом и затянувшейся на несколько часов до самого позднего вечера. Очнувшись только после подсчета территории, Хитоши с удивлением обнаружил, что за партией наблюдает все додзё, включая приходящих учеников, обычно посещавших учителя во время дневных занятий и не участвовавших в вечерних играх и разборах, и самого сэнсэя. Сидящий напротив Хаджимэ тайком утирал пот с высокого бледного лба и улыбался вымученной улыбкой освобождения. Черные глаза его блестели довольством победы и радостной усталостью.

Тем же вечером на разборе партии они шумно разругались из-за одного хода, по мнению Хаджимэ, совершенного Хитоши чуть раньше, чем следовало. Хитоши терялся в попытках объяснить этот ход, поскольку не помнил, что именно тогда убедило его в необходимости сходить в этот пункт, а Хаджимэ хладнокровно доказывал, что итоговое поражение стало результатом именно этой поспешности. Судя по отрешенным лицам слушателей, никто вообще не понимал причины и предмета спора, кроме довольно усмехающегося Таниё-сэнсэя, не принявшего, впрочем, ничью сторону. А ночью Хитоши влез в комнату к Хаджимэ через открытые сёдзи в сад и практически угрозами заставил того проснуться и сыграть еще одну партию. И победил. Ничуть не расстроившийся Хаджимэ записал кифу, пообещав изучить все приемы Хитоши, а потом внезапно предложил чай. Китайский Гуа Пянь с горчащим ароматом костра и травянистым вкусом тыквенных семечек.

Последующие три года стали самыми запоминающимися в истории школы, ибо никогда она еще не принимала одновременно двух столь талантливых игроков, между которыми разгорелось бы соперничество. Каждый день приносил то открытия в практике игры, поражающие своим новаторством даже признанных мастеров го, то громогласные споры, заканчивающиеся разбрасыванием камней, попытками перекричать друг друга и чуть ли не драками. Каждая партия с Хаджимэ была как глоток холодной свежей воды для уставшего путника — необходимой для жизни и бесконечно желанной. Хитоши не мог играть ни с кем другим, ему мгновенно становилось скучно, потому что если он не выигрывал партию уже в фусэки, то в тюбане противник гарантированно сдавался. Ни разу ему не удалось заполнить всю поверхность доски, преобразив пустоту в материю, с кем-либо, кроме Хаджимэ.

Хитоши не отличался особенной дисциплиной ума и почтением к существующим правилам го. Будучи самоучкой, он играл вдохновенно и интуитивно, выкидывая столь внезапные финты, что даже Таниё-сэнсэй хватался за голову в изумлении. А Хаджимэ... был исключительно серьезен и вдумчив. Его острый аналитический ум фиксировал каждый ход в любой партии и, казалось, производил мгновенный расчет вариантов развития игры. Выдающаяся память и уникальная способность к анализу в совокупности с абсолютно непонятной логикой создавали неповторимый стиль игры, когда ему удавалось предсказать практически каждый ход противника, перевернуть любую заготовленную ловушку и заставить работать на себя или огорошить внезапным, на первый взгляд выбивающимся из течения камней ходом, тем самым заставив оппонента нервничать и собственными руками разрушать свою игру. Он выигрывал одну из трех партий против учителя без форы, чего не удавалось больше никому из обучающихся на том же году.

Кувабара улыбнулся кружащимся в водовороте бледно-зеленого настоя чаинкам, вспоминая, сколь сильную зависть вызывал Хаджимэ у всех вокруг своей невозмутимостью и непрошибаемой уверенностью в собственной правоте.

Хаджимэ никогда не отказывал никому в партии и мог победить любого, и лишь ходы Хитоши выбивали его самого из равновесия, поскольку почти всегда совершались интуитивно, по наитию, не являлись обдуманной заранее стратегией. Ведь когда нет четко прописанного плана, разве возможно его разрушить? Хитоши сам бы не смог объяснить, почему что-то звало его поставить гоиси в тот или иной пункт доски в данный момент времени, но он мог подстроиться под любой ритм и скорость, его не смущали внезапные ходы Хаджимэ, ибо он сам привык совершать подобные. Лишь его Хаджимэ не удавалось обыграть в двух партиях подряд, впрочем, и Хитоши не сумел ни разу одержать две победы кряду. После завершения партий, будь то поражение или выигрыш, Хаджимэ всякий раз чуть приподнимал уголки бледных губ, обозначая сдержанную улыбку, и помечал новый удачный ход в своем блокноте для записей — он собирался систематизировать стиль Хитоши, приведя его к логическому обоснованию.

Они играли абсолютно по-разному, но одинаково сильно, столь мастерски, что ни одному другому противнику более-менее равного ранга не удавалось взять верх над одним из них. Они дополняли друг друга, логика и интуиция, план и импровизация, расчет и вдохновение. Они учились друг у друга тому, в чем не были мастерами: Хитоши тренировал мнемонические приемы, чтобы заострить свою память до идеала, а Хаджимэ учился доверять своей интуиции, не позволяя привычному холодному расчету останавливать руку с занесенным над гобаном камнем.

Долгими летними вечерами они разбирали накопленные кифу на нагретой солнцем энгаве под аромат зажаренных над костром тыквенных семечек, вьющийся из заварочного чайника, а пожилой учитель удовлетворенно посматривал на две склоненные над блокнотами головы своих лучших учеников, в пылу спора не замечавших, как далеко они продвинулись благодаря друг другу.

Кувабара помнил этот аромат и сосредоточенное лицо напротив, привкус травы на губах и свежий ветер, доносящий приглушенные звуки города, ощущение шершавости камней в пальцах и боль в спине от долгого сидения за гобаном. Им всегда было мало дневных и вечерних занятий, ночи напролет они с Хаджимэ просиживали за доской, выпивая один чайник за другим, и создавая новые комбинации ходов в поисках идеальной партии. Они играючи вошли в избранный круг профессионалов, не заметив, скольких подвинули на своем пути. Хаджимэ мечтал о возрождении Мэйдзина и поставил целью себе завоевать его, а Хитоши самоуверенно замахивался на Хонъимбо.

Хаджимэ не верил в ками-но иттэ⁽³⁾, скептически смотрел из-под ресниц и насмешливо называл его мечтателем, а может, просто боялся признать, что есть в мире нечто, не поддающееся его логике. А Хитоши верил и упрямо мечтал, что однажды величественная «рука бога» осенит именно их партию, открывая тайны высшего мастерства — ведь кто, как не они, два самых сильных профессионала своего времени, были действительно достойны познать суть великой игры? Он был молод и слишком самоуверен, но для того наличествовали все основания: у него был лучший соперник, которого только можно было желать, и лучший учитель, благодаря которому они с Хаджимэ встретились.

Кувабара долил в чашку новую порцию чая из подогретого йокодэ-кюсу⁽⁴⁾ и задумчиво повертел в морщинистых пальцах хрупкий листок, упавший со стоящего рядом клена. Тогда тоже пламенели костры момидзи, и летнее тепло уступало перед натиском осенней прохлады. Ночи становились длиннее, а дневное солнце все меньше прогревало энгаву. Он до сих пор не понимал, почему никто не заметил, как привычная аристократическая бледность Хаджимэ превратилась в болезненную, а на белых рукавах верхнего платья загорелись алые, как клены, следы выкашлянной крови. Теперь пот высыпал бисеринками на высоком лбу Хаджимэ не только от напряженных партий, но от любого физического усилия, а между бровей залегла морщинка, придавая ему более взрослый и суровый вид — ему не исполнилось и двадцати. Он мерз от осенней росы и восточного ветра и задыхался от духоты одеял. В глазах его горел лихорадочный огонь, а обветренные губы умоляли Хитоши сыграть еще одну партию, а за ней следующую, и следующую... когда пальцы от слабости перестали удерживать камни, он начал диктовать свои ходы, а Хитоши выставлял в названные пункты белые гоиси, сдерживая обидные злые слезы. Боги го завидовали тому, что люди посягнули на ками-но иттэ, желая сохранить тайны мастерства только для себя, и потому отнимали у него Хаджимэ?

Кувабара Хонъимбо аккуратно положил багряный листик на белоснежную скатерть, полюбовался получившимся контрастом и глотнул терпкого теплого чая, успокаивая память. Тогда он был молод и пылок, ему недоставало хладнокровия и здравого смысла — это были владения Хаджимэ. Но с годами он научился понимать, что боги ревностно прячут свои тайны от самоуверенных глупцов, требуя смирения и уважения. Он хотел бы горделиво думать, что пусть они с Хаджимэ и не сумели постичь ками-но иттэ, зато внесли огромный вклад в поиски высшего мастерства, однако истина состояла в том, что каждый игрок начинает свой путь с самого начала, как каждая партия начинается с фусэки, и всегда есть лишь тот, кто идет рядом, подталкивая и обгоняя, чтобы вечный поиск никогда не заканчивался.

Мысли его вернулись к молодым Шиндо и Тойе, виновникам его сегодняшнего путешествия по горько-счастливым воспоминаниям. Невольно они напоминали ему их с Хаджимэ, новые соперники, гениальные в своем видении игры и превосходящие всех остальных профессионалов, столь же юные и смело смотрящие вперед, бегущие и обгоняющие друг друга, но каждый раз останавливающиеся, чтобы дождаться второго. Потому что в го играют вдвоем, никто и никогда не сможет постичь суть и смысл высшего мастерства в одиночку, ведь всегда нужен тот, кто ответит на твой ход своим, и от чьего нападения ты будешь защищаться и чьи войска атаковать. Удовлетворенная улыбка наползла на старческое лицо, порожденная осознанием того, что все в жизни на своих местах так же, как верно поставленный гоиси завершает идеальный узор на поверхности кайи. Что боги го вовсе не завидуют смертным, но сами вечно ищут идеальный ход с помощью людей, каждый из которых лишь камушек на огромном гобане вселенной.

Солнце окончательно скрылось за границей сизых облаков, смывая краски мира сумеречным светом ночи, но алый лист на белой скатерти продолжал пламенеть, отсвечивая теплом уходящего лета. Кувабара допил последний глоток чая, задумчиво вытащил сигарету из смятой пачки, но убрал. Горьковато-терпкое послевкусие «Тыквенных семечек Люаня» оседало на языке тоскливой грустью и светлой памятью. Но сегодня он распробовал ту тонкую фруктовую нотку, о которой постоянно твердил Хаджимэ, — новую надежду. Потому что поиск не прекратился, и новые искатели вступили на путь, что ведет на вершину, они продолжат начатую когда-то партию, и, кто знает, может быть, доведут ее до ёсэ.

1) ЛюАнь Гуа Пянь — зеленый слабоферментированный чай продольной скрутки. Произрастает в провинции Аньхой, префектура Люань, уезд Цзиньчжай. Входит в десятку знаменитых чаев Китая. Название переводится с китайского, как «Тыквенные семечки из ЛюАнь». По легенде Люань Гуапянь был обнаружен даосским подвижником в горах Аньси. Отсутствие опыта обработки чайного листа сказалось на вкусе чая, он походил на жареные тыквенные семечки. Даос долгое время пил его в одиночестве, пока не угостил им одного путника, оказавшегося отставным генералом. Тот был настолько поражен вкусом этого чая, что преподнес его в качестве подарка самому императору. С тех пор Лю Ань Гуа Пянь стал популярен по всему Китаю. Настой зеленовато-желтого цвета, обладает легким дымным ароматом с примесью лесных трав и вкусом тыквенных семечек, оставляет сладковато-терпкое послевкусие. Заваривается традиционно верхним способом.

Вернуться к тексту

2) Додзё — японская школа боевых искусств.

Вернуться к тексту

3) Ками-но иттэ — дословно «рука бога, ход бога» — легендарное высшее мастерство в го, которое ищут все профессионалы канона «Хикару и го».

Вернуться к тексту

4) Йокодэ-кюсу — заварочный чайник особой формы с боковой ручкой, традиционный для Японии.

Вернуться к тексту