Рыжий кот (джен)

Гарри не был тихоней. Как не был и душой компании в свои одиннадцать — хотя бы потому, что у него и компании никогда попросту не было. Тем не менее… Да. Он быстро стал центром факультета Гриффиндор. Со слепотой зажатого ребенка и ограниченностью не стремящегося к общению мальчика Гарри не замечал, как постепенно, но весь Хогвартс его… принимает. Видит в нем если не лидера, то кумира и пример. И не из-за того, что это же Мальчик-Который-Выжил, как тот морщится до сих пор, а потому что он — Гарри Поттер.

И Гарри стал им — чуть ли не Солнцем — не с самого-самого начала. Не с злополучного для него Хэллоуина и не с первого вокзала. И не тогда, когда оказался на Гриффиндоре — факультете победителей и храбрецов, еще того не доказавших. А началось это только с того самого — первого — урока полетов. И принятия в команду. И первой игры. И тролля. Да и вообще, если первые два курса Гарри еще был больше похож на мелкого и взъерошенного воробьенка, лезущего вперед больших, наглых и сильных, то вот после василиска он внезапно стал превращаться в крепкого и отважного ворона.

Мелкий и взъерошенный вороненок. Не бог весть какая разница, но спустя годы Рон видит это почти что явным переломным моментом.

Тогда Поттер внезапно стал равным даже старшекурсникам. Нет, не так. Он стал РАВНЫМ. Он больше не был первачком, занимавшим чье-то место, если просто свернулся в кресле у камина. Он не был тем, на кого те смотрели, как на умилительного, но несмышленого ребенка. Не был и тем, кого пилили, если тот явно забивал на учебу или активно терял баллы.

Он стал РАВНЫМ.

И если они были втроем, то он и Герми тоже попадали в эту ауру РАВНОСТИ, но стоило Рону — не иначе как по феноменальной глупости — оказаться в том самом кресле в одиночестве — как моментально его шпыняли, как обнаглевшего кота.

Естественно было обидно! Особенно когда Гарри пропускал все его возмущения мимо ушей, не понимая их сути. И еще обиднее было, когда Гермиона пыталась ему что-то по этому поводу с умным видом втолковать, после чего он чувствовал себя не только униженным, но еще и невероятно тупым.

Естественно он психовал с этого всего! Долго. И иногда слишком бурно.

Лишь на седьмом курсе Рон понял, каким же ребенком он был. Ребенком, выросшим в тепле, уюте, и который был “просто Роном”. От которого требовалось одно: жить и быть счастливым. Это все, что было нужно его семье. От Гарри же… Вечно требовали много большего.

Рон же… Маленький Ронни улыбался, видя, как счастливо Гарри носит подаренные его — его! Рона! — мамой свитера. Чуть повзрослевший Ронни смеялся, замечая, как бережно тот их хранит. Ронни-фанат-Крама бесился и завидовал Гарри-чемпиону, Ронни-друг сходил с ума после драконов, а Ронни-сын-волшебников трясся после Пожирателей и Того-Кого-Нельзя-Называть.

И боялся. До последнего не хотел думать о плохом. До последнего закрывал на все глаза и до постоянных обид раздражался из-за чересчур серьезных, по его мнению, друзей.

Ронни был обычным ребенком. С младенчества впитавший в себя любовь, заботу, счастье — с его мнимыми недостатками — большой дружной семьи и естественно реагирующий на проблемы и беды. Большие проблемы и беды — особенно.

Он предпочитал их активно не замечать. Как и большинство нормальных людей. И уж точно — нормальных людей его возраста.

Это детям магглов с самого начала было несладко, а он… обычный ребенок волшебников, выросший в семье волшебников. В семье, у которой была своя история и свои примеры жизни и смерти в прошлую войну.

Рон-герой-войны понимает, каким был засранцем. Рон-лучший-друг понимает, что засранцем он является до сих пор. Но Рон-просто-Рон старается быть просто хорошим человеком.

Гарри-который-наконец-просто-Гарри учится быть просто человеком. Оба всегда понимали, что недостатки есть у всех, а у лучших друзей они еще и на виду. Но в мире, где больше нет Волдеморта, Пожирателей и всей этой Избранности, с этим жить намного проще.

И с Гарри-просто-Гарри дружить намного проще, чем с никому не нужным, но Избранным, мальчиком — чья смерть, как бы это ни звучало, ни по кому бы не ударила так сильно, как смерть того же Рона (или Фреда) — с сердечком истинного львенка.

Пусть Гарри и свалил жить к магглам ради самой этой возможности — быть просто Гарри.

* * *

— Дружище!.. — начал Рон с порога, но резко заткнулся от пролетевшего мимо носа взмаха руки.

Гарри выглядел… откровенно спящим. Пусть и стоял вроде на своих двоих, но явно вися на ручке двери и в открытую не разлепляя глаз. И в ответ он только промычал что-то нечленораздельное, оставив дверь открытой, и поплелся обратно — куда-то вглубь квартиры.

Рон хмыкнул. Покачал головой, гадая, чем друг опять ночью занимался и в какие дали его занесет из-за этого завтра, переступил порог, по привычке нагнувшись, и чуть не забыл снять обувь.

Обычно же в ботинках спокойно везде ходят! Но вот тут вот не-е-ет, нельзя — иначе все, смерть, кара, изгнание. Рон возблагодарил за сию вспыхнувшую в мозгу мысль всех богов с Мерлином во главе и даже почти не наследил, пока, как бык в посудной лавке, пытался развернуться между вешалкой, шкафом и полкой для обуви. По крайней мере, до воспитательных мер — с элементами жестокого избиения — маленький грязевой потоп в коридоре точно не дотянет. Уж тем более, если есть магия.

Но это же Гарри! Если бы не внезапно проснувшаяся память, быть Рону битым. Какой-нибудь подушкой. Их у него наверняка много — разных и абсолютно дурацких.

Это же Гарри.

Он сейчас очень много путешествует. Отрывается по полной, как выражается сам, и восполняет запасы энергии и свободы, как “переводит” Гермиона. Путешествует по-маггловски, долго, много и со вкусом. И почему-то отовсюду, кроме всего прочего, обязательно везет кружки и декоративные наволочки.

А даже к декоративным наволочкам все равно нужны подушки. Вот и валяются у него по дому большие подушки, маленькие, квадратные, прямоугольные, валики, не валики и куча всякого вышитого, расписного — и прочая-прочая-прочая, ибо Рон без понятия, как это все называется — барахла. А еще пледы всех цветов радуги и куча чашек во всех “ожиданных” и неожиданных местах.

Честное слово, Гарри иногда бывает таким забавным… Психом, но Мерлин правый, таким счастливым!

Рон не пытался подавить улыбку, думая об этом, и одновременно натыкаясь взглядом на какую-то сюрреалистическую картину с двумя какими-то лыбящимися уродливыми чуваками во всю стену. Один из которых почему-то с какой-то странной плоской гитарой.

Впрочем, это уже совсем неважно. Первые три раза, когда Рон пытался хоть что-то в ней понять, он вообще думал, что это просто одна большая клякса. А оно во как!

Удовлетворенно себя похвалив за абстрактное мышление, он чуть не врезался в хрустальную люстру, которая почему то, во-первых, оказалась посреди коридора около оклеенной ярко-красными обоями стены, а во-вторых, свисала на слишком длинной цепи с высоких — метра четыре, наверное — потолков.

Видимо, чтоб видно было. Как же иначе. И чертыхнувшись, Рон решил больше ни на что не отвлекаться, каким бы пси-хо-де-ли-чес-ким — о, какое он слово от Гермионы узнал! — оно ни было, и поспешил все-таки вслед за хозяином всего этого безумного тандема. В основном, в цветах красно-бордового и темно-зеленого.

Хорошо хотя не ярко. Хотя спустя годы Рон и мог в моменты просветления признать, что Гарри бы пошел слизеринский галстук, но, Мерлин, это же слизни!

А хозяин квартиры нашелся бессовестно дрыхнущим — Рон все-таки умудрился пробраться мимо прочих примеров авангардизма с элементами восточной дребедени, почти не став заикающимся психом (хоть коллекция черепов к этому и сильно расположила) — на двуспальной кровати, и завернувшимся в какую-то лоскутную хрень.

Рону подумалось, что надо подарить другу нормальное одеяло. Или обсудить этот момент с матерью. Потом подумал, и решил, что последнее слишком жестоко, и только в очередной раз посмеялся с очередной безумной картины.

И вообще, друг называется! За окном три часа дня, между прочим! Но так уж и быть, Рон ему это простит, хоть и шел сюда пожаловаться на Герми, которая все пилит его и поучает, еще даже не успев стать миссис Уизли. Ей богу, как будто на первый курс вернулся!

Ну и перекантоваться где-то хотелось, пока его невеста не остынет… Так что пусть с ним, пускай дрыхнет, а Рон пошел искать кухню, ведь там наверняка есть что-то вкусное!

Это же Гарри. Просто Гарри. Сова, блин, несчастная.

Однако, эту сову все же скоро разбудили. Шум аппарации со злющей Гермионой, и грохот попадавших вешалок, картин и один Поттер знает чего еще по вине дернувшейся от окружающего безумства подруги.

Гарри выполз к ним. Огляделся. Оценил вид жующего Рона, виноватой Гермионы, их напряженности между собой и царящего беспорядка. Душераздирающе зевнул, махнул на них рукой и утопал куда-то, где мгновением позже полилась вода.

И вернулся ровно тогда, когда они помирились.

— Я надеюсь, ты еще не все схомячил, — бросил он, как ни в чем ни бывало, похлопав друга по спине и обняв подругу.

— Не успел, — сконфуженно усмехнулся рыжик в ответ.

Гермиона на это закатила глаза, тихо чему-то своему улыбнувшись, а Гарри рассмеялся в голос, легко и громко. Как умел когда-то давно. И заразительно, как умел всегда. Всегда — его радость, его боль, счастье, обида, злость — всегда бурлили в нем и выплескивались какой-то эфемерной волной такой силы, что захватывало всех. И в тоже время, только избранных — тех, кто входил в его круг, кто его ПРИНИМАЛ. Все его эмоции, настроения и реакции имели способность заражать всех, кто не успел защититься. Или кто не захотел. Ибо — эти эмоции были всегда такой силы, что иногда грели не хуже камина.

Иногда жалили, но — все чаще и чаще. А иногда была пустота. Иногда Гарри попросту не было.

Но сейчас он был. Счастливый, мирный и в полной гармонии с собой и миром.

Солнце! Всегда! Для Гриффиндора, для Хогвартса и для всего магического мира. И Рон сидит на кухне, размышляя об этом, пьет чай из большой желтой кружки, смеется с Герми под пристальным расслабленным взглядом отогревающегося Гарри и совершенно не понимает, что настоящим солнцем — рыжим-рыжим, домашним и живым — для их трио всегда был он сам. Теплым, уютным, беззаботным, дико эмоциональным и самым настоящим.