Лживые жесты (гет)

Ноябрь был окрашен в тяжелый серый цвет, который пролазил в самое нутро и, казалось, растягивал все ее внутренности. Спроси ее, что же было такого ужасного, сложного в этом цвете, она бы незамедлительно ответила: серый — это белый цвет, замаравшийся черными каплями. И Лили ненавидела эту двойственность: ей хотелось, чтобы мир использовал только двухцветную палитру — черный и белый — и не привносил больше красок, не создавал оттенки.

Ей хотелось, чтобы пошел первый снег и чтобы деревья не раскачивались так печально, прогибаясь прямо к земле. Больше всего на свете тоски было в ноябре: в умершей, голой природе, которая печально поглядывала в окна; в безлюдных улицах и редких черных пальто, которые, словно безликие точки, передвигались бессмысленно в пространстве.

Да, Лили Поттер ненавидела ноябрь по многим причинам: было что-то в нем враждебное, мертвое, и еще в детстве она с ужасом переворачивала листы календаря и смотрела на одиннадцатый, тот самый, на котором обычно изображали голые деревья и покрывшееся тонким льдом озеро. И вот сейчас, глядя пытливым взглядом в слегка измятый, пожелтевший от времени лист, Лили мысленно просила силы, чтобы не заплакать, чтобы через пару секунд выйти из этой комнаты и, улыбаясь, спуститься вниз, к людям, что так высокомерно смотрели на нее, которые словно только и ждали ее проявления слабости, дабы окончательно извести Лили Поттер, дочь знаменитого Героя Войны.

Хмыкнув, она прикрыла на секунду глаза, ощутив странную горечь во рту, и с тяжелым сердцем опять погрузилась в думы, единственное убежище, где можно было найти покой. Впрочем, не надолго, потому что мысли с каждой секундой становились все мрачнее и мрачнее, вынуждая ее то и дело трясти головой, будто бы один этот жест мог помочь ей избавиться от невиданных пут.

Ее жизнь с удивительной легкостью преподносила сюрпризы исключительно по ноябрям. Три года назад ее родители — великие, непобедимые Гарри и Джиневра Поттер — погибли при террористической акции, второй по счету, но далеко не единственной, как оказалось позже. Никто так и не понял, что тогда произошло. Кто-то поговаривал о новом подпольном сообществе, что пропагандировало идеи Волан-де-Морта, кто-то, что это был исключительно политический заказ, исходивший от верхушки. Сказать честно, Лили было плевать: ее родители просто не вернулись к ней в один из дней ненавистного ноября, и это было единственно важное.

И Лили бы соврала, если бы сказала, что в то трудное для их семьи время она испытывала какие-то сильные чувства. Нет, напротив, в ней не было ненависти или яркого желания отомстить; все, что переполняло ее в тот момент, было пустотой. С каждым днем она лишь сильнее погружалась в собственные мысли, тем самым отдаляясь и от родственников, и даже от собственных братьев, в конечном итоге придя к осознанию, что осталась совсем одна. Она сама оттолкнула от себя людей, и поначу это было для нее своеобразным спасением.

Во всяком случае, после всех жизненных перипетий Лили никогда не печалилась открыто. Она улыбалась ярче прежнего и стремительной походкой ходила на занятия в свою медицинскую Академию, где постоянно переносила горящие ненавистью взгляды собственных однокурсников. Ее не любили просто из-за того, что считали, что она — бездарность, которую проталкивал отец, и такое мнение ходило о ней даже после его смерти. Никому не было дела до постоянной внутренней борьбы, до ее трудолюбия и неимоверной упорности — Лили не блистала ни знаниями, ни определенными талантами, а бессонные ночи и бесконечные попытки добиться высот тщательно скрывались.

Но Поттер никого не винила за столь предвзятое отношение. В конце концов, она не нуждалась в друзьях и не особо любила с кем-то сближаться. Проще было переваривать внутри себя эмоции и чувства, оставляя только лживую, слегка стеснительную улыбку.

И вот, когда она выпустилась, ей стало казаться, что нет на свете более счастливого человека. Лили была рада расстаться со своими однокурсниками и воспоминаниями о том, как тяжело ей было скрывать боль об утрате родителей в этих стенах, и пойти в больницу, помогать людям, чувствовать себя значимой. Все, чего Лили хотелось — чтобы ее любили просто за то, что она — это она, без особенностей, без отличительных черт; чтобы от нее не ждали подтверждения, что она достойна своей фамилии.

И в ее жизни настал покой: Лили почти позабыла о чувстве тревоги за свою семью — Джеймс давно женился и у него была великолепная карьера охотника в квиддичной команде, а Альбус… за него никогда не приходилось волноваться, он был гордостью родителей и факультета, всего добивающийся Альбус Северус Поттер.

И так действительно было: пока в ноябре ей не пришла повестка в магический суд на заключительное заседание по делу о магических терактах; пока ее брат не оказался главарем запрещенной политической партии.

Смотря в календарь, Лили сжимала руки и цепляла на лицо кривую улыбку. Она знала, Джеймс не придет на слушание, потому что братья уже давно были в глубокой ссоре, но Лили не могла просто остаться дома. Ей хотелось увидеть брата, понять, что все просто ошибаются и что он — не политический преступник, создатель партии, что пыталась изнутри уничтожить аппарат власти и изменить ее политику.

Больше всего на свете она боялась, что Альбус Северус Поттер, ее старший брат, может быть косвенно причастным к тем многочисленным терактам, которые сотрясали магический мир; к тем терактам, что унесли жизни их родителей.

Думая, Лили лишь сильнее сжимала пальцы в кулаки и ярче улыбалась. Ей нужно было спуститься вниз, пройтись по коридорам, послушать тяжелый шепот за спиной, а потом посмотреть в знакомые зеленые глаза и попытаться найти им оправдание.

Календарный лист выпал из рук, с шумом опустившись на пол, а нервный вздох невольно сорвался с губ.

Да. Ноябрь был ее нелюбимым месяцем.

* * *

Когда война закончилась и воцарился мир, новый министр магии, сэр Локантус, заявил о своей политической программе, главной целью которой было сближение волшебного мира с магглами. Что руководило министром, понять было трудно: маги только-только начали вставать с колен и привыкать к жизни без страха, а среди бывшей волшебной элиты происходили массовые зачистки. Его решение казалось абсурдным и несвоевременным, ведь куда существеннее было бы начать восстановление аппарата власти и доверия к нему, которое уже давно было подорвано. Однако, возможно, именно это и сыграло ему на руки: волшебники, недавно пережившие войну, восторженно рукоплескали ему, когда он рисовал счастливую картинку будущего, где не нужно было бы прятать магию, а магглы становились чуть ли не братьями по духу.

Сближение реализовывалось с трудом: за годы оптимизм поугас, однако никто открыто не решался выступать против политики главенствующей партии, и маги семимильными шагами начали сближение со своими новыми братьями. Постоянные переговоры с маггловскими министрами, попытка введения обязательного посещения маггловской школы, а затем и прохождение стажировки в некоторых маггловских колледжах — все это было лишь началом, на которое, впрочем, никто не жаловался: предыдущая война еще не угасла в памяти людей, а ее живые герои были лишь очередным напоминанием, как много волшебников пало. Никто не жаловался. Казалось, сближение с магглами было просто неизбежным.

Когда первые маггловские студенты начали посещать с экскурсией Хогвартс, Лили было тринадцать лет. Третий курс не был особо успешным для нее, впрочем, как и предыдущие, но именно этот она запомнила очень хорошо: магглы в рваных джинсах, с торчащими проводами из ушей были поистине удивительным зрелищем в консервативном Хогвартсе. Смотря на них, Лили испытывала странные чувства: с одной стороны, было увлекательно наблюдать за ними, аккуратно выглядывая из-за стены, когда их водили по коридорам школы и показывали разговаривающие портреты, которые демонстративно отворачивались и даже не пытались скрыть своего презрения. Но было в этом и что-то ужасное: уже тогда ей казалось, что они слишком другие, не такие как волшебники. Они использовали непонятные слова, показывали странные жесты руками и доставали всевозможные металлические штуки: она видела примерно такие только у дедушки и дяди Дадли, у которого бывала всего лишь два раза за всю свою жизнь.

Между ними была пропасть. И дело было даже не в металлических штуковинах и странных словах, магглы просто были другими. В их руках не оживала палочка и не извергалась магия, их глаза не блестели и в них не сверкали искорки чар, а всякий раз, стоило им увидеть хогвартских учеников, колдовавших или варивших зелья, что-то пробегало в их глазах — и это был не страх, а… странный, непонятный интерес. Лили это пугало и, возможно, именно поэтому все дальнейшие годы она была так насторожена по отношению к магглам. Отчего-то, ей не хотелось с ними связываться, а когда в медицинской академии мисс Поттер предложили стажировку в маггловском лекарском колледже, она скромно отказалась, внутренне содрогаясь только при мысли о возможной поездке.

— Если магглы не вытеснят нас с нашей же территории, то точно захотят найти способ контролировать и пользоваться нашими силами, — сказал однажды Альбус на одном из многочисленных семейных вечеров. Он заканчивал уже седьмой курс, Лили была на пятом, и к ним по-прежнему приходили магглы на экскурсию. Однажды Лили случайно узнала, что эти люди — дети видных магглов, и что их посещение Хогвартса — это договор между министрами магглов и волшебников.

— О, вы только послушайте нашего великого Альбуса, — протянул тогда Джеймс, весело посматривая на брата. В его голосе и глазах не было ни капли злости, но какая-то неприязнь так и висела в воздухе. — Все-то ему и не так. Магглы не угодили, понимаешь ли. А не считаешь ли ты их низшим сортом, братишка?

— Глупо отрицать, что у нас разные… возможности, — холодно протянул Альбус, резко откинувшись на спинку стула. — И я не настолько обделен интеллектуальными способностями, чтобы не замечать очевидного и пребывать в иллюзиях.

Джеймс расхохотался громко, фальшиво, и этот смех отчего-то был для Лили символичным: казалось, тот вечер был роковым.

— А у тебя уже, случаем, нет потайной клички, Альбус? Ну… Лорд Поттер, например, — протянул насмешливо Джеймс, и глаза его сверкали молниями, — а что, звучит… и приспешников в твоем гадюшнике отыскать точно получится. У них… как это там у магглов… наследственность!

— Джеймс, — резко одернул его отец, сурово посмотрев из-под очков. Для него тема Второй Волшебной Войны по-прежнему была болезненной и неприятной.

— Подожди, отец, не останавливай его, — протянул Альбус, смакуя каждую молнию в глазах брата. — Кажется, кто-то наконец-то овладел приличным словарным запасом, а я-то, дурак, считал, что никакой пользы от сближения с магглами нет, — хмыкнул он, демонстративно поднявшись со стула и откатив закатанные рукава, — а теперь послушай меня, братишка: Лорд Поттер — банально и предсказуемо, поэтому если я и захочу перевернуть этот гребаный мир с его сумасшедшими затеями, то буду всего лишь Альбусом. Да. Просто Альбус. И поверь, это имя будет действовать на общественность намного сильнее, чем какой-либо лорд. Потому что именно простота убивает, а пафос только подводит к насмешке. Хотя, боюсь, до твоего примитивного разума такое обильное количество предложений может и не дойти, поэтому, когда созреешь для ответа, приходи ко мне в комнату, конечно же, не забыв предварительно постучать в дверь. Надеюсь, это-то доступно к пониманию?

Тогда Лили не придала особого значения ни ссоре братьев, ни словам Альбуса. Он всегда говорил странные вещи, а его взгляд на жизнь существенно отличался от всей остальной семьи. Да и ей тогда было не до анализа. У нее был пятый курс, экзамены висели на носу, а отсутствие каких-либо существенных проблем и любящие родители были прекрасной почвой под ногами. Только вот через два года почва в момент исчезла: она потеряла родителей, Джеймс окончательно разругался с Альбусом, съехав от них, а Лили доучивалась в пресловутом Хогвартсе, изредка натыкаясь на магглов, нещадно краснея при их мимолетных встречах. Ей было страшно смотреть им в глаза, а ходившие по школе слухи, будто из-за магглов из школы выгнали какого-то слизеринца, который напал на одного из посещающих Хогвартс человека, заставляли ее относиться с подозрением к этим веселым и странно заинтересованным лицам.

Однако всего за каких-то два года ее жизнь перевернулась на сто восемьдесят градусов, и тогда она частенько стала вспоминать эту ссору: что-то не давало ей покоя.

И вот, стоя перед дверью суда, Лили отчаянно сжимала ручку, не решаясь открыть. Это было последнее, а оттого открытое для публики заседание, на котором должен был прозвучать приговор Альбусу. Мерлин, что она увидит, посмотрев в эти зеленые глаза? Что скажет судья, какая участь уготована брату? Ей было страшно: в зале была как минимум дюжина ее родственников, но их присутствие лишь давило и убивало окончательно.

Когда дверь скрипнула и она зашла вовнутрь, все головы резко обернулись к ней. Заседание еще не началось, но людей уже было так много, что с трудом можно было протолкнуться. Однако, когда все увидели вошедшую, то сразу образовалась небольшая дорожка из надоедливых, наглых журналистов.

— Скажите, мисс Поттер…

— Вы знали о деятельности вашего брата?

— Мистер Поттер обвиняется как минимум в двенадцати терактах…

— Что вы будете делать, если ваши родители пострадали именно из-за него?

— …а где же мистер Джеймс Поттер? Неужели разлад в семье?!

Свет софитов слепил, но Лили, непринужденно улыбаясь, медленно шагала вперед, к первой скамье у деревянного забора, что отделял ее от того места, где должны восседать судьи и где скоро будет сидеть в клетке ее брат. Каждый ее шаг отдавался в ушах эхом, дышать становилось так сложно, что Лили в какой-то момент непроизвольно схватилась за кофту, сжав ее в районе груди, а потом, опомнившись, отцепилась, выпрямив спину. Она уже видела Розу, дядю Рона и даже бабушку, которая поминутно промакивала глаза платком.

Ей вдруг стало так неловко, что захотелось провалиться сквозь землю: Лили знала, что вся семья была явно не на стороне Альбуса, отчасти из-за поведения последнего. Он никогда не старался быть хорошим сыном, а уж внуком и братом — тем более. Ал был закрытым и необщительным, а если он и затевал разговор, то непременно начинался скандал. Умело определяя слабые места противника, он бил с точностью убийцы, а его улыбка, холодная, задумчивая, становилась вишенкой, которая была далеко не всем по вкусу. Наверное, из всей семьи он общался-то только с ней, да и то это было скорее не общение, а обоюдное молчание. Альбус любил спускаться к ней по ночам в гостиную, когда они жили на каникулах дома, чтобы молчаливо смотреть на тлеющий в камине огонь. В такие минуты Лили любила брата еще сильнее, чем обычно, ведь он единственный ничего не ждал от нее, не заставлял ее прыгать выше головы и не пытался вылепить из нее победителя. Это был просто Альбус Северус Поттер, который принимал людей такими, какими они были, и не пытался ничто и никого приукрасить.

И Лили отвечала ему тем же: она принимала его со всеми недостатками, со всем высокомерием и грубыми словами. Но могла ли она принять его, если он действительно окажется террористом? Простит ли семья ее любовь к нему?

Садясь подле Розы и внимательно наблюдая за родственниками, Лили вдруг осознала одну очевидную вещь: в их семье такой разлад, что каждый готов заклевать другого, стоит лишь совершить одну ошибку.

* * *

три года назад, ноябрь.

— Альбус, — проговорила Лили, когда последний уголек в камине погас и комната наполнилась приглушенной темнотой, озарявшейся лишь слабыми лучиками восходящего солнца. Она куталась в плед и кусала нижнюю губу, испытывая такой спектр эмоций, что хотелось просто закричать. Но Лили лишь прикусила язык, отвернувшись. И зачем она только позвала его, будто ей есть, что сказать?

— Да, Лили, — глухо проговорил брат, и Лили вздрогнула от звука его голоса, робко посмотрев на знакомый профиль. Лицо Альбуса было словно вылито из мрамора: оно было идеальным, безразличным и холодным, будто не у него умерли родители всего неделю назад.

На секунду у Лили сбилось дыхание от одной только мысли о них. Боль от потери была такой мощной, что перекрывала все.

— Что же делать? — просипела она, чувствуя, что еще чуть-чуть и точно разрыдается. Слезы, которые она так старательно толкала внутрь, стояли в горле.

Альбус повернулся. Посмотрел затуманенными дымкой глазами и вдруг улыбнулся такой улыбкой, которую, кажется, она не видела у него никогда. От одной только этой улыбки сердце Лили сжалось.

— Как что? Сдавать экзамены, поступить в Академию и стремиться к поставленной цели. Одним словом, жить, как тебе бы хотелось.

Лили отвернулась. Внутри пролетела мысль о том, что у нее-то совсем нет никаких целей, и что она совсем не хочет никуда поступить, и что до чего же легко ему, умному и дальновидному, рассуждать. Альбус был так спокоен, что это даже злило, ей казалось это просто невозможным: до чего же легко у него получалось жить, несмотря ни на что.

Тяжело вздохнув, Лили поймала глазами солнечный лучик, который медленно проскальзывал от стола к книжному шкафу, и она задумалась еще сильней, ощущая, как солнце заполняет комнату с каждой минутой все больше.

— Альбус.

— Ну что? — протянул он лениво, расслабленно откинув голову на сидение дивана и повернув ее на тридцать градусов к ней. Вдруг на его лицо упал солнечный луч, и один зеленый глаз его стал светлее другого, и эта двойственность так шла ему, что Лили не сразу спросила наконец то, что давно хотела.

— А ты? Что бы хотелось сделать тебе? Что ты хочешь сейчас больше всего?

Он молчал, и молчание это отчего-то не приносило сейчас былого уюта. И то ли дело было в двойственности в его лице, то ли в самих глазах, в которых вдруг застыло такое жесткое и холодное выражение, что ее руки мелко задрожали, но Альбус больше не был тем, кто принимал всех такими, какими они есть. Он вдруг стал человеком, который сломает, искалечит, подомнет любого под себя.

— Я? — насмешливо хмыкнул он, прикрыв на секунду глаза. — Я бы хотел сбежать.

* * *

Черный человек

Глядит на меня в упор.

И глаза покрываются

Голубой блевотой, —

Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.