Кто удержал тебя над бездной (джен)

Красный ад царил на Мустафаре — боль обжигала, пальцы скребли чёрную обугленную землю. Энакин распахнул глаза, из последних сил призывая Силу, пытаясь не потерять сознание, сам не понимая зачем.

— Помогите, — выдохнул потрескавшимися губами. И умолк. Кого звать? Он видел, как его учитель уходит. Как уходит вся его жизнь — а он не сумел даже отомстить. Он хотел любить. Хотел спасти, хотел всё исправить — но не смог. Снова не сумел, и теперь погибал сам, и ненависть раздирала горло сильнее, чем огонь пожирал кожу. Ненависть... к себе. Кеноби предал его — потому что разочаровался в нём. Палпатин скоро узнает, что ученик оказался слабаком — и тоже отвернётся, сотрёт из памяти, и он, Энакин, останется здесь — жалкий обгоревший скелет.

Кровь за кровь. Он не спас свою мать, он подвёл Падме и обоих своих учителей — и ненавидит тех, кто на него надеялся, кто ему верил, он ненавидит всех их, каждого... но не больше, чем себя. Он жалок. Он не справился.

Энакин рухнул на горячую землю, позволяя душному чаду проникнуть в лёгкие, растворяясь в нём...

Белоснежный свет ударил в глаза, затопил багровую черноту. Чья-то рука мёртвой хваткой сомкнулась на плече, вздёрнула вверх, и Энакин закричал, вырываясь, окунаясь в сверкающую Силу, захлёбываясь, как в приливной волне, которая тянула куда-то неумолимо и страшно... И держала крепко. Как руки матери когда-то очень давно. Не помня себя, Энакин распахнул глаза и встретил синий, яркий, как вода на солнце, взгляд.

— Почему ты решил, что недостоин спасения? — низкий голос прокатился по всему телу, а может, прозвучал прямо в мозгу. Свет полыхнул вокруг, обращаясь в гигантские чёрные крылья... А потом мир померк.

* * *

Негромко гудели приборы. Пахло свежестью, чуть заметно — горьковатым пластиком и почему-то лавандой. Энакин потянулся, наслаждаясь лаской нежного шёлка, и замер. Подскочил на кровати: медотсек. Стандартный. Мигание мониторов, и... с лёгким звоном пала незримая преграда. Вязкая тьма растеклась в воздухе — в ногах постели соткалась закутанная в чёрное фигура. Расшитая тёмными узорами мантия стекала по старческим рукам, обнажая только кончики пальцев.

— Мастер, — прохрипел Энакин. От жажды спеклись губы.

— Ученик. Ты упустил Кеноби.

Незримые щупальцы скользнули по шее. Энакин похолодел.

— Но ты выжил и стал сильнее, — продолжил Палпатин. — Я не ожидал, что тебе удастся исцеление Силой. Я доволен.

Пальцы в тяжёлых перстнях шевельнулись, и на постель упал датапад.

— Благодарю вас, Мастер, — выдавил Энакин. — А... Падме?

— Умерла. Ты сам убил её.

В лёгких кончился воздух.

— Нет! — Энакин рванулся, и приборы взорвались истошным визгом. Искры посыпались с потолка.

— Мне жаль, ученик. Но это сделает тебя сильнее.

Секунда — и Палпатин исчез. Энакин застыл на подрагивающих ногах. Не может быть. Просто не может быть.

— Падме... — прошептал он. За спиной раздался мягкий шелест.

— Он лжёт. — Чей-то голос пробрал до мурашек — низкий, смутно знакомый. — Падме жива. Ты не смог убить её Силой, ведь она — твоя семья.

Энакин обернулся и оцепенел. На него смотрели ослепительно-синие глаза — совсем близко, устрашающе близко. Мужчина в бежевом плаще со сбитым набок галстуком не двигался, но за его спиной как тени искрились гигантские тёмные крылья. Энакин моргнул, но видение не исчезло.

Мужчина сдвинул брови.

— Ты видишь мою суть? — с нажимом произнёс он, придвигаясь ближе. Энакин попятился, сжимая кулаки, призывая Силу, чувствуя привычную тьму вокруг себя... Странно холодную, в отличие от ровного тепла, которым веяло от крыльев. Тепла опасного, но живительного, как жар от костра. Ведь без огня нет жизни.

Желание метнуть сгусток тьмы незнакомцу в сердце почему-то исчезло.

— Да, видишь, — сам себе ответил мужчина. Он наклонил голову, внимательно вглядываясь в лицо Энакина. — Я должен был спасти праведника и нашёл тебя здесь. Значит, такова воля Господа. Но... Ты — Избранный, и это я выбрал тебя здесь и поднял из бездны. Ты... помнишь меня?

Энакин сглотнул. Он... помнил. Но не понимал.

— Кто ты?

— Кастиэль. Ангел божий. — Свет за спиной вспыхнул ярче. Энакин заслонился рукой.

— Ты — воля Силы? — выдохнул он. Даже мощь Палпатина так не поражала его. Стоящее перед ним существо не походило ни на одного в галактике, а Энакин немало их повидал.

Кастиэль прищурился.

— Не я. Так вы называете Бога, а я — лишь посланник. Нам нужно поговорить — для тебя есть работа.

Энакин моргнул и посмотрел на датапад.

— Но Падме...

— Ждёт тебя. С детьми.

Сила всколыхнулась и засияла. Крылья забились вокруг Энакина, и лампы взорвались потоком искр.

* * *

Вселенная звенела. Мириадами колких льдистых звёзд, вспышками сверхновых, тонкой дымкой туманностей. Планеты жили. Дышали океанами, голубыми, изумрудными, багряными; шелестели лесами, грохотали потоками лавы на рассохшейся земле. Люди и разумные сражались. За детей, за любимых, за славу и за деньги, — они лгали, убивали и предавали. Они присягали на верность и врезались в гущу боя на крошечных истребителях — за своих. За тех, кто отдавал приказы, за тех, кто оставался дома. За самих себя — чтобы получить больше, чтобы мягче спать, слаще есть и подчинить других разумных. Одинокие, счастливые, смертельно больные — они всего чего-то хотели.

Энакин парил всюду и нигде, и ослепительные тёмные крылья бились за спиной — его держал ангел.

Что такое равновесие Силы? Энакин слушал о нём с тех пор, как Оби-Ван стал учить его, но никогда не понимал, что это. Он был таким же разумным: лгал, убивал и предавал ради любви и наживы. Он хотел верить и быть верным, но постоянно ошибался. Он никому не смог помочь, никого не спас, проиграл и готовился умереть — но явился ангел и показал Падме и детей, мирно спящих во дворце на Набу. Они живы, а значит, у Энакина есть второй шанс.

На спасение.

На то, чтобы спасти.

Энакин не верил, что один человек что-то может — слишком часто видел обратное, но теперь он не был один. С ним была семья, а за спиной — ангел. Посланник воли Силы. Энакин верил ему, как верил в свои кошмары, которые всегда сбывались. Верил, потому что видел сейчас вселенную из ниоткуда, и серые громады разрушителей на орбитах казались детскими игрушками.

Йода говорил, что тьма есть зло, но рыцарь Света Кеноби оставил ученика гореть заживо, а спас его — ангел с чёрными крыльями. Энакин больше не хотел выбирать сторону. Он познал гнев, ярость и боль. Он помнил любовь и помнил страдание. Он хотел исправить всё — подарить Падме безопасность. Дом.

Падме и детям.

Это было реально и невозможно одновременно, но Энакин чувствовал за спиной тепло, такое же, что исходит от спящего вулкана. Оно не звало и не приказывало — просто дарило поддержку, и Энакин впервые не сомневался, делая выбор.

Он выбирал своё будущее.

Поэтому он не вмешивался, наблюдая, как гибнут джедаи под ударами штурмовиков — джедаи, которые не уберегли мир, которые лгали во имя света. Не колебался, протягивая руки-крылья вместе с ангелом, сжигая крошечный кораблик Йоды, который готовил смерть его сыну — сыну Избранного. Энакин не дрогнул, падая горящей кометой в пустынные апартаменты Палпатина — все слуги разбежались, гонимые волной безотчетной паники. Палпатин оказался силён — инстинктивно выставил щит в последний момент, но Энакин был сильнее.

Он сражался за Падме и за своих детей. Уничтожал всех, кто плёл интриги и шёл по головам, чтобы использовать его семью — он изменял будущее.

На месте покоев Палпатина осталась обугленная воронка, но остальной дворец уцелел.

Энакин погрузил руки-крылья в потоки Силы и удержал за плечи своего первого Учителя, единственного, кто не желал ничего, кроме знаний и мира. Квай-Гон Джин воскрес и вошёл в Храм джедаев как магистр, и глаза его сияли, а уцелевшие джедаи склонились, присягая на верность. Чистая Сила переродила их, разбудив в душах то, ради чего они когда-то хотели сражаться.

Сенат принял Квай-Гона на место Палпатина. У них не было выбора. Не тирания и не республика — Империя, во главе которой стоит бессребреник. Утопия? Может быть. Государство, которое не выживет, если рядом не встанет Энакин, который всегда умел быть жестоким. И сенаторы из тех, что хотят мира для своих планет и своих семей. И джедаи-советники, что очнулись от спячки и больше не путают светлую сторону с бездействием.

— Так выглядит конец света? — спросил Энакин, глядя, как новые приказы порождают новые войны на планетах.

— Так выглядит Чистилище. Из него есть путь в Рай и Ад. Каждый выбирает сам, — ответил голос за спиной, и Энакин успокоился.

Он уже выбрал — на Набу Падме готовила речь для сенаторов, качая колыбель с близнецами. Под потолком кружился хоровод крошечных истребителей, а Люк и Лея хихикали, запуская карусель то в одну, то в другую сторону. Энакин взглянул на них из ниоткуда, и от страха вдруг сжалось горло.

— Что, если я снова ошибусь? Снова всё испорчу.

— Тогда я приду. Люди ошибаются, но ты — тот, с кем я буду до скончания времён, потому что это мой выбор.

— Я хочу вернуть мать, — сказал Энакин.

Глухой вздох прошелестел меж звёзд; сверкающие крылья обняли его волной тепла.

— Это невозможно, — ответил ангел. — Мне жаль. Но она счастлива за тебя, Избранный.

Энакин закрыл глаза, чтобы не чувствовать влагу на щеках. Под веками полыхнуло чёрными искрами, и ощущение горячей стены отступило.

— Ты выполнил, что должен, — эхом раздалось в мозгу. — Ты свободен, но не один. Помни об этом.

Порыв ветра принёс запах свежести и горьковатой лаванды. Энакин открыл глаза. Падме сидела у окна, что-то читая на датападе. Она подняла голову и мягко улыбнулась; закатное солнце зажгло золотые искры в волосах. Энакин шевельнул пальцами, бросая в карусель истребителей горсть цветных вспышек, и в комнате зазвенел детский смех.

Люк и Лея махали кулачками, пытаясь поймать светлячков, — юные Скайуокеры, которые не умрут. Падме и Энакин теперь рядом, а за ними — ангел с тёмными крыльями, милосердие жестокой воли Силы, которая даёт второй шанс каждому, кому есть за кого бороться.

Нужно только попросить.

И не сдаваться.