Голоса людские слыша (гет)

Мы грезили в русалочьей стране,

Но, голоса людские слыша, стонем,

И к жизни пробуждаемся, и тонем.

(с) Т.С.Элиот, "Любовная Песнь Альфреда Дж. Пруфрока"

— Если будешь налегать на спиртное, тебя выгонят.

— Да? И на кого заменят?

В радиорубке «Алмарены» (малое спасательное судно изменяемой геометрии, код модификации SG-U8) было душно и накурено: пожарную сигнализацию над своим столом капитан Филипс давным-давно отключил, резонно полагая, что если здесь вдруг что-то загорится, он узнает об этом первым.

На столе перед ним стояла пепельница и наполовину пустая бутылка «ингхара», жуткого зеленоватого пойла, которое пьют разве что грузчики на перевалочных станциях. Справа — несколько упаковок отрезвителя и шприц с обезболивающим, чтобы в случае чрезвычайной ситуации сразу вернуть себя в рабочее состояние: Филипс считал себя профессионалом.

Но пока чрезвычайная ситуация всё не наступала, он был волен надираться ингхаром хоть до потери сознания. И не Лоре ему это запрещать!

— На кого-то моложе… и трезвее.

Филипс поднял голову и криво усмехнулся. Вот она, Лора: крутит в руках спиральный ключ, спиной прислонилась к косяку, форма — наглаженная, причёска — аккуратная, тело — подтянутое и стройное. Даже в мешковатых штанах механика. Рекламная картинка «Поступайте в космофлот», что б её…

— У него не будет моего Дара, — проворчал Филипс, снова включая скрининг SOS-частот.

В тишину рубки ворвались голоса: тихие и громкие, мужские и женские — но одинаково отчаянные.

«Алиса, Алиса, это Зубр. Магнитная буря в кластере десять. Повреждён световой накопитель…»

«…пасите! Кто-нибудь! Прошу!»

«Мамочка! Я больше никогда не буду брать твой флаер!»

Последняя запись оборвалась судорожным рыданием. Филипс щёлкал хлетчером. Стереть. Стереть. Стереть. В память «Алмарены» просмотренные коды записывались с пометкой «мёртвые». После каждых пятидесяти «мёртвых кодов», «Алмарена» в автоматическом режиме рассылала списки другим спасательным кораблям.

«…разрыв кислородного баллона. Мы…»

Стоп! Живые… Филипс просканировал параметры сигнала. Туманность Лама. Сам он вовремя не долетит, но… Да, верно: в окрестностях Ламы дрейфовало три спасательных корабля. Филипс отбил им срочное послание.

Мёртвые, мёртвые, мёртвые… Эфир заполнен ими, как кладбище древней Земли. На одно сообщение тех, кому ещё можно помочь, приходится десять посланий от мертвецов. Поэтому экипажи спасательных кораблей к смерти привыкли больше, чем к эвакуации выживших. Не говоря о том, что убившее экипаж корабля, подавшего SOS, точно также могло убить и подоспевших спасателей. Редко кто продержался хотя бы две вахты без потерь личного состава. А спустя восемь-десять вахт экипаж вымирал настолько, что приходилось возвращаться на базу и нанимать команду с нуля. Так действовали все капитаны Независимого спасательного флота. Только не Филипс. У него был Дар. Услышав послание, он мог сразу определить, жив отправивший или мёртв. И как скоро умрет. Он не откликался на безнадёжные сигналы, а его команда пробыла с ним так долго, что Филипс уже успел позабыть, как выглядит база рекрутов.

— Мне больно смотреть, как ты разрушаешь себя.

Лора подошла ближе. Взгляни он на неё — и увидел бы дикий и странный золотистый огонь глаз, лишённых всякого выражения. Кверки не умеют передавать эмоции взглядом. Но Филипс верил, что увидел бы в них проблеск сочувствия. Увидел. Узнал. И разозлился бы.

Он неуклюже сгрёб бутылку со стола.

— На. Поставь обратно на полку в баре.

Бросок был несильным, рассчитанным на то, чтобы бутылку было легко поймать. Но Лора только отступила на шаг. Ингхар ударился об пол, расплываясь подрагивающей медузой: противоударный пластик мгновенно сменил жёсткую кристаллическую решётку на что-то вроде упаковочной плёнки.

Лора потрогала пакет носком ботинка.

— Я говорила тебе: на этом корабле я больше не притронусь ни к чему, кроме инструментов.

Филипс набрал в лёгкие воздух, собираясь высказать всё, что думал по поводу нелепых обычаев и табу, но Лора внезапно встала по стойке «смирно» и безо всякого выражения произнесла:

— Десять минут на общение без технической необходимости истекли.

Сделала движение, как будто закрывает рот на замок, резко развернулась и вышла. Филипсу хотелось кричать, но он давно понял, что толку от этого не будет. А ведь когда-то казалось, что у них с Лорой много общего: оба изгнанники, оба лишённые дома, кочевники, немногословные странные существа, которых сторонились даже независимые спасатели: солдаты удачи без страха и почти без принципов.

Кверки лишились своей планеты в нелепой и скучной религиозной войне, суть которой раньше от Филипса ускользала. Вроде как бывшие соотечественники Лоры были уверены, будто любая эмоция — благо, ибо признаёт существование объекта эмоции. Ненависть так же ценна, как любовь, потому что и любящий, и ненавидящий считают значимым место, занимаемое другим в их жизни, а значит — и во вселенной. Другое дело — безразличие. Оно как бы отменяет всё, чего касается. Худшим наказанием среди кверков считалось игнорирование, отказ вступать в контакт.

Раньше Филипс считал, что подобное безобидное чудачество, конечно, должно было удивлять соседей Кверка, но вряд ли могло послужить причиной кровопролитной бойни, распылившей планету-секту и отправившей миллионы жителей Кверка в бесконечное плавание на кораблях беженцев. Сейчас капитан уже не был так уверен.

Ледяное спокойствие кверков и их тупое упрямое следование данным когда-то обещаниям приводило Филипса в ярость. Никогда не прикасаться ни к чему, что принадлежало бы Филипсу (то есть ко всему, кроме своих личных вещей и инструментов), никогда не разговаривать с ним больше десяти минут в день (кроме аварийных ситуаций). Лора дала оба нелепых обета сразу после того, что произошло. И выполняла с выводящей из себя точностью. Словно где-то внутри неё помещался чип с атомными часами, Лора могла сделать жест молчания и уйти, оборвав разговор на полуслове. Если тем же вечером она приходила к нему в каюту (со своим личным одеялом), то занималась любовью, не произнося ни звука.

В момент разрядки её глаза удивлённо распахивались — и она издавала короткий, почти бесшумный выдох, как будто Филипс выстрелил ей в сердце. Ни крика, ни стона. Они выяснили, что не подходят друг другу, уже очень давно, но к тому времени их успела связать крепкая биохимическая связь, которую некоторые называют «любовью». Её не должно было быть — при различии их видов в генах, гормонах и стратегиях полового поведения — но она появилась. И не принесла им ничего хорошего.

В первый день с новой командой, едва подписав с ними контракты, Филипс заявил.

— А теперь запомните три простых правила работы на этом корабле. Первое: отрабатывать только те сигналы, которые я одобрю. Второе: никому не рассказывать, как я их отбираю. И третье: не оспаривать мои приказы.

Он имел право ничего не объяснять — они уже подписали контракт — но Филипс уже давно понял, что один раз показать — намного эффективнее, чем ждать, пока в команде назреет бунт из-за кого-то «неправильного» решения. Он поднёс руку к глазам и снял линзы дополненного зрения, которые капитаны обычно носят постоянно, чтобы сверяться с показаниями приборов корабля в любой момент и в любой точке.

Под чёрными линзами скрывались радужки, совершенно лишённые цвета, а зрачок напоминал спиральную галактику с двумя рукавами. Команда предсказуемо отшатнулась. Лора осталась стоять. Как он узнал позже, она просто никогда не слышала о хогах, но тогда ему показалось, что с её стороны это очень храбрый поступок.

Только когда они начали спать вместе, он рассказал ей историю своего народа. Хоги, сокращение от «голографики», считали вселенную голограммой, а, следовательно, верили, что в каждой её точке хранится вся информация о целом. Причём не только о настоящем, но о прошлом и будущем. Живое существо — тоже «точка»… Иными словами, голографики были предсказателями. Тоже своего рода секта, тоже ненавидимая всеми… разница в том, что их подход действительно работал, а ненависть к ним была оправдана: кто хочет, чтобы все его действия были видны, как на ладони? А ведь поговаривали, что хоги способны к «обратной связи»: что они могут заставить мир измениться одним усилием воли.

Когда в барах на космостанциях заходила речь о Хоге, кто-нибудь обязательно заявлял с хриплым, подвизгивающим смешком, роняя брызги слюны: «Ерунда это всё! Если они были такими экстрасенсами, что же не спасли себя от Эскадры?» Филипсу доставляло особое удовольствие подойти к такому шутнику, небрежно уронить:

— Может и спасли, — а потом снять линзы.

Как правило, собеседник трезвел мгновенно. Как и команде Филипса, одного взгляда хватало, чтобы понять — стоящее перед ними создание буквально видит всё насквозь. А то и способно убивать на расстоянии. Кто знает, как на самом деле действует «обратная связь»?

Чуть позже, непозволительно расслабившись от отношений с этой странной девушкой — красивой, но полезной, хладнокровной, но страстной — Филипс поведал ей куда более личную тайну: на самом деле, «чистым» хогом он не был. Эскадра взорвала Хог ещё во времена его прадедушек и прабабушек, и с тех пор население планеты рассеялось кто куда, замаскировав белые глаза линзами и стараясь лишний раз не привлекать внимание. Они хорошо скрещивались с другими гуманоидными расами, поэтому вышло так, что сам Филипс был хогом на одну восьмую часть. У его матери глаза были голубыми, пусть и слишком светлыми, зрачки — круглыми. А главное — у неё не было Дара.

Впрочем… наверное, правильнее сказать «почти не было». Потому что, забеременев, она на последних месяцах всё же что-то почувствовала. Что-то, что заставило её наплести мужу, будто в их семье принято рожать дома, а отец, присутствующий при родах — к несчастью. С четырьмя пересадками она добралась до малонаселённой туристической планеты, где и появился на свет Филипс: хорошенький здоровый мальчик с чёрными волосами отца… и белыми глазами хога. Его Дар — ещё одна причуда судьбы и генов — оказался почти также силён, как у чистокровного.

Не следовало Филипсу говорить об этом Лоре. Не надо было так забываться…

— Почти?! — она села на кровати, едва прикрывшись покрывалом. — Ты хочешь сказать, что он слабее? То есть… — да, глазами кверки передавать эмоции не могли, а вот руками… этими сильными выразительными руками, в исполнении которых даже завинчивание гайки выглядело диковинным грациозным танцем, — то есть… ты можешь ошибиться?

— Не в вопросах жизни и смерти, — покачал головой Филипс. — Может, в каких-то деталях, в вероятностях…

И снова не стоило ему это говорить. Но ему казалось очевидным: его Дар работает исправно. Сколько раз он посылал координаты бедствующих другим кораблям? Сотни, тысячи раз. И никогда, если он говорил, что они ещё живы, спасатели не находили мертвецов. Наоборот это тоже работало — между обменом данными какая-нибудь команда почти всегда успевала откликнуться на «мёртвый» вызов… и выживших они не обнаруживали.

Но Лора была другого мнения:

— Или временных координатах? То есть… то есть когда ты говоришь, что сигналящие живы, но умрут раньше, чем до них смогут добраться, ты… Четыре сферы Кверка! Ты понимаешь, что ты делаешь?! А что, если мы могли бы их…

— Не могли бы! Лора, послушай…

Он убеждал её долго и терпеливо. Приводил статистику, говорил об ощущении неуверенности, которое возникало у него в тех редких случаях, когда Дар давал сбой. Но так и не смог убедить до конца. Он видел, как она выходила из радиорубки, украдкой смахивая слезу, как она грустнела, стоило кому-то из команды вскользь упомянуть «безупречный компас нашего капитана». Филипс считал это блажью, которая скоро пройдёт. Что она выдаст его команде, он не боялся: кверки патологически совестливы. Грустно? Да. Тяжело? Безусловно! Но космос — не увеселительная прогулка. И если Лоре требовалось время, чтобы с этим смириться, что ж — любые розовые очки рано или поздно бьются, так что лучше сейчас, чем потом.

Лора… Она заморочила его, заколдовала, измотала своими странными придирками и непонятными настроениями. Раньше он никогда не допустил бы такой ошибки…

Перед инцидентом они были вместе. Они скрывали отношения от команды, стыдливо и цинично называя свои встречи «совещаниями». После очередного «совещания», утомлённый и расслабленный, Филипс заснул. Корабль был на обратном пути на сортировочную станцию, спасённые распределены по каютам и лазаретам, все показатели в норме… Почему бы не позволить себе немного отдохнуть? И когда на коммутатор пришёл сигнал бедствия, Филипс так и не проснулся.

По иронии судьбы, SOS исходил от корабля беженцев-кверков, и Лора, всё ещё находившаяся в каюте, не стала никого будить. Вместо этого, она вышла, подняла по тревоге группу быстрого реагирования и сказала, что капитан приказывает немедленно выслать на спасательную операцию лёгкий шаттл.

На что она рассчитывала? Даже если бы её авантюра удалась, ни в шаттле, ни на корабле не хватило бы места для спасённых… Но команда не привыкла обсуждать приказы капитана. Никто даже ни на секунду не усомнился, потому что им и в голову не пришло, что Лора могла действовать самостоятельно. Филипс приглядывает за всем. Филипс — ясновидящий. Не спит, не теряет контроля и не ошибается…

Он проснулся только спустя пять часов, когда ни помочь, ни помешать уже было невозможно. Сообщение SOS от Лоры было первым, что он услышал, нажав кнопку воспроизведения. Жива. Жива, но… Филипс склонился над картой, отчаянно рыща в поисках другого спасательного корабля, гражданского или военного рейса, разведывательного шаттла — чего угодно, что могло бы успеть вовремя. Ничего.

В голове было холодно и пусто, в висках отбивала барабанную дробь одна единственная фраза: семь часов полёта, пять часов до смерти. Семь часов полёта, пять часов до смерти… А над Филипсом ещё и нависла ответственность за оставшуюся половину команды и груз спасённых. На секунду мелькнула безумная мысль — отделить пассажирскую часть, отправить её в дрейф на время, а самому, налегке… Нет. Он всё равно не успевал. А в дрейфе с пассажирами могло случиться что угодно. Они были бы беззащитны.

Его палец помедлил над кнопкой. И нажал «Стереть».

* * *

Филипс распустил команду. Теперь они летали в рейсы вдвоём. Никого не брали, только перенаправляли сигналы другим кораблям. Но даже так бывшему лучшему капитану Независимого спасательного флота хватало на топливо, кислород, ингхар и сигареты.

Лора не простила ему, что он за ней не вернулся. Следовало ли ожидать другого? Но и не ушла. Иногда ему хотелось самому вышвырнуть её с корабля — ведь эта девчонка сломала ему жизнь своей глупой самодеятельностью и нелепой сентиментальностью. Что его останавливало? Одиночество? Вина? Слабость?

Передатчик снова ожил:

«Тим, я знаю — ты меня слышишь. Спаси меня. Пожалуйста! Я знаю, ты сможешь, ты успеешь… — запись прервал не то всхлип, не то помехи. — Баллоны с кислородом пробиты. Стёкла… всё, в чём был кремний… это какая-то кислота, висящая в воздухе. Скафандр не пострадал, но воздух заканчивается. Тим, я жду тебя… прошу…»

— Неужели ты не откликнешься?

Филипс вздрогнул: он не слышал, как Лора снова подошла к нему.

— Я всё равно больше не летаю на вызовы, только направляю других, — невпопад заметил он. — И я не смогу посадить корабль в сложных условиях агрессивной атмосферы без команды.

— Чушь, — её голос звучал устало и холодно. — Ты лучший пилот Независимого флота.

— Был, — огрызнулся Филипс.

— И остался. Впрочем… — она повернулась, чтобы снова уйти. — Я и не рассчитывала, что ты согласишься.

Кто мог подумать, что безразличие способно так злить? Равнодушие всегда казалось Филипсу безопасным и уютным. Хорошо, когда никто тебя не узнаёт, прекрасно, когда никто тебя не подозревает, и совсем здорово — когда никому нет до тебя дела. Поэтому он любил пёстрые и шумные перевалочные станции, а работа в Независимом спасательном флоте и вовсе казалась Филипсу пределом мечтаний. Внимание слишком дорого обошлось его предкам, а вот лень и обывательское нежелание видеть дальше собственного носа были настоящим благословением.

Так он думал раньше. Но холодность Лоры… это неуютное ощущение, как будто он никогда не жил, не радовался, не существовал вообще…

Филипс посмотрел на свой стол, наполовину присыпанный пеплом от сигарет, на влажный след от бутылки. Что ему терять? Что ему терять… теперь?

— Эй! — он окликнул её практически в дверях. — Если я пойду, ты… — голос внезапно ушёл куда-то вниз, ещё вниз, до хрипа, как шаттл, попавший в гравитационный колодец. — Ты перестанешь играть со мной в молчанку?

Её ответный кивок он скорее угадал, чем увидел.

— Тогда идём!

* * *

Филипс ждал перегрузок и ядовитой атмосферы — липкой, с жадностью льнущей к экрану. Но «Алмарена» вошла в нижние слои атмосферы ровно и красиво. Вещество, разъедающее кремний, — понял Филипс — было не ядом, а просто смесью для терраформирования: сделав работу, оно дезактивировалось само.

Никто не объяснил поселенцам, что, распыляя состав над планетой, им самим хорошо бы с неё вначале убраться. Теперь перед экраном «Алмарены» проплывали поля и холмы сероватой, но на вид вполне пригодной почвы. Планета была пуста. Ближе к конечной точке полёта то здесь, то там начали попадаться обломки изъеденных коррозией до опор флаеров. Основной корабль, тяжело завалившийся на бок, щерился пустыми иллюминаторами и разноцветной ржавчиной, похожей смесь плесени с жуткой кожной болезнью.

Филипс проверил состав воздуха. Для дыхания непригоден. Но он мог взять обычный скафандр. Кремниевым деталям ничего не угрожало.

Дар бился в его голове тяжёлыми упругими ударами, как сильная рыба, пытающаяся выбраться из сети. Но Филипс загонял его глубже. Он не хотел видеть будущее. Это нарушило бы сделку.

Посадив «Алмарену» почти у шлюзового отсека корабля переселенцев, Филипс тщательно затянул герметизирующие крепления на скафандре, надел шлем — и вышел.

* * *

Он точно не знал, что увидит. Может — горстку праха, изъеденную до последней частицы кремния в костях. Может — сохранённое безжизненным холодным воздухом нетленное подобие жизни (трупные пятна не успели бы выступить — не та гравитация и не та температура). В реальности было нечто среднее: скелеты, волосы, кости, изъеденные до половины, а иногда совсем хорошо сохранившиеся. И зубы. Мириады белых зубов, рассыпанных по полу, как остатки какого-то варварского ритуала или путь к домику обезумевшей зубной феи.

Поселенцы умерли сразу. Но Филипса интересовали фигуры в скафандрах. Лучше всего десилицизированных, работавших на платах из альтернативной органики: ведь в сообщении говорилось «скафандр не пострадал». Он нашёл их в последней комнате, рядом с пультом вентиляции — видимо, кто-то пытался перенастроить её, чтобы перекрыть доступ яда внутрь. Тесная группа, лежавшая, вытянувшись, на полу — чтобы сэкономить кислород. Под скафандрами — серые, мумифицированные лица с пустыми провалами глазниц. Филипс провёл перчаткой скафандра по эмблемам на рукавах трупов. Да, всё верно.

Десять мертвецов.

И ещё один.

В стороне от всех. У радиопередатчика. Шлем скафандра отброшен в сторону — то ли в конвульсивной самоубийственной попытке надышаться напоследок, то ли…

Снова волосы и зубы. Кости черепа, проеденные насквозь, превращённые в решето. Но можно увидеть — тонкие, женские. Половина нижней челюсти, по странной причуде оставленная нетронутой. И в этой половине — клык с металлической коронкой.

«У меня только сменились клыки, выросли новые… я была такая гордая, что можно больше не прикрывать рот рукой, когда улыбаешься. Три года ходила, как щербатый бандит, всё время стеснялась… И вот я такая красивая взяла и подралась с мальчишками. У нас даже не было автоклава, чтобы вырастить новый зуб — поставили металлический. Как я плакала! И с тех пор я стала их бить везде, где увижу. На совершеннолетие папа хотел вырастить мне новый клык, но я отказалась. Он был как боевой шрам, такой, знаешь, знак «не подходи, а то схлопочешь».

— У тебя хорошая память, Тим.

Лора уселась на стол, покачивая ногой. Скафандр ей, разумеется, был не нужен. Давно уже.

— Я ждала тебя до последнего. Я верила, что ты придёшь…

— И я пришёл, — пожал плечами Тим Филипс, садясь у стены. Он переводил взгляд со скелета, лежащего на полу, на фигуру Лоры возле стола. — Сколько прошло времени, прежде чем…?

Она криво усмехнулась:

— Хочешь всё-таки найти себе оправдание? А если я скажу «семь часов»?

— Не скажешь, — устало вздохнул он. — Привидения не умеют врать.

— Не скажу, — подтвердила Лора и потупилась. — Наверное, мне стоит сказать тебе «извини».

— Не слишком много за разбитый корабль, разбитую жизнь и разбитое сердце.

— Один разбитый шлем — вполне достаточно. Но мне всегда хотелось спросить тебя… — она ущипнула себя за руку. — Как тебе это удалось? Почему я всё ещё здесь? И почему я могу касаться вещей?

Почти все его деньги ушли на то, чтобы «мёртвый код» последнего сообщения Лоры оставили в эфире. Когда-то эта услуга была популярной — мемориальные сигналы, навеки живые в космосе… Но потом частот стало не хватать и их начали удалять. На следующий год Филипс уже не смог бы оплатить взнос. Сегодня он слушал SOS Лоры последний раз.

Может, поэтому за эти годы он на что-то решился второй раз. Первый был сразу после катастрофы: Тим решил попробовать «обратную связь». Изменить мир, сломать причинность, повернуть само время вспять, но вернуть Лору, даже если после этого вся вселенная схлопнется. Ничего не вышло. Всё, что он смог — оживить её привидение. Он ненавидел каждую каплю крови, разбавившей его Дар. Ненавидел своих обычных, гуманоидных предков с их простой и случайной жизнью. Ненавидел себя за бессилие.

Больше всего ему хотелось сорвать с головы шлем. Но это было бы слишком просто. Ему придётся идти до конца. Кислорода в его скафандре хватит ровно на пять часов. Как и Лоре.

У них будет время всё друг другу рассказать.