На самом деле (джен)

— Пап, — мышонок одернул рубашку и сел на спичечный коробок. — Мне стыдно, что я мышь.

Худой высокий мышь в черных очках и с толстыми усами удивленно приподнял брови и оторвался от нарезания сыра.

— Почему, Рауль?

— Я только что был наверху, в Большом доме, — мышонок устало сгорбился. — Одна грустная дама с седыми волосами показывала знакомой портрет молодой девушки в старинной одежде. Я мало что услышал, но она уверена, что в ее смерти виноваты мы.

Мышь в очках вздохнул, понюхал кусочек сыра и снял с гвоздя шляпу.

— Пойдем, Рауль. Прогуляемся — я тебе расскажу правду о Большом доме. Они все еще не собираются завести кота?

— Нет, пап, — Рауль схватил шерстяную жилетку и торопливо выбежал вслед за отцом. — Эй, подожди!

* * *

Мари полулежала на обитой голубым бархатом софе, опираясь спиной на несколько пуховых подушек, и тоскливо смотрела в окно, на голые ветви деревьев. Зима только-только начиналась, робко касаясь своим ледяным дыханием деревьев, и расписывала узоры на окнах. Занять себя было нечем — новые книги были прочитаны, вышивка лентами — закончена, и так хотелось в сад! Но доктор запретил ей вставать, пока она не перестанет кашлять.

Как же скучно! Мари откинулась на подушки и тут же услышала мягкий стук копыт по гравию, которым были усыпаны дорожки у подъезда. Хлопнула дверь, по холлу пронесся мужской смех, застучали сапоги по каменной лестнице — и в гостиную заглянул Фриц. При виде брата, здорового, с румяными щеками, уже взрослого, но еще по-детски наивного, у нее сжалось сердце. В газетах писали о разгорающейся войне, и Мари не хотела отпускать туда Фрица. Ведь в зале скоро поставят пушистую ель, и они с Фрицем должны нарядить ее вместе — как раньше. И тогда гостиная снова наполнится рождественским уютом и запахом хвои. Мари ждала, когда уже можно будет достать из коробок разноцветные игрушки — стеклянные и хрупкие, но такие блестящие и жизнерадостные! Ее любимый сверчок уже наверняка ерзал, обложенный ватой, и ждал своего часа.

— Ты не спишь? — лицо Фрица озарилось озорной улыбкой. — Смотри, кого я тебе привез. Проходите, проходите. Представляешь, я только показал ему твой портрет, и он сразу захотел навестить нас.

Мари поспешно поднялась на ноги, опираясь на руку брата, внимательно взглянула на вошедшего человека — и тут же его узнала. Херр Дроссельмейстер, старый друг отца, приходившийся им с Фрицем крестным. Седой, сгорбленный, но еще крепкий — он показался Мари чужим и отстраненным, словно приехал из далекой страны. Фриц оставил их наедине и ушел распорядиться, чтобы в гостиную подали чай.

— Вы очень красивы, Мари, — произнес крестный, слегка склоняя голову. — Жаль, что после смерти отца я вижу вас реже — но дела, дела… Отчего вы не ездите на балы?

— Я часто болею, — Мари робко улыбнулась. — Стоит только выехать куда-нибудь, так сразу поднимается температура. Так и живу в четырех стенах.

— Давно это с вами?

— С тех пор, как умерли родители. До этого не могла усидеть на месте — кружилась везде, как бабочка, вы же и сами помните, — Мари не сводила с него глаз. Он вернулся в ее жизнь так внезапно и сразу принес с собой тепло. — А стоило собраться на первый в жизни бал, как я слегла. Может быть, такая уж у меня судьба — оставаться одинокой.

Крестный кивнул и вприщур посмотрел на ожерелье у нее на шее — с крупной буквой «М», выложенной из жемчуга.

— Каждый из нас для чего-то нужен, Мари.

Он задержался у них допоздна, отказался и от обеда, и от ужина, мало улыбался — и только смотрел на Мари, слушал ее голос — и почему-то хмурился. В тот вечер она была прехорошенькая: в светлом платье с бантом и маленьких розовых туфельках, и ее золотистые волосы были уложены в затейливую корзинку, щеки жарко пылали огнем от камина, а голубые глаза смеялись. В восемнадцать лет так хочется любви! Все подруги давно начали выезжать и уже имели не одного поклонника, а Мари засыпала в обнимку с романами, мечтая хоть раз встретить настоящего принца.

Они попрощались, крестный — с грустью, она — с усталостью.

— Я завтра уезжаю на фронт, — произнес он, не глядя на нее. — Надеюсь, Фриц, что нам не придется там встретиться. Береги сестру и почаще говори с ней — ей очень нужна любовь.

— Я желаю вам быть стойким, — Мари сжала его руку. — Возвращайтесь сюда, если захотите.

Весь следующий день Мари блуждала по дому и иногда выглядывала в мокрый от дождя сад. Было тихо и безжизненно — и Фриц, приехавший вечером с учений, с тревогой рассказал, что крестный действительно уехал на фронт. И никто не знал, куда именно. А война тем временем разгоралась с нешуточной силой.

Вечером, после полуночи, посыльный, разбудив испуганную прислугу, принес деревянную коробку, обитую синим сукном. В ней лежал смешной деревянный солдат в красном мундире, с распахнутым в улыбке ртом с крупными зубами. Под ним белела записка, короткая и простая: «Для Мари. С наступающим Рождеством. Его зовут «Щелкунчик».

— Так это кукла, — разочарованно протянул Фриц и тут же взял солдата в руки. — Смотри, она заводится.

Он проворно покрутил механизм, и солдат тут же ожил, свирепо клацая зубами. Мари рассмеялась и выхватила Щелкунчика из цепких пальцев Фрица.

— Это от крестного, я уверена! Он намекает мне, что война закончится, так и не начавшись, и он снова навестит нас, — произнесла она счастливо и усадила куклу рядом с собой за обеденный стол. — Какой он милый!

Фриц насмешливо поморщился и наколол мясо на вилку.

— Крестный всегда дарил тебе странные подарки. Посмотри внимательнее на этого солдата — да он же уродец. Посмотри на эти глазищи!

— Ты ничего не понимаешь, — Мари ласково погладила Щелкунчика по носу. — Он кажется отважным и честным, и это делает его красивым.

Крестный не появился ни на следующее утро, ни через неделю. Мари с отчаянием бродила по дому, держа в руках Щелкунчика, с тоской смотрела в сад и вспоминала добрые глаза человека, который знал ее веселой и беззаботной девочкой. Фриц даже побывал в военном комитете, но и те не знали, куда исчез Дроссельмейстер.

Только по ночам ей стало казаться, что чьи-то маленькие лапки бегают по ее обнаженной руке, кто-то шуршит под старинными половицами, и ветер со странной силой бьется в закрытое окно, а Щелкунчик прыгает по комнате, грозно размахивая кулаками.

Фриц обошел комнату еще раз и пожал плечами, с тревогой глядя на сестру. Мари совсем похудела и осунулась, и в ее глазах горел лихорадочный огонек. Он сел рядом с сестрой и погладил ее по голове.

— Это не дурной сон, — Мари уже знала, что он скажет. — Я действительно все это слышу!

— Давай позовем доктора, — предложил он осторожно. — На всякий случай, хорошо? Я вернусь и приведу его с собой, вечером, после того, как заеду к Христине.

Мари пожала плечами и отвернулась. Брат стал слишком много времени проводить у девушек и возвращался домой поздно, к полуночи, когда Мари уже уходила к себе. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. И как ей было одиноко одной в большом доме со скрипучим паркетом! Но она старалась как можно чаще разбивать тишину, разговаривая со Щелкунчиком. Ей казалось, что в ее руках он теплел и даже едва заметно улыбался. Если бы только он мог говорить!

В тот вечер Фриц вернулся поздно — и снова без доктора, но Мари сильно кашляла и не смогла уснуть. Ее глаза слипались, но кашель, жестокий и болезненный, раз за разом вырывал ее из сна. Она лежала на кровати и смотрела на Щелкунчика. Под половицами вдруг что-то зашуршало, и в полумраке комнаты появилась огромная мышь в немецком мундире с золотыми эполетами. И вслед за ней из-под шкафа вылезла еще дюжина мышей. Они все были в мундирах, с ружьями и саблями, и крошечными ранцами за спиной.

— Какая хорошенькая девочка, — пропищал мышь в короне. — Хочу забрать ее с собой. Принцессе Пирлипат будет, с кем поговорить.

Щелкунчик неожиданно завращал глазами и подпрыгнул.

— Принцесса Пирлипат не любит меня. Можете и дальше держать ее взаперти.

— Хочешь остаться куклой? — мышь с маленькой короной на голове растерянно потер длинные усы. — Впрочем, мне все равно. Я утащу к себе эту хорошенькую девочку с блестящими глазами. Начну коллекционировать принцесс.

Щелкунчик тут же запрыгнул к Мари на колени и выставил вперед руки, но мыши проворно взобрались по ее ногам и столкнули Щелкунчика на пол. Мышиный король тут же принялся кусать его за треуголку. Мари вскрикнула от ужаса и, вскочив с кровати, схватила стоящую у камина кочергу.

— Вон! Пошли вон! — закричала она и раскидала наступающих на нее мышей в разные стороны. — Пошли вон!

Обессилев, она присела на кровать и глухо закашлялась, прижимая ладонь к губам. Испуганный Фриц, вбежав в комнату в ночной одежде, торопливо налил ей воды из графина. На ладони сестры кляксой расплывалась кровь. Стыд жгучей волной залил его лицо и шею, и он тотчас уселся рядом с Мари, вдруг осознав тяжесть ее болезни. До этого он уверял себя, а Мари вторила ему, что это — всего лишь простуда. Бедняжка Мари, наверное, очень скучала здесь, наедине со Щелкунчиком, — но Фриц ничего не мог с собой поделать. Ему так хотелось к друзьям, к Кристине, к музыке и танцам. Он знал, что скоро все это у него отберут и отправят на фронт.

— Мыши напали на меня и на Щелкунчика, — задыхаясь, произнесла Мари и тут же заметила, что солдат сидит на самой верхней полке. — Ты можешь найти мне кота?

Фриц ласково погладил ее по голове и клятвенно заверил: уже к полудню у нее в комнате поселится пушистый красавец, и доктор Свенсон обязательно проведает ее. Но полдень прошел, солнце село, комнату окутал полумрак, но ни брата, ни врача, ни кота Мари так и не увидела. Она только горячо обнимала Щелкунчика и прижимала его к себе.

— Почему же ты хочешь остаться куклой? — прошептала она, глядя на него, и тут же надрывно кашлянула.

— Я любил девушку, но она меня предала, — его рот зашевелился, и Мари от удивления едва не выронила Щелкунчика на пол. — Быть куклой гораздо проще. Кукла кукле — друг. Вы очень добры ко мне, Мари, вы даже в уродце рассмотрели человека, но я больше не могу любить. Разучился.

Мари с трудом присела на корточки на ковре и опустила Щелкунчика на мягкий зеленый ворс.

— Но ведь вы не отдадите меня мышам? Я их очень боюсь, они такие противные и грязные.

— Я не могу вам помочь без оружия, — Щелкунчик с досадой щелкнул зубами. — Если бы вы только принесли мне хоть пистолет, хоть саблю. Тогда будьте уверены — я вас никому не отдам. А так я могу только вцепиться мышиному королю в горло, но он очень юркий.

— Я принесу вам сабельку из комнаты Фрица, у него до сих пор стоит целый взвод солдатиков, — заверила его Мари и робко улыбнулась. Ей так хотелось, чтобы Щелкунчик — этот чудный, храбрый Щелкунчик — полюбил ее. — Правда, я так слабо себя чувствую, что попрошу об этом Иоганну, когда она принесет мне ужин.

И до самого вечера Щелкунчик рассказывал ей — вначале неохотно, но потом все с большим и большим удовольствием и грустью — о своей стране, о Марципановом замке, о великане — сладкоежке и о принцессе Пирлипат. И Мари, кашляя и улыбаясь, не замечая кровь на губах и платке, в тот вечер всем сердцем полюбила Щелкунчика. За его доброту, за его нежность, с которой он рассказывал о своих подданных, за его искренность и открытость — и особенно за ту тайную грусть от разочарования принцессой Пирлипат. Может быть, крестный именно для этого подарил его? Чтобы она помогла Щелкунчику победить мышиного короля и вновь стать человеком? Но откуда же крестный мог знать, что сердце этого принца давно мертво?

Ужин прошел быстро и в тишине. Мари поблагодарила служанку и попросила ее найти саблю, но ребенок Иоганны неожиданно заболел, и она не успела сходить к Фрицу за игрушкой, а Мари было слишком жаль маленького Христиана, чтобы заставлять ее оставаться дольше.

— Эту ночь мы переживем, это всего лишь одна-единственная ночь, — решительно заверила Мари и уселась на кровать, то и дело поглядывая на темные лакированные половицы.

Мыши появились снова — и в этот раз их было намного больше. Мышиный король не хотел рисковать и задумал покончить со Щелкунчиком, пока тот был безоружен. Мари безуспешно размахивала кочергой и кидала в мышиную гущу то туфлю с бантиком, то книгу, но перед рассветом Щелкунчика окружили.

— Я сейчас сама принесу вам саблю! — закричала она в отчаянии, распахнула дверь и побежала по темной галерее к комнате Фрица. — Держитесь!

Но вернуться Мари не успела — на самом пороге приступ кашля захватил ее, сжал горло и грудь, вцепился в них зубами, словно мышиный король, — и она упала без чувств.

Утром Фриц, вернувшийся с бала, нашел ее на пороге своей комнаты. Ее лоб пылал от лихорадки, голова запрокинулась, но рука крепко сжимала игрушечную сабельку. Когда он внес сестру в ее комнату, то с ужасом увидел на полу с дюжину мертвых мышей, крошечную золотую корону, и посреди них — искореженного Щелкунчика. На его лице остался нетронутым лишь один глаз, зубы были выбиты, а ноги сгрызены до самых колен.

— Что за чертовщина здесь произошла? — Фриц опустил сестру на кровать и немедленно послал за доктором. — Кукла и мыши… Откуда здесь мыши? Их еще лет десять назад травили. Думали — навсегда.

Доктор назначил кровопускание, и Мари стало лучше — но ненадолго, и, узнав о том, что стало со Щелкунчиком, она снова впала в лихорадочное забытье. После ее смерти — на следующий день — Фрица срочно призвали в армию. Он покидал дом с облегчением, пытаясь убежать от самого себя, и даже разорвал помолвку с хорошенькой Кристиной. В декабре, в сильный мороз, его тяжело ранили, и он умер от сепсиса в маленькой незнакомой деревушке, не зная, за что сражался.

А принцесса Пирлипат вышла замуж за сына мышиного короля, каталась в богатстве и почестях как сыр в масле и очень скоро располнела. Она была из тех людей, которые умеют устраивать свою жизнь при любых обстоятельствах.

* * *

— Так значит, мыши все-таки очень виноваты, — Рауль поболтал лапами, усевшись на гранитный постамент на кладбище, куда они случайно забрели. — Не хочу быть мышью.

Отец задумчиво поправил сползшие очки и понюхал воздух.

— Разумеется, виноваты. Но ты — не тот мышиный король, сын. Ты — это ты. Понимаешь?

Рауль пожал плечами и оглянулся на могильный камень, горой возвышавшийся над ним. На камне красивыми наклонными буквами было высечено имя — «Мари Луиза Штальбаум, 1896 — 1914».

— Люди никогда не будут нас любить, — отец сунул в карман огарок свечи, валявшийся на краю постамента. — Но твои поступки не должны определяться их отношением.

Рауль грустно взглянул на большой дом, в окнах которого — один за другим — загорались огни.

— Они всегда будут нас бояться?

— Люди сторонятся того, что кажется им опасным, или чего они не понимают. Но нас это не сбивает с пути, мы всегда держимся рядом. И хотят они или нет, но иногда мы даже помогаем друг другу.

Рауль спрыгнул с постамента и засеменил вслед за отцом. Мама, наверное, уже вернулась от соседки — пожилой мыши в пыльном чепце — и готовила ужин.

— Пап, а зачем тогда сказочники пишут все иначе? Выдумывают то, чего не бывает?

Отец остановился, обнял сына за плечи и улыбнулся. Их хвосты переплелись.

— А ты посмотри вокруг. Сегодня есть сыр — а завтра только огарок свечи. Каждому хочется верить, что где-то есть добро, свет и тепло. Пусть даже на книжных страницах. Дети должны жить и радоваться, а принцы — спасать настоящих принцесс, а не принцесс по рождению. И каждый, даже самый уродливый, человек нуждается в заботе и любви. Так ли это важно, что происходит на самом деле, когда создаешь надежду?

Рауль зашел за отцом в дом и прикрыл дверку. Пахнуло теплом и запахом запеченного сыра с хлебом. Мама в голубом переднике расставляла на столе тарелки. Рауль довольно вздохнул и повесил на вешалку шарф и жилетку.

На стене, напротив стола, висел портрет его прапрадеда с той самой сабелькой, что Мари не успела принести Щелкунчику. Рауль вздохнул и сел к столу. Он постарается стать самой лучшей мышью на свете.