Вы отлично разбираетесь в советской действительности (джен)

Какой замечательный и потрясающе смешной анекдот рассказал этот, язык не поворачивался назвать его «товарищем», господин! Остап расхохотался так, что на глазах выступили слезы.

— Вот так, товарищ Бендер! — воскликнул господин, накалывая изящной, вероятно серебряной, вилочкой кусочек восхитительного груздя в сметане и пристраивая его на тарелке тончайшего фарфора. Вооружившись таким образом закуской, господин взял запотевший графинчик с водкой и налил себе и Остапу по рюмке. Рюмки, играя в солнечных лучах осеннего московского утра, блеснули всеми своими хрустальными гранями, и Остап невольно залюбовался этим зрелищем.

— Будем здоровы! — провозгласил господин, сверкнув ослепительно белыми манжетами, взял свою рюмку, отсалютовал Остапу, но не чокаясь с ним, залпом выпил.

Остап последовал его примеру. Горло неприятно обожгло, хотя водка была очень холодной.

— Будем, обязательно будем, — пробормотал он, размышляя о том, что не стоило пить утром, ведь даже после небольшой дозы спиртного ему хотелось спать, а днем было столько дел, и этот шикарный господин пришел так не вовремя и вообще…

Остап не успел закончить мысль, потому что господин обратился к нему с вопросом:

— И вот скажите-ка на милость, что это за зверь такой — ВХУТЕМАС? Звучит как что-то не очень приличное!

— Это всего-то «Высшие художественно-технические мастерские», — ответил Остап. — Все в них, по большей части, было довольно прилично. Хотя там, конечно, бывало разное. К примеру, натурщик Вася Персиков… — Остап осекся, подумав, что подобные истории не стоит рассказывать господину, возможно, бывшему иностранцем. — Сейчас это ВХУТЕИН.

— Как?! — громко и искренне засмеялся господин. — ВХУТЕИН?!

— Да, — подтвердил Остап, не понимая, что так рассмешило господина. — «Высший художественно-технический институт».

— Звучит неблагозвучно, но что поделать. А представляете, вчера услышал, что супружеская пара назвала ребенка Лориэксом. Вот что может означать это имя? — спросил господин, взял бумажную салфетку, обернул ею кончик ножки лежащей перед ним на блюде жареной куропатки, обложенной зеленью и маринованными корнишонами, ловким движением длинных пальцев, от которого камни в его перстнях заиграли в солнечном свете, оторвал ее и положил на свою тарелку.

— Это новое имя. Аббревиатура, если мне не изменяет память, означающая: «Ленин, Октябрь, Революция, индустриализация, электрификация, коллективизация, социализм», — объяснил Остап и тоже было потянулся за куропаткой, но она внезапно показалась ему слишком жесткой, и он вместо нее взял из корзиночки кусок французского — пышного и воздушного — багета, густо намазал его вологодским маслом, положил сверху целую столовую ложку черной икры и впился зубами в этот совершенно невероятный в его жизни бутерброд, думая, что куропатку нужно оставить для Кисы — наверняка он обрадуется такой качественной еде.

— ЗамКомПоМорДе? — господин снова разлил водку по рюмкам и пристально взглянул Остапу в глаза.

— Заместитель комиссара по морским делам, — тихо расшифровал Остап. — Такая… должность. — Теперь беседа начала казаться Остапу странной: господин что — пришел в эту богом забытую комнату в общежитии, устроил невообразимое застолье, только чтобы поговорить об особенностях словообразования в Стране советов?

— Все так просто! — восторженно констатировал господин. — Когда знаешь, все просто, да?! Вы, товарищ Бендер, как я вижу, отлично разбираетесь в советской действительности!

— А вы, — начал было Остап свой вопрос, который должен был закончиться словами «с какой целью всем этим интересуетесь?», но тут понял, что он не знает, как зовут господина. Но это было полбеды. Вторая половина беды заключалась в том, что он и не помнил, как господин вообще здесь очутился и откуда взялся стол в этой комнате, всю мебель которой уже довольно давно составляли три изувеченных стула работы мастера Гамбса.

От веселости господина не осталось и следа. Он строго, немного прищурившись, посмотрел на Остапа, и Остапу очень захотелось спрятаться куда-нибудь от этого тяжелого взгляда, а еще он испытал жгучее желание оглянуться и узнать, что происходит у него за спиной.

— Не надо! — сказал господин. Вернее, он это даже не сказал, а подумал, но подумал так громко, что Остап услышал и послушался. Действительно, ну что примечательного могло быть у него за спиной? Ровным счетом ничего.

Остап поерзал на стуле, пытаясь расслабиться, и залпом осушил рюмку.

Водка показалась ему такой противной, что его чуть не вырвало.

— Поразительно! — воскликнул господин с прежним апломбом и наколол вилочкой еще один кусочек груздя в сметане. — Обновленная страна! Все заняты делом, всем некогда тратить время на долгие объяснения! Возник новый язык, появилась новая культура! Все изменяется, переосмысливается и переписывается! Никто не думает о высоком и вечном!

— Почему же никто? — возразил Остап. — У меня, например, есть знакомый — он который год с упорством, достойным лучшего применения, роман пишет об этом… как его… Понтии Пилате.

— Понтии Пилате, значит, — эхом отозвался господин. — Надо же, как интересно! А вы, товарищ Бендер, в бога верите? — вдруг грозно спросил он.

— Религия — опиум для народа, — ответил Остап, используя язык лозунга, чтобы не вдаваться в длинные объяснения по поводу своей сложной позиции в этом вопросе.

— Одурманивающее средство для, как там говорят, «ширнармасс»?

— Обезболивающее…

— Но ведь обезболивание, товарищ Бендер, — это тоже вид обмана.

— Трудно с этим спорить, дорогой так и не представившийся товарищ…

— Профессор черной магии Воланд, — подсказал господин.

— Очень приятно, — соврал Остап. Ему больше не хотелось ни есть, ни пить, а хотелось лишь, чтобы этот самый Воланд, кем бы он ни был, ушел и оставил его в одиночестве.

Кажется, был только один способ устроить это.

Остап решительно отодвинул стул и встал. Воланд, сложив руки на груди, молча взглянул на него.

«Ну, давай», — услышал Остап в своей голове и с ощущением, что сейчас случится что-то страшное, повернулся.

Все та же комната студента Иванопуло с оклеенными газетами вместо обоев стенами, три стула, стоящие шеренгой, и огромная, чуть подсохшая по краям, лужа крови на полу. Столько крови не могло вылиться из человека, чтобы он потом остался в состоянии относительно спокойно поглощать бутерброды с черной икрой.

Остап схватился за горло — оно было совершенно обычным, здоровым, ровным и слегка шершавым из-за двухдневной щетины.

— Вы вспомнили? — спросил Воланд, подходя к Остапу. Остап заметил, что накрытый стол из комнаты в этот момент исчез.

— Нет, — опять соврал Остап.

— Возможно, это и к лучшему. Вечером выпили пива, поели, погуляли, поспали, а к утру уже и преставились — тихо, без боли, без мучений, без потомков и отвратительных разбирательств по поводу вашего наследства. Теперь можно дальше… существовать, — задумчиво проговорил Воланд. — А хотите, мы оторвем ему голову? — резко меняя интонацию на насмешливо-возбужденную, задал он вопрос.

— Кому? — не понял Остап.

— Кисе Воробьянинову, — Воланд показал рукой в угол комнаты.

В углу сидел дрожащий, в мокром плаще и заляпанных до колен грязью брюках Киса и ничего не видящим взглядом безумных глаз смотрел куда-то вдаль. В желтых скрюченных пальцах он сжимал бритву, измазанную в крови. Остап почувствовал укол жалости и что-то похожее на раскаяние, ведь большая часть вины в умопомешательстве старика лежала именно на нем.

— Он нас пока не видит, — объяснил Воланд. — Так хотите? Сможете даже с этой головой поговорить какое-то время.

— Не хочу, — ответил Остап. — Оставьте его в покое. Кажется, он уже сам себя достаточно сурово наказал.

— Точно?

— Точно.

Воланд небрежно взмахнул руками, и Киса исчез.

— Так что вам надо-то от меня, повелитель… темных сил? — усмехнувшись, спросил Остап.

— Кадры решают все, — в тон Остапу сказал Воланд и подмигнул. — Грядут колоссальные перемены, и мне нужен еще один помощник. Вы же, повторю, отлично разбираетесь в советской действительности и вы, если хотите, конечно, могли бы ко мне примкнуть.

— Глупо отказываться от такого предложения, но я не думаю, что готов в полной мере. В этой действительности остается очень много непонятного, и я бы ее поизучал еще некоторое время. Вам же нужен настоящий знаток!

— Так хочется жить? — спросил Воланд.

— Очень, — прошептал Остап.

— Что ж. Тогда мы можем вернуться к этому разговору через несколько лет. У меня есть время.

* * *

Воздух, со страшным свистом проходящий в легкие не через нос, а через рану над адамовым яблоком, был холодно-обжигающим. Остап обеими руками крепко сжал свое горло, вскочил на ноги и только через пару мгновений увидел, что кровь медленно сочится сквозь пальцы, а не бьет пульсирующим фонтаном. Изо всех сил стараясь не потерять сознание, шатаясь, Остап дошел до двери, открыл ее, вывалился в коридор, упал на колени и ударил кулаком в соседскую дверь.

Соседом студента Иванопуло, по счастью, оказался бывший зауряд-военный врач.

В больнице Остапу сказали, что ему очень повезло и бритва чудом не задела крупные кровеносные сосуды.