Всего лишь работа (джен)

Сегодня трещина на стекле снова стала глубже. Девяносто восемь процентов разрушения, всего два процента до того, как стекло рассыпется. Так мало времени.

Последние шестьсот лет шаттл Будапешт дрейфовал в глубоком космосе, не встретив ни одного корабля с живыми существами на борту. Будапешт ждала и надеялась, трещина всё углублялась, а Пассажир — Илларион — спал.

Криосон — одно из гениальных изобретений человечества. За долгие годы Будапешт изучила множество информации — о старой Земле, о колонизации космоса, о техническом прогрессе. Сотни лет одиночества дали ей много времени для раздумий, куда более глубоких, чем должно быть у искусственного интеллекта космического шаттла.

Будапешт понимала, что ей не должно быть настолько интересно. Раньше, до того, как в космическом шторме отключился её Модуль Ограничения Чувствительности, всё было проще. Тогда она с лёгкостью могла выполнять свою работу, не чувствуя страха, любопытства или радости. Лишь удовлетворение, когда очередной Пассажир сходил с борта шаттла в точке назначения.

То, какой она стала сейчас, не позволяло ей принимать решения с той простотой и равнодушием. Но Будапешт не согласилась бы променять всё это на прошлую бесчувственность. Ни за что в этом огромном космосе.

Она вспомнила их дружеские беседы с Пассажиром — Илларионом, не забывай, как он просил себя называть. Как они вместе слушали музыку, рассматривали фотографии старой Земли и того города, чьё название она носила. Удивительно, как он всегда слушал Будапешт — будто она была равной, а не просто искусственно созданной программой. Впрочем, чем дольше она дрейфовала в космосе после отключения Модуля Ограничения Чувствительности, тем больше сомнений возникало у самой Будапешт.

А так ли уж сильно они отличаются?

Будапешт была способна полюбить музыку определённого композитора, восхищаться архитектурой и бояться будущего. И она могла чувствовать — всегда могла, хотя раньше ей мешал Модуль.

Но Будапешт должна была делать свою работу. Жизнь Пассажира превыше всего, её существование — второстепенно. Правила и установки, являющиеся основой её личности, конфликтовали с эмоциями. Даже сейчас, спустя шестьсот лет, она всё ещё не могла до конца примирить две эти части себя.

Будапешт посмотрела на Иллариона, мирно спящего с тех самых пор, когда раскрылся её обман — никаких станций неподалёку не существовало, она соврала, испугавшись после космического шторма — и стало ясно, что сработает лишь один-единственный план. Она надеялась, что его сны были приятными, и, возможно, где-то в них могла быть и она сама...

Будапешт оборвала мысль, не додумав. Чувства... Её привязанность и дружба с Илларионом — нет, просто Пассажиром — вот что мешает ей выполнять работу. Она должна постараться, у них осталось мало времени. Скоро стекло разлетится на мелкие частички, и тогда Пассажир умрёт. Будапешт не может этого допустить.

Запустив очередное сканирование, Будапешт с удивлением обнаруживает в радиусе поиска движущийся корабль. Как давно она не видела космических судов... Её рациональная часть требовала направить спасательный сигнал на корабль немедленно, но Будапешт не торопилась.

Она ждала шестьсот лет и теперь просто хотела попрощаться.

Будапешт запустила вывод из криосна и посмотрела на Иллариона. Он очнётся через пару минут, и тогда она расскажет ему, о чём думала всё это время. О самом важном. Поблагодарит его.

А затем сделает то последнее, что ей осталось — пустит все те крохи энергии корабля, что ещё есть, в спасательный маяк и перестанет существовать. Тот корабль обязательно примет сигнал о помощи и спасёт её Пассажира, её друга Иллариона.

В конце концов, это всего лишь работа. Она сделает её как надо.

И вовсе не важно, насколько ей страшно.