Крошка Ди (джен)

Была уже половина восьмого, а Пит до сих пор не пришёл с работы. Ди терпеть не могла это время, когда все домашние дела уже переделаны, а мужа ещё нет и все мысли заняты только тяжелыми размышлениями о том, не случилось ли с ним чего-нибудь страшного, что с его опасной и нервной работой было вполне вероятно.

Чтобы отвлечься и успокоиться, Ди села в кресло, взяла корзину для рукоделия, достала из неё давно начатый, но так и не довязанный до логического конца длинный разноцветный шарф, присмотрелась, посчитала петли в последнем ряду и, неловко ухватившись за спицы, принялась вязать следующий фрагмент шарфа ярко-жёлтой пряжей.

Ди была плохой рукодельницей — петли получались разными: некоторые — слишком узкими, некоторые — слишком растянутыми, а все вместе они никак не хотели образовывать ровные ряды, и вместо успокоения Ди уже через двадцать минут почувствовала такое раздражение, что ей захотелось выйти на задний двор, бросить всю корзину для рукоделия в мусорный бак и сжечь её вместе с этим дурацким шарфом, несмотря на то, что в него было вложено столько труда.

Однако добропорядочные американские леди никогда так не поступают.

Добропорядочные леди в чистом доме с накрахмаленными кипенными занавесками и тёплым мясным рагу в кастрюльке ждут мужа с работы и получают исключительное удовольствие от занятия любым рукоделием.

Ди искренне относила себя к таким леди, поэтому от образа мусорного бака и горящей в нём корзины для рукоделия она попыталась отмахнуться, сосредоточившись на том, чтобы шарф стал смотреться хоть немного лучше.

Через час Ди вдруг задала себе вопрос, а для кого она, собственно, вяжет этот шарф? Пит зимой носил строгие тёмные костюмы и чёрный плащ, и такой шарф не подходил его образу сурового частного детектива, а сама Ди предпочитала одежду пастельных тонов и вместо шарфа повязывала на шею изящный платок. Друзей, которым можно было бы подарить этот чёртов шарф, у неё и Пита здесь пока не появилось. Ди не нашла ответа на свой вопрос, но продолжила вязать.

В девять вечера пришел Пит. Ди радостно отложила вязание, подбежала к мужу, поцеловала его в шершавую от щетины щёку и помогла ему снять почти насквозь промокший от дождя плащ.

— Что у нас на ужин? — спросил Пит вместо приветствия.

— Твоё любимое рагу! — воодушевлённо воскликнула Ди.

— Отлично, — буркнул Пит и пошёл мыть руки.

* * *

Ди смотрела, как Пит ест, и чувствовала умиротворение.

Хотя нет, не так.

Ди чувствовала, что она должна чувствовать умиротворение, потому что это было бы по-настоящему правильно. То, что правильно по-настоящему, по сути, должно быть приятным. Наверное.

Или не должно?

Эта мысль показалась Ди настолько сложной, что у неё закружилась голова.

— Как дела на работе? — спросила она Пита, чтобы прекратить поток никому не нужных мыслей.

— Нормально, — ответил он.

— Просто «нормально» и всё?

— Да, а что?

— Ты со мной так мало разговариваешь, — вздохнув, сказала Ди, — а мне было бы интересно послушать что-нибудь о твоих делах.

— Вряд ли ты хоть что-то в них поймёшь, — отозвался Пит, — это не для женского ума.

Ди почувствовала укол обиды, но промолчала. В принципе, Пит был прав: женщина вряд ли способна вникнуть в тонкости частного сыска — это же не «сложная» наука выпекания яблочного пирога и не пошив штор, а серьёзная и требующая большого умственного напряжения работа.

— Хочешь, я испеку маффины? — спросила Ди.

— Хочу, — ответил Пит. — Обожаю твои маффины!

Пит вытер губы салфеткой, встал, подошёл к Ди и обнял её за плечи.

— Я так тебя люблю! — сказал он, наклонился к ней и поцеловал в шею за ухом.

— Я тоже, — довольно холодно проговорила Ди, погладила мужа по руке, встала и пошла на кухню.

Пит какое-то время за ней понаблюдал, а потом прошёл в гостиную, включил торшер, сел в кресло, взял газету и погрузился в чтение городских новостей.

Ди вздохнула и достала из кухонного шкафчика миску, в которой собиралась замесить тесто для маффинов. Простая работа и отвлекала от неприятных раздумий, и давала повод какое-то время не общаться с мужем, которого она, конечно, вроде бы любила…

Ей было так хорошо в Чикаго! Там у неё была любимая работа — она пела в неплохом варьете, и у неё даже было время, чтобы писать свою музыку. А потом появился Пит, вскружил ей голову, зачем-то увёз в Филадельфию, и теперь она вынуждена постоянно мучиться от скуки и притворяться примерной женой!

Ди ужаснулась этой мысли. Она любила Пита и вовсе не притворялась примерной женой, а была ею. Это был её выбор, и ей стоило бы каждый день благодарить Вселенную за возможность жить этой жизнью. Что же касается пения — никто не мешал ей петь столько, сколько хочется.

Но было что-то ещё. Что-то, что она забыла, что-то важное… Ди глубоко задумалась, но ничего не смогла вспомнить. Маффины — это то, что было важным сейчас, и именно о них она и должна была размышлять.

Пит читал и читал одну и ту же заметку, но так и не понял, о чём в ней идёт речь. Делая вид, что увлечён газетой, он украдкой следил за Ди и напряжённо думал.

Ди в это время просеивала муку через сито и тихо напевала:

Can someone tell me

If it's wrong to be so mad

About you…⁽¹⁾

Пит очень хотел бы, чтобы эти строки она пела о нём, о невероятной страсти и о том, что сходит от него с ума, но знал, что для Ди — это просто одна из сотен песен её богатого репертуара, и сейчас она не вкладывает в эти слова никакого особенного смысла.

С Ди, кажется, всё было нормально. Никаких признаков того, что её состояние в ближайшие три дня изменится, не было.

Пит осторожно этому порадовался.

* * *

Три года назад

Пит пришёл в свой офис и увидел, что в приёмной сидит худой чернокожий старик в потрёпанном тёмно-синем костюме и сжимает крючковатыми пальцами толстую картонную папку на завязках.

— Мистер Коул? — обратился он к Питу, вставая.

— Угу, — буркнул Пит.

— Я слышал, вы берётесь за самые безнадёжные случаи.

— Берусь.

— У меня как раз такой.

— Тогда давайте пройдём в мой кабинет.

Пит зашёл в кабинет, снял плащ, повесил его на вешалку, небрежно кинул сверху шляпу и сел за свой массивный письменный стол.

Старик уселся напротив, осмотрелся, оценивая обстановку кабинета, пристально взглянул Питу в глаза и тихо проговорил:

— Спасите моего внука. Ему вчера вынесли смертный приговор.

О, об этом деле Пит слышал, но и подумать не мог, что ему представится возможность в нём поучаствовать.

— Ваш внук — Маркус Мерритт? — спросил Пит.

— Да. А меня зовут Леонард Мерритт, я его дед по отцовской линии. Я уверен: Маркус не убивал того молодого человека.

— Это он вам сказал? — хмыкнул Пит.

— Сказал, — с достоинством ответил Леонард. — И я своему внуку верю. Понимаете, расследование было очень поверхностным, никто ни в какие подробности не вникал, и арестовали того, кто держал в руках револьвер, а вовсе не настоящего убийцу. Да, Маркус хотел украсть тот револьвер, но его нельзя за это казнить.

— И вы хотите, чтобы я нашёл доказательства его невиновности?

— Я хочу, чтобы вы проверили все выводы обвинения. У вас отличная репутация! Если вы придёте к выводу, что Маркус виновен (а я в этом всё-таки сомневаюсь), я смирюсь. Здесь, — Леонард протянул Питу папку, — все материалы следствия, которые мне, адвокату Маркуса и двум частным детективам удалось достать.

Ничего необычного в просьбе старика не было. К Питу часто приходили родственники осуждённых и просили провести повторное расследование, и иногда у него получалось найти доказательства невиновности уже осуждённого человека.

Пит мельком взглянул на документы и назвал (надо признаться, слегка завышенную) цену своих услуг. Леонард, не раздумывая, согласился, и Пит сразу же после его ухода принялся за работу.

Из материалов следствия Пит узнал, что поздним вечером второго ноября тысяча девятьсот двадцать пятого года девятнадцатилетний сын вице-мэра Чикаго Закари Джефферсон ехал на своём роскошном автомобиле по юго-западной части города, когда ему в голову из револьвера выстрелил, по версии следствия, Маркус Мерритт. Автомобиль с уже мёртвым водителем проехал примерно сотню ярдов и врезался в фонарный столб.

Полицейские прибыли на место преступления довольно быстро и обнаружили Маркуса с револьвером в руке, роющегося в карманах плаща убитого.

Маркус утверждал, что стрелял не он. Он просто, увидев аварию, подумал, что в разбившемся автомобиле можно найти что-то ценное, и подошёл к нему. Водитель был мёртв, Маркус заглянул в салон через разбитое боковое стекло, открыл отделение для перчаток, нашёл там револьвер, взял его себе и решил поискать деньги или ещё что-нибудь, что можно было продать. В этот момент его и схватили полицейские.

Пит дочитал все документы из папки Леонарда и мысленно с ним согласился: действительно, следствие было проведено без особого старания.

Во-первых, никто не видел, что стрелял именно Маркус, стрелка вообще никто не видел и, что удивительно, выстрела тоже никто не слышал. Во-вторых, ни пуля, ни гильза обнаружены не были. Револьвер «Миротворец» производства компании Кольта был очень мощным, пуля снесла молодому Джефферсону половину головы, прошла навылет, её искали, но почему-то не смогли найти. Про гильзу же в следственных материалах не было ни слова. В-третьих, обвинение утверждало, что револьвер Джефферсону не принадлежал, но откуда его взял Маркус, установить тоже не удалось — серийный номер револьвера был спилен.

Пит, с энтузиазмом начав своё расследование, был уверен, что он сможет доказать невиновность Маркуса или даже найти настоящего убийцу.

Однако его расследование сразу же начало тормозить.

Пит хотел лично осмотреть автомобиль, но выяснилось, что его давно отмыли и починили, уничтожив все возможные следы.

С большим трудом, задействовав все свои связи, Пит достал отчёт о вскрытии Джефферсона, но этот отчёт оказался очень небрежным и ужасно неподробным, и Пит ничего нового из него не узнал, а само тело Джефферсона давно кремировали.

Тогда Пит решил сам ещё раз допросить всех свидетелей. Все они твердили одно и то же: стрелка не видели, выстрела не слышали, но слышали, как сначала разбилось стекло, а потом автомобиль врезался в столб. Двое свидетелей видели, как Маркус рылся в карманах водителя. Пит, следуя привычной схеме, спрашивал свидетелей о том, не заметили ли они чего-нибудь или кого-нибудь необычного, но, как это всегда бывает, никто ничего такого не видел, а подробности произошедшего все уже помнили плохо.

И только один свидетель — парень, который шёл в тот вечер домой из паба и видел момент аварии, — на вопрос Пита ответил:

— Необычное? А ведь да, было кое-что необычное. Я увидел возле того столба циркача.

— Циркача?! — поразился Пит.

— Ну, да. Я ещё тогда подумал, что здесь циркачу совершенно нечего делать.

— Почему вы решили, что это был циркач?

— А кто ещё? — хмыкнул парень. — Он был одет во всё обтягивающее — такой, знаете, комбинезон с длинными рукавами. Бело-красно-чёрный. Блестящий.

— А сам он как выглядел?

— Среднего роста, очень худой, белобрысый, коротко стриженый. Ещё, кажется, у него была кровь на лице, вот здесь, — парень показал на свой левый висок.

— Может, он сидел в машине, которая разбилась?

— Чего не скажу, того не скажу. Я его видел-то пару секунд, он стоял возле столба, а потом исчез.

Ни про какого циркача никто в этом деле больше не упоминал, но Пит подумал, что это хоть какая-то зацепка, и, ни на что не надеясь, начал поиски этого странного человека.

До ближайшего цирка было около четырёх миль, и Пит был уверен, что вряд ли кто-то из его артистов пройдёт это расстояние в своём сценическом костюме и останется незамеченным. Если этот циркач и существовал, а не был плодом воображения пьяного свидетеля, он был местным.

Пит составил список всех кафе, ресторанов и варьете, расположенных поблизости, и решил их все обойти.

Варьете «The Little Black Dog» было пятым заведением, куда пришёл Пит. От него до места преступления было около полумили.

Начало марта в этом году было очень холодным и дождливым, Пит устал, замёрз и всё больше склонялся к мысли, что тот самый циркач померещился свидетелю, а расследование скоро окончательно заглохнет.

В главном зале варьете было тепло и приятно пахло дорогим табаком. Пит расположился за барной стойкой и заказал кофе с миндальным ликёром — единственным доступным во времена сухого закона алкоголем. Бармен поставил перед ним чашку, и Пит спросил:

— Вы давно здесь работаете?

— Давайте вы мне без предисловий сразу скажете, что хотите узнать, а я вам всё расскажу, — весело проговорил бармен. — Я же вижу, что вы частный детектив. Я здесь работаю вот уже двенадцать лет и вижу всех насквозь.

— Солидный опыт, — прокомментировал услышанное Пит и отхлебнул из чашки, поняв, что ликёра в его кофе было больше, чем самого кофе. — А я хотел узнать, есть ли у вас циркачи.

— Циркачей у нас нет, — ответил бармен, полируя тряпочкой и без того полированную до зеркального блеска стойку. — У нас певица, пианист, танцоры, оркестр… А вы ищете кого-то конкретного?

— Да. Один мой свидетель сказал, что второго ноября прошлого года видел рядом с вашим варьете циркача, одетого во что-то бело-красное-чёрное, и я этого циркача разыскиваю.

— Второго ноября? — переспросил бармен. — Это когда убили Джефферсона?

— Угу.

— А в тот день у нас кого только не было! — воскликнул бармен. — Мы устраивали большое прослушивание, искали таланты… Целая толпа желающих собралась. Может, и циркачи приходили, — бармен задумался, — хотя я никого в бело-красно-чёрном не помню…

— А списки сохранились?

— Ой, да какие списки! — махнул рукой бармен. — Кто пришёл — всех послушали и посмотрели. А взяли только Крошку Ди, потому что очень уж она всем понравилась.

Пит допил кофе и подумал о том, что жизнь — сложная штука: тем ноябрьским вечером на улице убили одного молодого человека и арестовали другого, а здесь, в этом уютном варьете, какая-то девушка, возможно, нашла работу своей мечты.

— А вот и она, — бармен кивнул на сцену.

— Кто? — не понял Пит, с трудом отвлекаясь от своих философских размышлений.

— Крошка Ди, — ответил бармен.

Пит повернулся к сцене и увидел на ней стройную блондинку лет тридцати пяти в ярко-зелёном обтягивающем платье с блёстками.

Now you say you're lonely,

You cry the whole night through.

Well you can cry me a river,

Cry me a river,

I cried a river over you.⁽²⁾

Крошка Ди пела, и Пит вдруг от этого голоса с лёгкой хрипотцой почувствовал ком в горле. Она стояла неподвижно в луче света и смотрела куда-то одновременно вдаль и внутрь себя. В её пении было что-то такое трогательное и такое настоящее, что оно вряд ли могло хоть кого-то оставить равнодушным.

Пит забыл, зачем он пришёл в это варьете.

Песня закончилась, зал взорвался аплодисментами. Крошка Ди, как показалось Питу, немного смутившись, поклонилась.

— Слышал, да? — спросил бармен так, как будто имел какое-то отношение к прекрасному пению Крошки Ди.

— Ага, — ответил Пит и повернулся к бармену с мыслью заказать ещё кофе.

И тут он ощутил, как его волосы на затылке зашевелились.

Shine bright like a diamond,

Shine bright like a diamond,

Find light in the beautiful sea, I choose to be happy

You and I, you and I, we're like diamonds in the sky⁽³⁾

Пит напряжённо вслушался в слова песни, которую сейчас пела Крошка Ди: никакой ошибки не было. Звучала песня Рианны — любимой певицы его бабушки.

1) (англ.) Кто-нибудь может мне сказать, так ли это плохо сходить с ума по тебе?

Вернуться к тексту

2) (англ.) Теперь ты говоришь, что ты одинок,

Ты плачешь всю ночь напролёт.

Что ж, можешь наплакать мне реку,

Наплачь мне реку.

Я наплакала реку по тебе.

Вернуться к тексту

3) (англ.) Сияй ярко, как бриллиант,

Сияй ярко, как бриллиант.

Найди свет в прекрасном море,

Я выбрала быть счастливой...

Вернуться к тексту