За Пределами ничего нет (джен)

«Тун Киф, тридцать восемь лет, не женат, детей нет, работает сборщиком апельсинов. Организовывал незаконные собрания граждан в саду, где рассказывал о непознанной нами части мира, находящейся за Пределами», — прочитал резюме в электронном досье старший судья Йенс Йолль и расстроился: он терпеть не мог еретиков, а уж еретиков-запредельщиков и вовсе ненавидел всей душой. Ему предстояло проанализировать дело этого Туна Кифа, а потом вызвать на допрос и выяснить, является ли его система (если это была система) убеждений безобидным обывательским философствованием или же представляет собой ту «опасную ересь», с которыми в Дарвинии боролись самыми безжалостными методами.

Йенс изучил еще несколько документов и узнал, что Тун Киф родился в Нижней Середине в семье таких же работников апельсиновой плантации, каким был он сам сейчас. Его отец умер, когда ему было двенадцать, мать — через три года после этого, и с тех пор Тун жил один в небольшой каморке на окраине Нижней Середины, и никто не мешал ему придумывать дурацкие теории.

«Что ж тебе не жилось-то?! — внутренне возмутился Йенс. — Собирал бы апельсины и не морочил людям голову!» Он вообще часто размышлял о том, почему некоторые граждане не хотят просто жить и работать, не пытаясь лезть в «высокие материи», проникновение в тайны которых ни к чему хорошему привести не могло, и так и нашел ответа на этот вопрос.

«Свидетель утверждает, что Киф хотел организовать рабочий отряд, чтобы сделать проход в Восточном Пределе и узнать, что за ним находится», — прочитал Йенс, понял, что сейчас ему нужно поговорить с подсудимым, и позвал охранника.

Через пару минут охранник привел Кифа, и Йенс сразу же почувствовал сильный апельсиновый запах. Он пристально посмотрел на подсудимого: тот был высоким, худым и таким, про которых говорят «жилистый». Его голова была обрита наголо, а взгляд темно-карих, почти черных, глаз был уверенным и бесстрашным.

Охранник усадил Кифа на стул перед столом Йенса и удалился.

— Доброе утро! Старший судья Йолль, — представился Йенс. — Я должен определить, насколько опасно ваше учение.

— Учение? — удивился, как показалось Йенсу, несколько наигранно Тун и улыбнулся. — Нет никакого учения. Я без злого умысла поделился своими наблюдениями с коллегами, а меня почему-то за это арестовали.

— И в чем же заключается результат ваших наблюдений? — спросил Йенс.

— В том, что за Пределами есть еще что-то, о чем мы не знаем, — ответил Тун, откидываясь на спинку стула, как будто вел дружескую беседу в баре, а не сидел на допросе у старшего судьи.

— За Пределами ничего нет! — рявкнул Йенс. — Это знает каждый ребенок! И как же, простите, вы могли это что-то за Пределами «наблюдать»?

— Я не наблюдал ничего за Пределами. Я наблюдал за обычными вещами. Вот, к примеру, апельсин, — начал объяснять Тун, а Йенс хмыкнул, — похож на Дарвинию: несколько секторов с перегородками, внутри которых есть мякоть, разделенная на маленькие фрагменты (их и можно сравнить с людьми), а снаружи — кожура, которую можно считать Пределами для апельсина. Я держу апельсин в руке, а, значит, за его «Пределами» есть моя рука, остальной я, комната, в которой я нахожусь, другие апельсины, сад и даже вы. Почему так не может быть с Пределами Дарвинии? — закончил Тун вопросом.

— Потому что Пределы Дарвинии и «Пределы» апельсина — это разные, не сравнимые между собой вещи!

— Почему несравнимые?

— Дарвиния — это весь наш мир, а апельсины — лишь его часть. Пределами Дарвинии все и ограничивается, — Йенс начал злиться.

— Вот с этим я и не согласен! — воскликнул Тун. — Тридцать тысяч человек, сады, фермы, фабрики, библиотека с кинотеатром, — и это все? Что было в начале? Кто это создал? Кто был первым? Как они появились? Почему мы именно такие? Неужели вас не волнуют эти вопросы?

— Не волнуют, — отозвался Йенс. — Они совершенно бессмысленны, а размышления на эту тему — пустая трата времени, и я бы сказал, никому не нужное баловство.

— Вот видите, по сути вам и возразить-то нечего, — проговорил Тун, и в кабинете старшего судьи повисла пауза.

— Вы же прекрасно знаете, что запредельные ереси незаконны. Давно и абсолютно точно установлено, что за Пределами ничего нет, и сомневаться в этом строго запрещено.

— Знаю, но и с этим я не согласен. У меня есть разум, и благодаря ему я могу думать о чем-то интереснее сбора апельсинов, и никто не может меня остановить.

— Думать можно о чем угодно, но зачем нужно было нести свои бредовые идеи другим? Зачем нужно было организовывать эти собрания, печатать листовки, снимать видеоролики? Сколько раз вас предупреждали? Три? Четыре? — Йенс встал и нервно прошелся по кабинету. Он уже все решил, но оттягивал момент оглашения своего решения.

— Я хотел, чтобы обо всем этом задумалось как можно больше людей, — тихо сказал Тун, пристально глядя Йенсу в глаза.

— Но зачем? Что им это даст? Ну, узнают они, что за Пределами что-то есть (а там ничего нет) — разве это сделает их более счастливыми? Добавит им смысла? Удовлетворения собственной жизнью? Мм?

— А, может, и добавит! — встрепенулся Тун. — Если бы в нашем мире не запрещали рассуждения на сложные темы, может, люди были бы лучше!

— То есть вы, Тун Киф, сборщик апельсинов, считаете, что именно вы в состоянии сделать людей лучше? — Йенс резко повернулся, уперся кулаками в столешницу и посмотрел на подсудимого сверху вниз.

— Почему бы и нет, — буркнул Тун.

— Понятно, — констатировал Йенс, снова усаживаясь за стол. — Что ж, вы не оставляете мне выбора — я вынужден приговорить вас к утилизации. Проведу процедуру завтра вечером. Можете порадоваться: после нее какая-то супружеская пара получит разрешение на заведение ребенка, и вот они как раз и станут более счастливыми, — монотонно проговорил Йенс, посмотрел на подсудимого и с удовольствием отметил, что тот побледнел, а его лоб покрылся испариной. — Хотите, я объясню, в чем состоит суть процедуры?

— Не надо, мне и так все понятно, — хрипло прошептал Тун. — Но к чему такая жестокость?

— Таков закон, — ответил Йенс, печатая свой вердикт в досье подсудимого. — Для вас все кончено. Увидимся завтра, — сказал он. — Охрана! Уведите осужденного!

— Судья, ну вы же умный человек! Вы должны подумать о том, что находится за Пределами! — крикнул Тун, когда его уводили.

Йенс ничего на это не ответил. Он закрыл электронное досье Туна Кифа, потер двумя пальцами переносицу, вздохнул и тяжело поднялся. Очередной еретик-запредельщик. Сколько их было за двадцать пять лет его службы? Двенадцать? Пятнадцать? Все считали, что они оригинальны, что они создали что-то новое и сейчас донесут до Йенса Йолля Истину, которую тот в силу своей ограниченности и зашоренности, не мог познать. Всех их он без сожаления отправил в утилизатор, вернув вещества, из которых они состояли, в систему вещественного круговорота Дарвинии.

* * *

До конца рабочего дня у судьи Йолля было еще два уголовных дела. В полдень он судил жителя Верхней Середины, укравшего у своего соседа банку масла, и приговорил того к месяцу общественных работ. В четыре часа вечера Йенс разобрал дело о драке между двумя работниками швейной фабрики и приговорил каждого к штрафу в половину месячной зарплаты. После этого он оформил все документы, навел на рабочем месте порядок и собирался пойти домой, но вспомнил, что нужно проверить утилизатор, чтобы во время завтрашней процедуры не возникло никаких сложностей.

Утилизатор был похож на душевую кабину. Он мог расщепить какой угодно материальный объект на самые простые вещества и отправить их в систему вещественного круговорота. На переработку живого человека уходило три секунды.

Йенс открыл прозрачную дверцу утилизатора и зачем-то постучал по ней. Затем он достал из принесенного с собой пакета два яблока, положил их внутрь на подставку, закрыл дверцу и нажал кнопку запуска. Яблоки моментально испарились, и Йенс решил, что утилизатор работает правильно — завтра точно так же не станет Туна Кифа, этого чертова доморощенного философа. Йенсу не только не было его жаль, он даже немного ему завидовал. У Туна Кифа были цель и жизнь, наполненная идеями и сомнениями, в которой, как бы громко это ни звучало, был смысл. В жизни же Йенса Йолля ничего этого не было, потому что он точно знал ту самую правду, лишающую смысла буквально все. Он бы и сам с облегчением залез в утилизатор, но ему не давала это сделать данная еще в юности клятва служить народу Дарвинии и охранять ее правопорядок.

Йенс постоял какое-то время возле утилизатора, потом наклеил на его дверцу наклейку «Проверено», поставил на ней свою подпись и медленно пошел домой.

По дороге он продолжал думать о деле Туна Кифа. Хотя в нем вроде бы все было ясно, Йенса вдруг что-то насторожило. Он не собирался менять свой приговор, но еще раз прогнать перед мысленным взором все подробности не было лишним.

Спустя десять минут Йенс почти подошел к своей квартире и понял, что с Туном Кифом было не так: все предыдущие еретики-запредельщики были интеллектуалами — библиотекарями, музыкантами или работниками кинотеатра, и никто из них не имел отношения к физическому труду, который в Дарвинии был слишком тяжелым, чтобы у тех, кто им занимался, оставались еще какие-то силы на посторонние мысли. С чего вообще Тун Киф начал размышлять хоть о чем-то, кроме апельсинов?

«Спрошу перед утилизацией», — решил Йенс, входя в квартиру. Его встретила жена София, он поцеловал ее в щеку и с этого момента оставил все рабочие заботы до утра. Йенс уже давно научился абстрагироваться от чего угодно.

* * *

Тридцать два года назад

На часах было два часа сорок минут ночи, но Йенс не спал. Он сидел на кровати и напряженно вслушивался в тишину. Его комната находилась возле самого Восточного Предела, и он с самого раннего детства знал, что за ним ничего нет. В этом никто не сомневался, но Йенс уже четыре месяца подряд по ночам слышал странные звуки — как будто за Пределом кто-то стучал (или что-то стучало) по металлической поверхности. Иногда к этим стукам добавлялись довольно отчетливые скрип, шорох или жужжание. При этом звуки Йенс слышал с разной частотой. Иногда их не было пару недель, иногда они раздавались каждую ночь. У Йенса создалось впечатление, что за Пределом есть еще одна комната, и там кто-то организовал слесарную мастерскую. Однако этого не могло быть: за Пределом ничего не было, и рядом с квартирой, в которой жили Йолли, не было никакой мастерской, ведь она находилась в административной Центральной Середине.

Йенс пытался поговорить о странных звуках, доносящихся в его комнате из-за Предела, с родителями, но они отмахнулись от него привычной фразой: «Не сочиняй, за Пределами ничего нет!», и Йенс тогда даже подумал о том, что у него слишком богатое воображение и ему все это кажется.

Но звуки не прекращались, а Йенсу никто так и не помог с ними разобраться. Он начал записывать время их появления, пытаясь вычислить наличие какой-то системы, но ее, очевидно, не было. У него скопилось несколько тетрадей, где он досконально фиксировал вид звука, продолжительность и интенсивность. Родители не мешали ему это делать, но просили никому об этом не рассказывать, так как всем известно, что за Пределами ничего нет, и Йенса могли бы принять за сумасшедшего.

И вот уже три недели из-за Предела ничего не было слышно. Йенс ждал каждую ночь и очень надеялся, что тайна запредельных звуков все еще существует. А сегодня ему мешало заснуть не только это напряженное ожидание, но и радостное предвкушение завтрашнего события.

Йенс Йолль родился в семье служащих-правоохранителей, и завтра, в тот день, когда ему исполнится двенадцать лет, он должен был пройти специальный обряд Посвящения в Тайну. В чем заключался этот обряд, Йенс не имел ни малейшего представления, родители тоже ничего ему о нем не рассказали, объяснив только то, что Йенс станет взрослым, даст клятву верности народу Дарвинии и его жизнь необратимо изменится. Все это звучало страшно и непонятно. К тому же Йенсу объяснили — если он не даст клятву, его утилизируют, даже несмотря на юный возраст.

Этой ночью взбудораженный Йенс уснул примерно в пять утра, так и не дождавшись появления таинственных звуков. В восемь же его разбудила мама, которая была необычно серьезной и молчаливой. Она накормила Йенса завтраком, а потом проследила, чтобы он тщательно умылся и причесался. После этого Йенс надел идеально выглаженную белую рубашку и строгие синие брюки, похожие на брюки судейского мундира. Родители отвели его в зал для проведения обряда, зарегистрировали на стойке администрации и, сказав, что дальше им нельзя присутствовать, по очереди обняли Йенса и удалились.

К Йенсу подошел служащий зала, представившийся Старшим Хранителем Тайны Карлом Чезом, отвел его в темную комнату с установленным в центре видеопроектором и усадил в кресло перед экраном.

Оказалось, что обряд Посвящения в Тайну представлял собой просмотр специальной видеопрограммы, после которого новопосвященный должен был дать Клятву Молчания и Служения.

«Сегодня вы узнаете все о Дарвинии, и ваша жизнь никогда не будет прежней…», — услышал Йенс спокойный и уверенный голос диктора.

Диктор не обманул. Все, что Йенс слышал о мире, в котором жил, было сплошным враньем — Дарвиния представляла собой вовсе не ограниченное Пределами поселение.

Супердальнемагистральный тяжелый крейсер «Чарльз Дарвин» покинул лунный военный космопорт, чтобы отправиться к недавно открытой планете земного типа, находящейся в противоположном от Земли витке спирали Млечного Пути, чтобы ее колонизировать. На планете кипела жизнь, но ее разумных представителей беспилотным зондам обнаружить не удалось. У планеты пока не было названия, и она числилась во всех справочниках как «Объект-3512». «Чарльз Дарвин» вез на борту восемь тысяч будущих колонистов и сотни тонн научного и промышленного оборудования. Он был полностью готов к посадке на Объект-3512 и его покорению. Полет на подпространственных двигателях должен был продолжаться три месяца, но уже через две недели после его начала случилось нечто страшное — крейсер то ли попал в какую-то подпространственную аномалию, то ли (была и такая версия) пролетел рядом со взрывом сверхновой. Чудом не разрушившись, он получил колоссальные повреждения: отказали главные и маневровые двигатели, система связи, были потеряны все ремонтные дроны, находившиеся в бескислородном отсеке, а главный компьютер работал всего на три процента мощности. Обшивка крейсера теперь представляла собой нечто похожее на сито, но его жилой блок, заключенный в своеобразную капсулу из очень прочного композитного материала, уцелел. Погибла почти вся летная команда, потому что они находились на мостике, отделенном от жилого блока, но остальные пассажиры крейсера не пострадали.

Вот так жилой блок крейсера со своей отдельной системой жизнеобеспечения оказался в глубоком космосе вдали от каких-либо известных трасс, не имея возможности ни подать сигнал бедствия, ни как-то изменить свой курс, и продолжал двигаться по инерции. Главный компьютер смог рассчитать, что этот полет закончится тем, что крейсер врежется в звезду — красный гигант, и это столкновение произойдет через две тысячи двести семнадцать лет.

Жилой блок позволял жить в нем практически вечно, ведь все в нем было возобновляемым: была налажена система вещественного круговорота, искусственно поддерживалась комфортная сила тяжести и работала своя энергетическая установка.

Очень долго обитатели «Чарльза Дарвина», которые в шутку теперь назвали себя «дарвинистами», не могли смириться со своей участью — они изо всех сил пытались починить крейсер или наладить систему связи, но у них ничего не получалось: не было необходимого оборудования, а за пределами капсулы жилого блока бушевало смертоносное излучение от разрушенной топливной системы главного двигателя, которое, как подсчитал компьютер, не ослабело бы в течение пяти миллионов лет.

Только спустя двадцать два года дарвинисты пришли к окончательному выводу, что все бесполезно — никакую из поврежденных систем крейсера починить не удастся. К тому времени дарвинистов оставалось шесть с половиной тысяч. Они собрались на главной площадке жилого блока и долго спорили, что же делать дальше. Выяснилось, что существует два противоположных мнения: одни (их потом назвали «суицидистами») считали, что надо разгерметизировать жилой блок, тем самым совершив коллективное самоубийство; другие же (им дали название «оптимисты») настаивали, что сдаваться нельзя, и даже если у них самих не получится восстановить крейсер, это вполне могут сделать их потомки. Тогда победили сторонники второй точки зрения, и жизнь на «Чарльзе Дарвине» продолжилась, несмотря на общее для всех дарвинистов ощущение бессмысленности происходящего.

Однако суицидисты не успокаивались и продолжали вести пропаганду, пытаясь убедить остальных, что это абсолютно аморально — рожать детей в тупой надежде на то, что они спустя столько лет после катастрофы вдруг что-то придумают, чтобы спастись.

Конфликты не утихали до тех пор, пока все первые суицидисты не были уничтожены: кто-то из них ушел из жизни сам, кого-то убили в драке, кого-то судили народным судом и казнили.

Шли годы, дарвинисты обзаводились детьми. Дети учились, пытаясь освоить те крохи информации, которые остались после повреждения главного компьютера, вырастали, но никто из новых дарвинистов тоже не смог предложить решение проблемы починки крейсера или хотя бы способ избежать столкновения с красным гигантом.

Периодически появлялись уже новые суицидисты, и каждый раз внутри жилого блока начинались ожесточенные споры, заканчивающиеся кровавыми драками и эпидемией самоубийств.

Решение нашлось спустя еще почти сотню лет: теперь детям перестали рассказывать о Земле, космосе и миссии крейсера, оставив лишь небольшой круг посвященных в эту тайну служащих. Постепенно все забылось, сначала перейдя из достоверной истории в легенды о жизни далеких предков, а потом и вовсе утратилось. Для большинства обитателей жилого блока было сформировано убеждение, что мир, который теперь назывался Дарвинией, строго ограничен Пределами, за которыми ничего нет. Посвященные же в Тайну поклялись охранять ее и защищать народ Дарвинии от губительной правды.

После просмотра видеопрограммы Йенсу дали всего два часа на размышления, но ему они были не нужны — он сразу был согласен дать Клятву. Йенса изолировали от сверстников и еще семь лет обучали всему, что сохранилось из земных знаний, а потом сразу же назначили на должность судьи.

Йенс понял, что звуки, которые он слышал из-за стены своей комнаты, были связаны с тем, что с ее внешней стороны до сих пор продолжались процессы разрушения двигателей и обшивки крейсера. То, что раньше он связывал происхождение этих звуков с работой каких-то механизмов, Йенс решил больше не вспоминать. Да и звуки прекратились.

С обряда Посвящения не было ни одного дня, когда Йенс испытывал бы радость. Ощущение бессмысленности жизни так тяготило его, что он думал об этом почти непрерывно. Дело было не только в том, что «Чарльз Дарвин» несся сквозь пустынный космос в неуправляемом полете без надежды на спасение, но и в том, что до столкновения с красным гигантом ко времени назначения Йенса судьей оставалось всего сорок восемь лет.

* * *

После ужина Йенс пришел в камеру, где Тун ждал утилизации. Приговоренный сидел в углу на полу, опустив голову и обхватив колени руками, и плакал.

Йенс взял стул, поставил его перед Туном, сел и произнес:

— Осужденный Киф, у меня есть к вам вопрос.

Тун поднял голову, кое-как сфокусировал взгляд красных и опухших глаз и прохрипел:

— Какой?

— Почему вы начали верить в то, что за Пределами что-то есть?

— Я не «начал верить», я это точно знаю, — пробормотал Тун. — Оттуда доносятся какие-то звуки.

— Звуки?

— Ну, как будто там кто-то что-то пилит, сверлит… Какая теперь разница?

— Никакой, — спокойно ответил Йенс, ничем не выдав своего удивления. За всю его жизнь никто не говорил ему о каких-либо звуках из-за Пределов. Иногда ему казалось, что он сам в детстве их нафантазировал. — Звуки были в вашей комнате?

— Да. Я их услышал около года назад. Каждую ночь слышал и думал… о… разном.

— Вы кому-нибудь еще об этом рассказывали?

— Нет-нет! Никому! — воскликнул Тун слишком быстро, чтобы Йенс ему поверил. — Я просто делился своими мыслями с теми, кто хотел слушать. Их было совсем немного!

Йенс подумал, что в ближайшее время ему придется утилизировать еще несколько еретиков-запредельщиков.

— Ясно, — холодно сказал он. — Вставайте, нам пора. Охрана!

Тун не шевельнулся. Вошли двое охранников, подхватили его под локти, поставили на ноги и потащили к утилизатору. Йенс медленно двинулся за ними.

Всего через минуту они дошли до утилизатора. Йенс открыл его дверцу и махнул охранникам, чтобы они поместили внутрь приговоренного. Тот упирался, что-то кричал, но ничего сделать не смог — силы были не равны.

Утилизация прошла штатно.

* * *

Йенс шел домой и размышлял о том, что до столкновения с красным гигантом осталось всего двадцать три года, и, в принципе, ни ему, ни еретикам-запредельщикам уже не удастся ничего изменить существенным образом. Он вспомнил о звуках, которые якобы слышал Тун Киф, и решил все-таки побывать там, где он жил. Сверившись с планом Дарвинии, Йенс неожиданно выяснил, что его квартира в Центральной Середине находилась прямо над комнатой Туна.

Комната утилизированного еретика была небольшой. Мебели и вещей в ней было мало, и сильно пахло апельсинами.

Йенс сел на койку, прикрыл глаза и прислушался.

Примерно полчаса ничего не происходило, а потом он услышал такой скрежет, словно за стеной кто-то пилил что-то металлическое. Звук раздавался снизу, Йенс сначала встал на четвереньки, а потом лег на пол и заглянул под койку.

Внезапно ему в глаза ударил луч света.

Йенс несколько секунд не мог осознать, что именно он видит — его мозг буквально отказывался в это верить. Под койкой в стене вдруг образовалась маленькая дырочка и оттуда, снаружи, из-за Пределов, бил ярко-желтый свет. Скрежет же стал слышен более отчетливо. От дырочки луч стал двигаться по кругу и прорезал в стене отверстие диаметром сантиметров в тридцать. Из этого отверстия, отталкиваясь манипуляторами от краев, в комнату медленно залезло странное устройство, похожее на робота-уборщика.

Устройство аккуратно подъехало к Йенсу, зажужжало, что-то настраивая, и проговорило по слогам жутким электронным голосом:

— Че-ло-век!

Йенс уставился на него, полностью потеряв дар речи. Из отверстия выбрались еще четыре таких же устройства и выстроились перед ним в шеренгу. Йенс вскочил на ноги и отпрыгнул к противоположной от койки стене. Устройства остались на месте.

Когда Йенс справился с собой и понял, что устройства ему не угрожают, он закрыл дверь комнаты Туна Кифа и ушел за техническими специалистами, посвященными в Тайну.

Они установили, что очень много лет (возможно, с самого дня катастрофы) за Пределами кипела работа — один ремонтный дрон каким-то образом уцелел и, ведомый своей программой, пытался починить хоть какой-нибудь двигатель. Он, используя куски обшивки и оборудования крейсера, производил себе роботов-помощников, совершенствовал их, изменяя их конструкцию и программную начинку. Дрон перебирал все возможные варианты восстановления корабля, и ему удалось разработать успешный план. Команда созданных им устройств смогла починить маневровый двигатель, и теперь Дарвинии в ближайшей перспективе ничего не угрожало — она больше не должна была столкнуться с красным гигантом. Также дрон пытался пробиться к людям, туда, где было промышленное оборудование, которое могло бы быть использовано для ремонта крейсера, но оболочка жилого блока была слишком прочной, и на ее преодоление у него ушло все это время.

* * *

Пятьсот семьдесят шесть лет спустя

На Объекте-3512, называвшимся теперь в честь Туна Кифа Кифией, был народный праздник — все отмечали пятьсот лет со дня посадки крейсера «Чарльз Дарвин», на котором прибыли первые колонисты.

— И тогда наш герой, Тун Киф, не растерялся, не испугался и не стал молчать, а под страхом смерти рассказал людям правду! Только ему удалось разрушить тщательно выстроенную и охраняемую систему религиозного мракобесия! Подумайте: если бы горстка чиновников не решала судьбу крейсера, насколько быстрее бы колонисты достигли планеты! Я считаю совершенно справедливым, что наши предки их судили и казнили! Не должно быть никаких препятствий между человеком и Истиной! — провозгласил на главной площади столицы Кифии ее мэр, а толпа одобрительно загудела.