Слепой дракон (джен)

Со времени визита деда прошло две недели, а три дня назад закончились зимние каникулы. Эти три дня, однако, прошли не впустую, Гарри и его тётя всю последнюю неделю постоянно бегали по врачам: обследования, профилактики, прививки… и бумаги, бумаги, бумаги. Шлеп, — со смачным звуком стучит печать, подчеркивая собой подпись врачей и их разрешение на выезд из страны.

Гарри собирался уезжать в Германию, в Ганновер, потому что все врачи как сговорились, все они как один прописывали пациенту иппотерапию — так как «мальчику нужно выправить осанку, а лучше лошади это никто не сделает». Таков был вердикт всех докторов.

В Англии, конечно, были оздоровительные иппологические центры-комплексы, но не было свободных мест, а на свободные надо было вставать в очередь и на учет, а на это, увы, уже не было времени. К счастью, нашлось местечко за границей, в Ганновере, административном центре земли Нижняя Саксония Федеративной Республики Германии. В клинике Нордштадт в одноименном городе, в северной его части. Всё это Гарри и Дадли вычитали в географической энциклопедии — надо же узнать, куда он едет! И при упоминании Сафари-парка Серенгети, что расположен между Бременом и Ганновером, у Гарри внутри аж всё задрожало:

— Вау, Дад, представь! Там же жирафы и слоны на свободе ходят! И львы!!! И я же всё это увижу!

Судя по лицу Дадли, тот чуть не умирал от зависти и едва сдерживался от того, чтобы не разреветься с досады, но он мужественно подавил порыв слабости и нарочито небрежно буркнул:

— Везет тебе. В придачу к мантикоре ещё и львов увидишь.

Гарри скривился:

— Фу, зачем напомнил? Я-то, дурак, обрадовался, когда увидел милаху-львёнка, уже предвкушал, как буду его тискать и ласкать, а тут Хагрид ка-а-ак огреет его веточкой и всё… нету львёныша. Вместо него жуткое чудище с крабьими клешнями и скорпионьим жалом на хвосте, да ещё ощетинился иглами, как дикобраз, всё очарование пропало, жалко было прямо до слёз.

Дадли сочувственно покивал:

— Да уж, представляю. Получается, что простые звери лучше магических?

— Да. Вот только единорог… хотел бы я тебе его показать. Он действительно красив…

— Знаешь что, Гарри? Подавись-ка ты своими единорогами!..

Бросив эту неожиданно грубую фразу, Дадли с громким топотом поспешно удалился, а Гарри так и замер на полу перед раскрытой энциклопедией, ошарашенно глядя вслед брату. Сначала он хотел обидеться, но после недолгих размышлений понял, что не стоит, потому что это Дадли на него обиделся.

Как примириться с братом и успокоить его задетое самолюбие, Гарри придумал в тот же день. Прижимая к груди объемистый сверток, он прокрался к двери комнаты Дадли и тихонечко поскребся, наклонил по-собачьи голову и прислушался. Из-за двери донеслось недовольное бурчание:

— Чего тебе?

— Дадли, впусти, пожалуйста, я тебе подарок принес.

— Мне от тебя ничего не нужно!

— Но, Дадли… ты хотя бы посмотри. Тебе понравится…

За дверью словно вздохнул печальный морской слон, потом послышались грузные шаги, и дверь, скрипнув, отворилась, являя взору Гарри сердитого Дадли. Окинув мрачным взглядом приставучего братца, тот нехотя посторонился со словами:

— Чего ты мне можешь подарить? Ни за что не поверю, что у тебя есть что-то, чего нет у меня.

— А вот и неправда! — обрадовался Гарри. — Есть!

И протянул сверток, который в руках Дадли вдруг задрожал и глухо зарычал. Дадли потрясенно замер — неужели?..

— Это мне? — почему-то шепотом спросил он, не веря своим ощущениям в ладонях.

— Тебе! — подтвердил Гарри. — Я же не в Хогвартс уезжаю, так что она мне больше не нужна. И я подумал, что могу отдать её тебе раньше, чем закончу третий курс.

Дадли ошалело кивнул и, подойдя к кровати, принялся разворачивать подарок — клыкастую книгу о чудовищах. Развернул и восхищенно-влюбленно уставился на ядовито-зеленую обложку, на две пары злобных желтых глаз и страшенные безгубые голодесенные челюсти, оснащенные жуткими клыками. Бесстрашно протянул руки и, ловко цапнув за переплет, быстро погладил корочку. Как справляться с кусачей книгой, он уже слышал от Гарри. Грозное рычание сменилось тихим, довольным урчанием, книжка словно бы вздохнула и заметно расслабилась, видимо, почувствовав, что приобрела любящего и постоянного хозяина. Дадли благодарно глянул на Гарри и шепнул:

— Спасибо…

Из Германии по договоренности за Гарри приехал человек, которого наняли в качестве сопровождающего. Звали его Густав Шеллинберг, это был довольно-таки невзрачный человечек, ростом примерно метр с кепкой да с подпрыгом, худенький до прозрачности и с невероятно огромным носом, у него были черные волнистые волосы и хитренькие маленькие глазки и, в общем, имел весьма жуликоватый вид. Отчего тётя Петунья чуть не передумала отпускать племянника, ещё бы, с таким-то типом! Но паспорт и документы герра Шеллинберга оказались в полном порядке, да и дядя Вернон добродушно прогудел в усы, что, дескать, характер и надежность человека не зависит от внешности, а сам он лично уверен в компентентности полковника Шелли. При этом сообщении тётя Пэт едва не подавилась от изумления — ч-чего-о-о??? Этот замухрышка — полковник?! Да уж воистину, внешность — обманчива… Дядя хохотнул, хлопнул хлипкого гостя по плечу, отчего у того ноги подогнулись и уволок в гостиную, угощать английским виски и выспрашивать новости, ну и повспоминать о былых армейских днях. Что называется — встретилась два товарища…

Гарри пока не знал, нравится ли ему мистер Шелли, но втайне надеялся, что они поладят, а в пути, глядишь, и получше друг друга узнают, не зря же дядя именно его пригласил в сопровождающие. Гарри не был идиотом и прекрасно понимал, что абы кому любящие родственники его не доверят. Правда, магам они тоже доверили, но тут, как говорится, не до жиру…

Перелет до Ганновер-Лангенхаген прошел хорошо, а потом прямо оттуда пересели на поезд, благо, что аэровокзал был напрямую связан с железнодорожным. Гарри в самолете слегка укачало, и он периодически ловил на себе обеспокоенные взгляды спутника, это его раздражало — небось, думает теперь, что он, Гарри, какой-то слабак и хлюпик. В поезде, в благоустроенном купе, Густав самолично расстелил постель и уговорил парня прилечь, прямо-таки взмолился:

— Да полежи ты чуток, зеленый же весь…

Гарри не поверил, украдкой глянул в зеркало, висящее под багажной полкой, и приуныл — действительно бледноват. Попытался объясниться:

— Вы не подумайте, просто я сегодня в первый раз в жизни летел на самолете.

Тот хмыкнул:

— Всё в первый раз бывает, салага, — и подмигнул: — Нюхнул воздуху, а?

Гарри засмеялся. Спутник ему определенно начинал нравиться. Густав Шеллинберг оказался очень ответственным человеком, он протащил Гарри по всем инстанциям, ни на секунду не оставляя его в одиночестве у незнакомых людей и в незнакомых местах. И первое время даже пожил вместе с ним в одном номере гостиничного отдела клиники, пока Гарри не освоился и не перестал путать этажи и коридоры. Да и потом он далеко не ушел, так, съездил на сутки в Мюнхен и вернулся оттуда, сопровождая ещё одного подопечного, глухого паренька по имени Лютер. Обязанность у него такая была, у Густава Шеллинберга, и работал он здесь, в Нордштадской клинике.

После положенного карантина и курса профилактик Гарри поселили в общей палате на четырех человек. Компания вышла довольно-таки разношерстной: англичанин, два немца и русский, одного Гарри уже знал — Лютер Мозер, второго звали как-то грозно, Штефан Шмайссер, ну, а русича прозывали банально, простенько так и со вкусом — Ваня Белый. Все мальчики были одного возраста, разве что Ваня чуть постарше, ему через пару месяцев должно было исполниться четырнадцать лет. Пока пареньки присматривались друг к дружке и пытались преодолеть один, но очень существенный языковой барьер, который, впрочем, не мешал им общаться. И тут выяснилась одна весьма любопытная странность. Если имена европейцев выговаривались на всех языках одинаково легко — Гарри, Лютер и Штефан-Стивен, то на имени Вани все спотыкались. Пробовали звать по-русски — не получилось произнести имя правильно, всё время выходило то Вань-я, то Ивенс, а то и вовсе Айвен… ну хоть плачь. На английский же манер его имя звучало как Джон. Ивана эта ситуация забавляла, и он порой отшучивался, дескать русские по-английски лучше разговаривают, и это было правдой, он безошибочно произносил все европейские имена, чисто и без запинки.

А потом были лошади. Зима в Ганновере была мягкая, с легкими морозами по ночам, поэтому на всех пациентах были спортивные костюмы и легонькие лыжные куртки, также обязательны были шапки, шарфы и перчатки-рукавицы. Группа была смешанной, в ней были и девочки от десяти и старше лет, их куратором оказался Густав, чему Гарри был искренне рад. Ребят посадили на автобус и повезли в пони-клуб, носящий оптимистичное название «Веселый скакун». Ребята заранее запаслись нужной амуницией, ещё дома, об этом позаботились их родственники, знающие, куда отправляются дети, так что, прихватив сумки и пакеты, они вышли из автобуса и по подсказке куратора направились в раздевалку, где и переоделись в высокие сапоги, шлемы, специальные кожаные перчатки. В этот самый первый день у них было лишь поверхностное знакомство с лошадьми, их будущими партнерами. Кое-кто в толпе протестующе зароптал, мол, какие-такие партнеры, это что же, на один уровень со скотиной вставать? На что Густав с нажимом пояснил:

— Перво-наперво запомните, лошадь — не скотина! Она очень гордое и поразительно умное животное. Общение с ней — значит проявить уважение к себе.

Густав замолчал, строго оглядел замерших и слегка обалдевших подростков, кивнул, подтверждая свои же слова, и продолжил:

— Как давно стало известно, отношение человека к лошади красит именно человека. Именно на его поведение отвечает взаимностью лошадь. Причем очень честно, правдиво. Хорошего человека лошадь отмечает очень скоро и четко, она отражение человека. Вы понимаете, к чему я клоню?

Подняла руку одна девочка с явными признаками ДЦП и сказала запинающимся, ломким голосом:

— Собака, например, может любить любого хозяина, хоть пьяницу, хоть лентяя… а лошадь на грубость отвечает грубостью, на ласку лаской. Правильно?

— Да, София, почти правильно. Просто от грубого отношения лошадь может сломаться и плохого человека она станет бояться.

В дальнейшем знакомство перешло в рутину, как выяснилось позже, иппотерапия включала в себя не только простое катание верхом, а и тотальную заботу о лошади. Партнером Гарри стал кроткий и спокойный мерин приятного шоколадного цвета, его масть называлась бурой, такой же оказалась и его кличка — Шоколадка. По причине зимнего сезона у него была длинная и густая шерсть, из-под косматой челочки выглядывала симпатичная белая звездочка и печально смотрели на мир два огромных карих глаза. Так вот, в обязанности Гарри стал входить уход за конем: приходя в конюшню, надо угостить лошадку морковкой или сахаром, вывести на развязку, не забыв при этом про недоуздок, привязать его и тщательно почистить, потом долго и терпеливо обматывать лошадиные ноги двумя слоями разных бинтов, и только потом — ногавки. Далее шло взнуздывание и седловка, лошадь надо уговорить и как-то убедить взять в рот трензель, затем следует подогнать к голове круговую уздечку, на спину сперва кладется потник, потом вальтрап и поверх них кладется седло, которое надо пристегнуть к туловищу подпругой. От всех этих премудростей у Гарри порой голова кружилась, ну просто графа на выезд наряжают! А кроме этого… Заседлывая Шоколадку в первый раз, Гарри услышал по соседству странную фразу:

— Ну сдуйся, сдуйся, лапушка, спусти воздух…

Заглянув в соседнюю развязку, Гарри увидел, как София похлопывает свою лошадь по брюху. Оказывается, при застегивании подпруги лошадь надувается, набирает в лёгкие воздух и затаивает дыхание. Кто-то говорит, что лошади так капризничают, хитрят, но лично она, София, считает, что это просто от предвкушения, ожидания того, что вот-вот крепко застегнется подпруга, вот поэтому лошади и затаивают дыхание, как это делает любой человек перед уколом или от дружеского шлепка по спине.