Путь к спасению Талигойи (джен)

— Мальчик мой, — глаза эра Августа были мудрыми и печальными, — я никогда бы не поставил тебя перед таким выбором, если бы только мог… Но ты — наша последняя надежда. — Он глубоко вздохнул. — Помнишь, я говорил тебе, что невозможно остаться чистым иначе, как только устраниться от дел и уехать подальше от столичных интриг? Да только пользы Талигойе тогда не принесешь…

— Я готов, эр Август. Что я должен делать?

Ричард прошел войну и пережил Октавианскую ночь⁽¹⁾. Он многое видел, и мало что сможет его испугать.

— Дикон, — кансилльер снова вздохнул и отвернулся к окну, — я пойму, если ты откажешься… Я не вправе требовать от тебя такой жертвы, даже если от нее зависит надежда на спасение Талигойи.

— Говорите! — решительно воскликнул Дик.

— Мальчик мой, тебе придется повторить судьбу Джастина Придда. Ты должен соблазнить Рокэ Алву.

Кансилльеру все-таки удалось его испугать.

— Я что?.. — Ричарду казалось, что он ослышался. Немудрено — уши заложило, словно под водой. Будто его швырнули в Данар, как Жиля Понси.

— Ты должен соблазнить Рокэ Алву, — повторил Штанцлер, — чтобы получить возможность влиять на него, а тем самым — на дела Талига. Самое меньшее, что это нам принесет — доверие Ворона, от которого ты сможешь узнавать о новостях и его планах. Но я не сомневаюсь, что ты способен на большее…

Святой Алан!..

Штанцлер, заметив, что лицо Дика сравнялось цветом с накрахмаленной скатертью, заботливо придвинул ему бокал каких-то «Слез». Есть «Девичьи слезы», а «Юношеские», интересно, есть?..

После половины бокала дышать стало легче, и Ричард смог слушать дальше.

— Я пойму, если ты откажешься, Дикон, но я прошу тебя подумать. Я уверен, мальчик мой, что ты сможешь не только получать информацию от Первого маршала, но и воздействовать на его решения. Конечно, на это уйдет некоторое время… Я не сомневаюсь, что у тебя все получится, ведь ты Окделл и не отступишь от цели. Твой отец пожертвовал ради Талигойи своей жизнью, но тебе предстоит жертва еще более тяжелая… Тем не менее, я верю в тебя. К тому же от тебя требуется всего лишь первый шаг, остальное Ворон сделает сам… — Увидев, что Дик снова бледнеет, кансилльер поспешно долил ему вина. — Знаешь, Дик, я удивлен, что он еще не пытался тебя совратить… или пытался? Возможно, ты просто не понял, если он только примеривается и еще не приступал к решительным действиям, ты ведь еще так юн и наивен… Или же он выжидает, намереваясь покрепче приручить тебя, чтобы предприятие наверняка увенчалось успехом. Так или иначе, — Штанцлер в очередной раз наполнил его бокал, — главное — начать, а дальше ты будешь должен действовать по обстоятельствам, и да поможет тебе Создатель!

С этими словами эр Август встал из-за стола.

— Теперь я оставлю тебя, чтобы ты мог подумать, все взвесить и сделать выбор. Вино можешь допить. Уйдешь, когда захочешь, я полагаю, тебе уже не нужно сопровождение слуг…

Просидев еще некоторое время и допив совершенно безвкусные «Слезы»⁽²⁾, Ричард, так и не решившись, ушел и бесцельно бродил по улицам, пока не оказался у какого-то фонтана. Там он сел на бортик и сидел, глядя в воду, а мысли кружились, как воронье над степью.

Отец принес себя в жертву Талигойе, и долг Ричарда — повторить его подвиг. И, может быть, даже превзойти, по словам эра Августа… Люди Чести получат возможность влиять на происходящее в королевстве, и, возможно, со временем это принесет великие плоды — кто знает, как повернется дело, вдруг спасение Талигойи и впрямь станет возможно благодаря жертве Ричарда Окделла? И Рокэ Алва перестанет быть врагом Талигойи, и Ричарду больше не нужно будет разрываться между ним и эром Августом, королевой и долгом перед страной… Но Катари… как он будет смотреть ей в глаза? Нет, Катари поймет, она мудрая и добрая, а о его любви она не знает и не узнает…⁽³⁾ Перед глазами все расплылось, и Дик сердито смахнул слезы. Он Окделл, а Окделлы не плачут и не отступают! И, быть может, он сумеет обратить Рокэ Алву к свету, быть может, именно Ричарду предначертано спасти его душу?

Повелитель Скал вскочил и решительно направился в особняк эра.

Дику казалось, что он уже час разглядывает резьбу на двери, ведущей в кабинет Ворона, хотя на самом деле прошло минут пять. Руки отяжелели и не слушались, он никак не мог поднять одну, чтобы постучать.

Принять-то решение он принял, но воплощать его оказалось гораздо труднее. Чем ближе он подходил к цели, тем меньше оставалось отваги, охватившей его у фонтана, и тем сильнее становился страх. У двери он стал непреодолимым, и Ричард никак не мог двинуться с места.

Дик слабо представлял, что должно произойти, но все равно было страшно. А может, именно поэтому и было так страшно.

Нужно только начать. Остальное Ворон сделает сам… От этой мысли тошнота подкатывала к горлу — не такая, как от морской болезни, а иная. Похожее было в Варасте, во время ночной охоты на бириссцев, когда Ричард присматривал за лошадьми, а потом наткнулся на трупы. Правда, на этот раз его не стошнило — и то хорошо.

Несколько раз глубоко вздохнув и почувствовав, что стало легче, Ричард наконец поднял руку и отчаянно постучал.

— Войдите, — послышалось из кабинета, и Ричард обреченно открыл дверь.

Алва сидел на ковре у горящего камина со стопкой каких-то бумаг. Несколько листов было разбросано вокруг.

— Раз уж пришли, налейте мне вина, да и себе тоже, — не поднимая головы, сказал герцог.

Вот он, предлог! Подойти с бокалами, сесть рядом… И помоги святой Алан!..

Дик разлил черную в каминном свете «Кровь». Алва не смотрел на него, и, пользуясь этим, Дик залпом осушил свой бокал и только потом подошел к камину. Протянул вино Ворону, тот — удача! — взял. Сердце колотилось где-то в горле. Ричард подождал, пока маршал отпил и поставил бокал на ковер, и только тогда сел рядом, как можно ближе. Судорожно вздохнул и поспешно, пока еще оставалась хоть какая-то решимость, поцеловал Алву.

Поцелуй получился не слишком удачным — маршал не удосужился повернуть головы, поэтому Ричарду удалось только коснуться уголка губ. Тотчас железные пальцы взяли его за подбородок и заставили взглянуть в льдисто-синие глаза.

Алва молча смотрел на оруженосца, и по выражению его лица, как всегда, ничего нельзя было прочитать. Дик тоже молчал, и ему казалось, что он нырнул в Данар и вот-вот задохнется, если его не отпустят и не дадут подняться на поверхность. Одновременно с этим утонуть хотелось. Или провалиться сквозь землю — неважно, что именно, лишь бы герцог его не видел. Лицо горело, к цепенящему страху прибавился жгучий стыд.

Алва наконец разжал пальцы, и Дик торопливо вдохнул, будто и впрямь вынырнул из воды.

— Что сейчас происходит, юноша?

— Н-ничего, — пробормотал Дик. Душевных сил хватало только на то, чтобы не опускать глаза.

— Какое прелестное «ничего», — задумчиво сообщил Алва потолку и вновь перевел взгляд на Дика. — Я бы вам поверил, Ричард, не будь у вас на лице такого отчаяния.

Насчет отчаяния герцог наверняка был прав.

Окделл молчал, и Ворон заговорил снова:

— Я буду вам очень благодарен, если вы напомните мне, кто из нас — негодяй и совратитель невинных юных сердец. — Пауза. — Это я должен вас совращать, а не наоборот. — Снова пауза. — Но, как я уже говорил, спать с собственным оруженосцем — пошло. А спать со своим сеньором — тем более. Насколько я помню, вы это мнение полностью разделяли — редкий случай нашего с вами единодушия!.. Так что заставило вас изменить свою позицию, юноша?

Дик не отвечал по-прежнему — а что он мог бы сказать?

— Или кто вас заставил? — в голосе зазвучала угроза.

— Меня никто не заставлял! — выдавил Дик. Ворон почти обо всем догадался, нельзя, чтобы он заподозрил эра Августа…

— Конечно, — усмехнулся Ворон, — вы просто решили повторить славный путь Марка и Лакония. Или, может быть, сегодня утром вы внезапно воспылали ко мне безудержной страстью… после беседы с кансилльером?..

— Эр Август тут ни при чем! Мы ни о чем таком не говорили! — воскликнул Дик и понял, что надо было вообще отрицать факт встречи. Откуда Алва может знать, что утром он был у кансилльера?

— Добавьте, что вы с ним вообще не общаетесь и сегодня в половине одиннадцатого были не у него, а у Марианны, — посоветовал Рокэ. Мысли прочел, что ли?

— Откуда вы… Вы за мной следили! — задохнулся от возмущения Дик. Гнев на какое-то время вытеснил и страх, и стыд, и отчаяние.

— Разумеется, — спокойно ответил Ворон. — Вы, знаете ли, имеете скверную привычку влипать в разного рода неприятности. Например, в данный момент вы занимаетесь именно этим.

С последним утверждением некоторая часть Ричарда была абсолютно согласна.

— Не знаю, какими баснями вас кормил ваш любезный Штанцлер, — и, я вижу, их пришлось обильно запивать, — но они оказали поразительное воздействие и на ваши моральные принципы, и на, скажем так, любовные предпочтения. Этот случай достоин внимания сьентификов⁽⁴⁾…

— Я сам! — перебил Дик, пока от сьентификов Ворон не добрался до Багерлее⁽⁵⁾. — Эр Август не имеет никакого отношения!..

— Неужели? — Иронично приподнятые брови. — Может, в таком случае вы желаете продолжить?

Видимо, на лице Дика отразился неподдельный ужас — такой, что Ворон усмехнулся и сказал:

— Можете идти. — И отвернулся не то к бумагам, не то к бокалу.

Ричард вскочил и, не разбирая дороги, выбежал из кабинета.

Запершись в своей комнате, Ричард долго пил воду, проливая на воротник, а потом просто сидел, глядя в стену. Пережитое постепенно укладывалось в голове, волнение стихало, дыхание уже выровнялось, руки не дрожали. Постепенно он осознал, что все закончилось, и ничего страшного не произошло. Ему бы обрадоваться, но радоваться Ричард не мог.

Причина была даже не в том, что для радости слишком рано — она могла бы наступить завтра-послезавтра, сейчас пережитое слишком свежо, — а в том, что Дик начал понимать: он не выполнил задачи.

Он взялся за дело, но не закончил его.

Это означало, что придется продолжать. Потому что если Окделлы за что-то берутся, они не отступают. Окделлы не сдаются. Даже в противном Создателю… в гайифском грехе… но ради Талигойи!..

Ричард сглотнул комок в горле и поднялся с места.

Предпринимать сегодня что-то еще было бы безумием, значит, спасение Талигойи можно отложить на завтра. И, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, Дик решил пойти в библиотеку.

За книгами он, как и надеялся, забыл обо всем произошедшем и предстоящем. Возвращаясь к себе, Дик старался ни о чем не думать, здраво рассудив, что на это у него завтра будет полно времени, и поторопился лечь спать.

Утренняя тренировка, о которой Дик думал с ужасом, прошла на удивление спокойно. Ворон ни словом не обмолвился о вчерашнем и ни разу не дал понять, что помнит о чем-то неординарном. За это Дик преисполнился к эру горячей благодарности. Благодарность, правда, вскоре испарилась — после того, как его очередной раз назвали «мадуро»⁽⁶⁾ (сказывалась тревожная ночь), — и дальше все пошло совсем как обычно.

После тренировки и завтрака Дик был предоставлен сам себе. Пора было приступать к разработке плана. Дик с радостью отодвинул бы этот час как можно дальше, но трусливо оттягивать неизбежное недостойно Человека Чести.

Дик решил предпринять следующую попытку сегодня же вечером. Это могло показаться ужасной глупостью, но логика юноши была проста: у Ворона прекрасная память, неважно, день пройдет или месяц, а вот Дик за месяц или отступится, или свихнется. Да и жизнь может преподнести очередной сюрприз и разрушить все планы, как случалось с ним уже не раз. Нет, откладывать не годилось.

Оставалось придумать способ совращения понадежнее. У Дика совершенно не было опыта соблазнения, разве что в качестве объекта. Можно было, конечно, посоветоваться с эром Августом, но Ричарду ужасно не хотелось признаваться в своем провале. Он твердо решил, что навестит Штанцлера, только добившись успеха.

Окделл попытался ориентироваться на Марианну⁽⁷⁾. Она просто привела его в свою комнату и взяла дело в свои руки. Дик далеко не все помнил и не все мог бы повторить, но основная идея показалась ему удачной. Значит, нужно вечером прийти в спальню к эру, а там уже предоставить ему выступить в роли Марианны.

Завершив разработку плана, Дик укрылся в библиотеке и почти не вылезал из нее до самого вечера.

Отрешенно приводя себя в порядок, Дик глядел в зеркало. Из стекла сквозь него смотрел аккуратный, но с отсутствующим взглядом юноша, чем-то похожий на Придда⁽⁸⁾.

Дик положил расческу на место и глубоко вздохнул, прежде чем выйти из комнаты. Нельзя сказать, чтобы страха не было, но его заслонило какое-то обреченное оцепенение.

Нужно было избежать встречи со слугами, и Ричард торопился. Ему повезло никого не встретить. У двери в спальню Алвы Дик немного помедлил — несомненно, он бы и здесь простоял полчаса, но опасность быть увиденным толкнула Дика в спину, и он рванулся в освещенную заходящим солнцем комнату, как в Закатное пламя.

Спальня была пуста. На стенах и потолке играло оранжевое солнце. В детстве Дик боялся закатов, да и поныне не испытывал к ним нежности, но сейчас эти декорации были как нельзя кстати: Дик попал в Закат в миниатюре, и ждать ему предстояло едва ли не пришествия Леворукого⁽⁹⁾.

Выбора все равно не было, и Ричард, вспомнив слова эра Августа о жертвенности и о спасении Талигойи, медленно двинулся к широкой кровати.

Следовало раздеться. Дик знал это твердо, хотя ему только теперь пришло в голову, что, возможно, ждать придется долго. Что ж, можно укрыться одеялом… Поздней весной он вряд ли замерзнет (в опровержение этой мысли по спине тут же пробежал озноб). Ричард с усилием поднял руки к горлу и принялся расстегивать пуговицы на колете.

Пуговицы оказались бесконечными, как винтовая лестница в Гербовой башне. Дожив до их окончания, Дик стянул колет и попытался аккуратно сложить. Колет долго не слушался, норовя развернуться в руках, а класть его на кровать Дик не решался. Наконец Дик одержал победу и тут же об этом пожалел. Настала очередь снимать рубашку, и Дик понял, что лучше в одиночку отправится на семерную дуэль, на Дарамское поле или в Гаунау⁽¹⁰⁾. Остаться без одежды значило лишиться последней, пусть призрачной, защиты. Означало полное бессилие и беспомощность, которые были страшнее и боли, и стыда.

Нет, он не может. Пусть Ворон делает что хочет, но сам…

Дик сел на кровать, положил на колени сверток, который снова растрепался, и застыл. Он просидел так часа полтора, не двигаясь, почти без мыслей.

Рокэ Алва вошел в свою спальню и обнаружил своего оруженосца сидящим на краю своей же кровати, с кое-как свернутым колетом на коленях и одеялом, свисающим с плеча. Другой бы помянул Леворукого и перечислил поименно шестнадцать его главных кошек — Алва только поднял брови.

— Юноша, что вы тут делаете? Решили продолжить вчерашнее представление?

— Эр Рокэ, это не представление. Я действительно… пришел. Только, пожалуйста… не смейтесь. И не тяните.

Голос Окделла звучал ровно. Слишком ровно, чтобы его можно было счесть нормальным для Окделлов.

— Вы так твердо вознамерились лечь в мою постель… настойчивость — похвальное качество, однако достойное лучшего применения… но вы забыли узнать, что я об этом думаю.

Окделл удивился. В голосе появились интонации:

— Да? А что вы думаете?

Алва сел на расстоянии вытянутой руки от оруженосца.

— Послушайте, Ричард. Я дорожу своей репутацией. Она у меня дурная, но она есть, и я не хочу вносить в нее изменения. Я негодяй, развратник и убийца, но не насильник. Мне это несвойственно; я никогда никого не принуждаю. И если ваш драгоценный Штанцлер решил добавить к моему образу красок, я вынужден его разочаровать.

— Вы хотите сказать…

— Что я не буду спать с вами, Ричард, ни при каких обстоятельствах, даже если вы поедете в Гайифу брать уроки у императора Дивина⁽¹¹⁾, чтобы правильно меня соблазнить. Если уж кансилльеру не дает покоя его воображение, пусть попробует соблазнить меня сам вместо того, чтобы заставлять наивных юнцов таскать для него каштаны из огня. Я с удовольствием на это полюбуюсь.

— Но я ведь пришел сам, с чего вы взяли…

— Думаешь, я не вижу, каково тебе? — тихо спросил Алва. В голосе вместо привычной иронии было что-то… неужели сочувствие? — Одна радость — отдать себя на заклание, как велит ваша идиотская Честь… Или ты думаешь, что добрая воля — это только отсутствие кинжала у горла?

Дик не знал, что сказать, а Алва продолжил обычным тоном:

— Актер из вас такой же бездарный, что и соблазнитель, но даже если бы по вашему лицу нельзя было прочитать истинных чувств — я бы все равно не поверил в столь резкое и неожиданное изменение ваших взглядов. К тому же нетрудно понять, кто автор этого сценария. Ричард, бросьте притворяться — меня вы все равно не обманете, зато хоть перестанете чувствовать себя идиотом. Эта роль не для вас. Должен же быть хоть один честный щенок среди ызаргов⁽¹²⁾… Если вы решили обидеться на щенка, я вам не советую. Собаки — искренние и преданные животные, и уж всяко лучше быть собакой, чем ызаргом или убойным скотом…

В комнате незаметно стемнело. Дик понял это, только когда Алва замолчал — то ли сделал паузу, то ли сказал все, что хотел. Было странно сидеть в сумерках на кровати у эра, возле самого эра, — странно, но не страшно.

Алва молчал, оруженосец — тоже, белея в сумраке лицом и рубашкой. Но лицо и осанка теперь принадлежали живому, а не святому мученику с эсператистской⁽¹³⁾ иконы.

— Надень колет, — негромко посоветовал Алва. — Уже похолодало.

Показалось, или в голосе эра слышалась теплота?

Дик поднялся, чтобы одеться. Алва тоже встал, зажег свечи. Комната сразу стала выглядеть обыкновенно, мирно и даже по-домашнему.

— Ну что? — буднично спросил эр. — Ты спать собираешься? Я хочу видеть тебя на тренировке в более приличном состоянии, чем сегодня.

— Хорошо, эр Рокэ, — Дик улыбнулся, потому что эр говорил о самых обычных вещах, и вечер был самым обычным вечером, и это было лучше всего на свете.

Алва вдруг улыбнулся в ответ — лихой и веселой улыбкой, как на Дарамском поле, — и взъерошил Дику волосы.

— Спокойной ночи, — Алва отступил, освобождая дорогу к двери.

— Спокойной ночи, эр Рокэ, — откликнулся Дик и вышел. Вернувшись к себе, он тут же лег и вскоре заснул.

Снов он не запомнил, но утром встал отдохнувшим — значит, они были хорошими.

Алва проводил взглядом оруженосца и принялся поправлять постель, на которой незадачливый Окделл сооружал палатку из одеяла.

Какой он все-таки еще мальчишка, особенно, когда так улыбается. Хоть и повзрослел с Фабианова дня: и фехтует — не сравнить с тем, что было, и в сознании проблески появились, и военный опыт — дело тоже немалое. И все равно — мальчишка. Хоть и прошел войну. А скажешь ему «не путайте ызарга с иноходцем», и он заливается смехом — представил всадника на ызарге…

И с ним — спать? Ну и извращение, такое только Штанцлеру и может в голову прийти.

Рокэ всегда был младшим в семье. Были старшие братья, которые заботились, учили, подшучивали. Потом он стал единственным. Наследником рода, маркизом Алвасете. После этого он и подавно не интересовался тем, чтобы опекать и воспитывать кого-то. Заботиться о равных и старших доводилось — если можно так сказать об Арлетте⁽¹⁴⁾, а вот о младших — нет. И вот — завел себе оруженосца…

Теперь Дик казался ему кем-то вроде младшего брата, непутевого и до смеха, а иногда до слез наивного. И ныне маршал иначе его не воспринимал.

Однако планировал воспитать Окделла до состояния взрослого и разумного человека. В том числе — со здравым отношением к любви. Не как у несчастного и безмозглого юнца, который смотрит на Катарину глазами умирающего голубя, а потом ищет утешения у Марианны, а как у зрелого человека. Который не путает любовь ни с жертвой, ни с подвигом, ни с благодарностью, ни с властью. Который не станет принуждать ни себя, ни других. Который не видит в любви «греха и мерзости» и не видит в мерзости любви.

Учитывая надорское воспитание, задача перед маршалом стояла воистину грандиозная.

1) Недавний погром, устроенный отчасти религиозными фанатиками, отчасти преступниками, отчасти толпой.

Вернуться к тексту

2) Кэналлийские вина, к коим относятся разнообразные «Слезы», по праву считаются одними из лучших.

Вернуться к тексту

3) «Юный Окделл, как все щенки этого королевства, влюблен в Катарину Ариго» (кардинал Дорак)

Вернуться к тексту

4) То есть ученых.

Вернуться к тексту

5) Тюремный замок для аристократов.

Вернуться к тексту

6) Деревянный (кэналл.)

Вернуться к тексту

7) Марианна Капуль-Гизайль — знаменитая куртизанка, которой Дик обязан всем своим скромным опытом.

Вернуться к тексту

8) Валентин Придд, соученик Дика из школы оруженосцев, — образец безразличия.

Вернуться к тексту

9) Большинство народов на континенте придерживаются вариантов религии, которая утверждает существование загробного мира, включающего Закат, куда отправляются грешники, и Рассвет, куда попадают праведники. Поэтому с обыкновенным заходом солнца связываются разнообразные отрицательные суеверия. В Закате же горит вечное Закатное пламя и обитают Закатные твари, а властвует там Леворукий, он же Повелитель Кошек.

Вернуться к тексту

10) На Дарамском поле происходило решающее сражение войны, в которой участвовал Дик. Гаунау — враждебная Талигу страна.

Вернуться к тексту

11) Существует стереотип о том, что в Гайифской империи повально распространена однополая мужская любовь (соответственно, употребляются выражения «гайифская (или имперская) любовь», а также «гайифский грех», поскольку Создатель, разумеется, этого не одобряет). Стереотип развит до такой степени, что не только «гайифский» приравнивается к «гомосексуальному», но и имя императора Гайифы зачастую употребляется как синоним.

Вернуться к тексту

12) Существо столь же необычное, сколь и неприятное, напоминает змею с лапками и шерстью. Питается падалью, иногда — собратьями.

Вернуться к тексту

13) Эсператизм — религия с весьма строгими устоями, близкая к католичеству. В описываемое время считается в Талиге незаконной и исповедуется только Людьми Чести, т.е. старой аристократией, сторонниками предыдущей династии. Официальной религией Талига является олларианство — своего рода облегченная версия эсператизма, сходная с англиканством.

Вернуться к тексту

14) Графиня Арлетта Савиньяк, мать лучших друзей Рокэ Алвы. Он считал ее своей второй матерью и поддерживал их семью после гибели графа Арно Савиньяка. Арлетта Савиньяк отличалась умом и проницательностью, а также самообладанием.

Вернуться к тексту