Последний роман (гет)

Вновь неслась свита владыки тьмы над черной, скрытой в ночной тени землей. Пылала луна, озаряя небосвод серебристым заревом. Горели звезды непривычным потусторонним светом. Отдавали страшной болотной зеленью.

Она смотрела на своих спутников, переводила взгляд с одного всадника на другого, уже давно не удивляясь чудесным метаморфозам, когда луна обнажала их истинное обличье. Рыцарь в темно-фиолетовом плаще сдержанно кивнул, заметив ее взгляд, молоденький юноша-паж задорно отсалютовал ей, лихо перевесившись с седла, Азазелло смотрел куда-то вдаль, туда, куда человеческому взору доступа не было. Гелла дико расхохоталась, тряхнула рыжими кудрями и пришпорила своего коня — она одна оставалась неизменной. Или нет?..

Каждый из них менялся в этом путешествии. Более или менее, но менялся неузнаваемо. Как изменилась она сама, Маргарита? Давно уж она не смотрелась в зеркало, впрочем, и шутовских обличий не примеряла… ей они были ни к чему.

С негромкой тоской заржал жеребец под ней, эхом откликнулся его близнец, что бежал неподалеку. Бесшумно бежал он, ступая копытами по туманным облакам, даже уздечка не звенела, и лишь поводья беспомощно мотались, небрежно привязанные к луке седла. Пустого седла.

Она зажмурилась, смаргивая непрошенные слезы. Ветер так некстати хлестнул по лицу, точно плетью. Плетью непрошенных воспоминаний.

— Что с вами, Маргарита? — голос мессира Воланда был строг и по-своему печален.

Она заметила, что и он повернул голову к жеребцу без седока, но по лицу его трудно было бы судить, за благо ли он считает произошедшее или же это вызывает грусть и в нем.

— Я тоскую, мессир, — честно ответила она. — И я не понимаю, что значит этот конь, но боюсь спросить.

— Спросите, — Воланд повернулся к ней; на сей раз он остался в маске, словно и не чувствовал влияния луны. — Не бойтесь разгневать меня, Маргарита. Страх делает немым того, кто хочет произнести полнейшую чушь, тот же, кто говорит от сердца, скажет несмотря ни на что.

— Мастер... пропал снова, а вы вернулись и забрали меня обратно в свою свиту. Однако вы держите свободным еще одного коня. Почему?

— Я знаю, где вы сможете найти его, — негромко откликнулся Воланд. — Все вновь повторится, и круг замкнется. Ваш Мастер заплутал в мирах, где ему не место. Он ведь начал новый роман?

Маргарита кивнула.

— Все, что напишет такой, как он, сбудется, станет реальным, — мессир смотрел на луну, и она заливала его зрачки светящимися бельмами. — В этом его дар и его проклятье. На этот раз он создал мир, который способен низвергнуть и меня, и Творца…

— Разве это возможно, мессир?..

— Представьте силу, равнодушную, рациональную. Олицетворяющую бездушие в сути своей, — мерно заговорил Воланд. — Нет там места ни темным порывам души, ни возвышающим, только логика. Потребление и существование ради себя самих, бесцельное, бесправное. Ваш Мастер создал такую силу, позволил ей поглотить ваш уютный мирок, позволил ей увлечь себя и похитить, сделать его частью этой истории, замкнуть ее существование на нем.

— Как же так? — Маргарита растерянно смотрела на него. — Почему же она не тронула меня?

— Ваша душа слишком живая, она пылает нестерпимым огнем. Поэтому вы не нужны этой силе, — мессир хмурился, и небо хмурилось вместе с ним. — Мастер не помнит вас, Маргарита, вы пробудите в его душе бурю, которая разрушит этот новый мир, где главным героем станет он сам. Поэтому…

— Я должна найти его снова, — кивнула Маргарита. — Я готова, мессир!

— Ничему не удивляйтесь и ничего не бойтесь, — произнес Воланд. — И когда вера ваша пошатнется, помните: истина устоит и обнажится под всеми масками, как обнажается она при полной луне!

* * *

Как болела голова, как гудел затылок, как билась в висках непойманная, потерянная мысль из только что виденного сна. Он не помнил этого сна, только некоторые наиболее яркие образы, расплывающиеся в сознании мутными всполохами, все еще представали пред его глазами.

Женщина с букетиком желтых цветов. Черные кудри, прямой взгляд таких же черных глаз, в которых пылали, кажется, все костры, когда-либо зажигавшиеся на земле. Таких женщин сжигают на кострах, и они танцуют в языках пламени, заливисто хохоча, словно в жизни не встречали ничего забавнее.

Откуда такие образы? Откуда эта женщина? Никогда прежде не встречал он ее ни в этой жизни, ни в этом мире.

Она звала его не по имени. Словно по прозвищу: Мастер… Словно он должен понять, что это значит. Он не понимает и не должен.

Его зовут Томас Андерсон, его зовут Нео, и он… избранный.

Его удел умирать и возрождаться, быть тем, кого ждут. И он стал тем, кого хотели видеть люди, запертые в этом странном мире машин и иллюзорного счастья.

Он не знал и не знает, в чем его предназначение, лишь чувствует подспудно вину за что-то, он и сам не понимает за что.

Он вертел в руках конверт-приглашение и удивлялся старинному образцу и рукописному тексту, который не спутать было ни с одним машинным шрифтом. Небрежность и легкость, которую не подделать и не скопировать ни одной машине, ни один алгоритм не рассчитает, где сорвется хвостик затейливого вензеля в эту нечаянную забавную кляксу. Человеческая рука писала эти слова, эта же рука и подбросила это письмо ему под дверь.

Это пугает и завораживает одновременно, но именно это и помогло ему решиться.

Кто-то звал его на бал в Матрице, человеческий бал. Неясно, что наводило на такие мысли, но чудилось в письме какое-то манящее лукавство, смех, которого так не хватало в его жизни и в его мире.

Он знал, что это может быть ловушка, но это могло стать и новым союзничеством. Он хотел верить в то, что есть и другие, такие как он. Или просто он хотел уйти. Один.

— Мы пойдем с тобой, — сказала Тринити.

Он покачал головой. Им было там не место, он это чувствовал. Словно от их присутствия что-то рассыпется в небытие, в прах.

— Это то место, куда я должен прийти сам, в одиночестве. Как избранный, — ответил он и отвернулся. Провел по ежику коротких волос, словно искал что-то. Белая коса, к которой он уже привык, — ее не было. И не должно было быть, не так ли? Это был всего лишь сон…

* * *

Он шел по серым улицам, любовался мрачным небом, скользил взглядом по стенам и крышам домов, почти ожидая увидеть там врагов и — почти надеясь — ту женщину из сна.

Он прошел мимо мужчины в приметном клетчатом пиджаке, тот улыбнулся ему кривой, полной напускной, издевательской любезности улыбкой. Он прошел мимо, не оглядываясь.

Женщина, кудрявая, рыжая, с безжалостным лукавым взглядом улыбнулась ему и уронила ему под ноги платок. Он поднял и, наклонившись, ожидал, что на голову ему вот-вот обрушится нечто лишающее сознания — возможно, это была часть их правил. Ответом был лишь женский смех, растворившийся в бесстрастной равнодушной толпе.

Мужчина в темном плаще старательно отворачивался, но, проходя мимо, хлопнул по плечу с силой, способной загнать по пояс в землю. Нео устоял, даже успел схватить за руку, но ту вырвали с неожиданной силой и уважительным бормотанием. Только на собственном запястье Нео обнаружил серебряный браслет с выгравированной на нем головой пуделя. Снять его он не смог, не смог и разорвать с виду тонкую цепочку.

Черный кот вышел навстречу, усмехнулся в лицо, совсем не по-кошачьи. Повертел головой, обозревая вдруг вмиг опустевшую улицу, с радостным “Ал-ле!” исполнил тройное сальто, а затем поманил его лапой.

Нео попятился, нехотя, словно заставляя себя. Отчего-то все это не казалось ему странным, скорее, напротив, смутно знакомым. Словно воплощался один из его снов, или же он все еще спал.

— Идемте же, любезнейший! — позвал кот, ощерившись всеми зубами. Не скалился — улыбался. — Нехорошо заставлять их величество ждать!

— Величество? — Нео позволил черной лапе коснуться своей руки и увлечь за собой в проулок. Как кот ухитрялся идти на двух лапах, вести за собой и ни на секунду не прекращать своей быстрой высокопарной речи, Нео предпочел не задумываться.

— Королеву нельзя заставлять ждать на ее собственном балу! Вопиющая невежественность! Неуважительность! Бездарность! — не умолкал кот. — Ах да! — он небрежно махнул лапой, и ближайшая машина взорвалась вместе с подозрительным отблеском, как от лазерного прицела. — Вас хотели пристрелить, любезнейший, вы представляете? Как раз тогда, когда мы безмерно, невероятно, безумно спешим! Крайняя неделикатность, не находите ли?

— Я хотел бы встретиться с вашим предводителем, — произнес до сих пор молчавший Нео. — Он ведь как Морфеус, да?

— Чу! — кот спешно зажал ему рот черной лапой. — Не здесь, милостивый сэр! Не здесь! Нельзя говорить о делах, пока вы не станцевали с королевой! Она должна одобрить вашу кандидатуру!

— Я не умею танцевать, — только и смог вымолвить Нео, когда кот убрал лапу.

— Об этом, голубчик, не беспокойтесь! — кот продолжал тащить его за собой куда-то к огромному зданию то ли древнего собора, то ли дворца. — Танец мы с вами разучим прямо сейчас! Он простой, специально подобран для вас! Шаг вперед — шаг назад, переход, поворот, наклон дамы... — кот тараторил, ускоряя шаг. — И фрак! Обязательно фрак! Вы носили когда-нибудь фрак?..

* * *

Толпа бушевала вокруг него. Франтоватые кавалеры и их принаряженные обнаженные дамы. Их визгливый хохот врезался в уши наподобие пули, поцелуи багровых губ оставляли отпечатки на кипенно-белом воротнике, запястьях, щеках — он не успевал отвернуться, отклониться, будучи предоставленным сам себе. Кот исчез, сбежал к своей таинственной королеве.

Толпа увлекала его из залы в зал, он бродил, рассматривая диковины, которыми щедро делились хозяева. Фонтаны розового вина брызгались, усеивали каплями тех, кто по неосторожности прошел слишком быстро, и вскоре он немного опьянел от этого постоянного резковатого винного аромата. Голова пошла кругом, и он понял, что даже не помнит, сколько времени провел в этом веселящемся с отчаянным остервенением безумстве.

Толпа зашумела, заволновалась: “Королева идет! Королева!” послышалось в ней.

Появившийся из ниоткуда кот дернул его за край фрака.

— Вы должны привлечь ее внимание, — шепнул он. — Нечто безумное, вызывающее! Иначе она не заметит.

Она уже шла, шествовала с неторопливым величием. Сияющая корона венчала чело ее, буйные черные кудри ниспадали на плечи, по розовым губам блуждала рассеянная ласковая, безразличная улыбка, и прямой бесстрашный взгляд столь знакомых ему по снам черных глаз равнодушно скользнул по нему.

Он заметался, пытаясь пробиться сквозь толпу. Стоящие впереди дружно сомкнули в руки в едином стремлении не пустить. И куда бы не кинулся он, всюду встречал лишь преграду живую и непреодолимую. Она же удалялась с каждой секундой все дальше. И откуда-то он знал, что, когда она выйдет из зала, для него все будет кончено. И тогда прежде добродушный кот растерзает его с безжалостностью тигра.

Он не знал, почему эта женщина для него так важна, почему он пришел сюда, но чувствовал, будто сейчас, в эти секунды, решается его судьба. Не ею, кем-то иным, тем, кто пока остается в тени. Но лишь пока.

Морфеус… он вспомнил свой ранее заданный вопрос. Разве Морфеус одобрил бы, что Нео так легко сдается? Он учил его именно этому — совершать безумства. И Нео знал, что может сделать — кот подсказал. Еще в самом начале.

Он взлетел. Без крыльев поднялся к потолку, цепляясь за воздух, понимая, как управляется этот мир. Толпа внизу зашумела, заволновалась, королева же не обернулась, лишь продолжила идти. Безумным вихрем он закружился по залу, разметывая горки бокалов, заставляя цветы кружиться с ним и опадать — к ее ногам, затрудняя ее путь. Порывом ветра он выдернул перья из причесок дам и осыпал ее этим разноцветным снегом. Она остановилась, подняла голову, подставляя лицо шелковистым прикосновениям. Он опустился перед ней на одно колено и протянул к ней руку, словно приглашая на танец.

Она смотрела на него по-новому, без былого равнодушия. С легким любопытством и недоверчивым прищуром. Чуть приподняла одну из изящных бровей и вложила свою ладонь в его.

— Танец... Танец! Танец!!! — зашумела толпа. К ней присоединился кот, пролетая над ними на длинной цепи старинной люстры, лапами он принялся дирижировать невидимому Нео оркестру, чудным образом ухитряясь балансировать на раскачивающемся колесе с горящими свечами.

Он поднялся, подошел к ней ближе, она смотрела на него, не моргая и не двигаясь. Первые аккорды заставили его вздрогнуть, а ее — обернуться и обжечь кота бешеным диким взглядом, а затем музыка полилась сплошным потоком, заставляющим захлебываться и кружиться, путаясь между выученными шагами и наитием.

Она начала улыбаться, откидывала голову, всплескивала руками как птица крыльями, выгибалась дугой, когда он наклонял ее, потом засмеялась дико, безбашенно... Словно уже горела на костре, и он горел вместе с нею.

Когда музыка оборвалась, резко, будто подстреленная птица прервала свою песню жалобным вскриком, они замерли рука об руку, смотря друг на друга уже иначе.

— Идем! — резко сказала она ему. — Мессир хочет говорить с тобой.

* * *

Когда они вошли, она легким мановением руки велела ему занять одно из невысоких резных кресел. Сама же вышла. Лопатки ее под кожей шевелились в такт шагам, и Нео не мог оторвать от нее глаз. Когда же он перевел взгляд на другое кресло, то обнаружил, что оно занято.

Вездесущий кот поднес им чаши с вином в виде золотых черепов. Силой втиснул одну из них в ладонь Нео.

— Называйте его мессир, умоляю! — шепнул он.

— Бегемот! Поди-ка прочь! — велел мессир.

— Слушаюсь и повинуюсь! — зачастил кот. — Мессир Воланд, вы ведь понимаете, что этот господин не в уме и не держит за душой ничего кроме одержимости! Одержимости нашей прекрасной ослепительной королевой! Когда они танцевали, клянусь всеми чертями, он почти вспомнил…

— Бегемот, — мессир оставался таким же спокойным, но в тоне его проскользнуло нечто, отчего кот вытянулся в струнку.

— Улетучиваюсь, мессир! — выпалил он и вылетел за дверь.

— Итак, Томас Андерсон, по прозвищу Нео, не так ли? — произнес мессир Воланд с умеренным интересом. — Вот вы и стали равным моей свите. Стоило ли ради этого создавать целый мир? Я бы и так подарил вам силу, выскажи вы такое желание.

— Я… я не понимаю вас, — смутился Нео, чувствуя, как слова эти, странные слова, рождают в душе какую-то прежде неведомую бурю.

— Не злите меня, — добродушно посоветовал мессир Воланд. — Что ж, возможно, я и не прав. Многие желания рождаются лишь тогда, когда твой герой реализует их, но не ты… Но что же вы наделали, Мастер?

— Я не… — под взглядом мессира Нео проглотил остаток фразы. — Простите, мессир.

— Знаете, что вы сделали, Мастер? — невозмутимо продолжил Воланд. — Вы зачеркнули прежнюю любовь, жертву Маргариты и мое прежнее расположение к вам. Вы решили продолжить писать. И от создания целой религии вы перешли к ее низвержению. Вы заложили Новый Завет своим прошлым романом. Разумеется, вы и не подозревали, что ваша история прошла определенную череду метаморфоз и легла в основу религиозного культа. Я не являюсь в мир просто так, моя свита приходит лишь туда, где необходима смута, отвлекающая от основного элемента, сотрясающего мироздание. Им оказались вы в тот раз. И в этот тоже. Я обеспокоен, Мастер.

— Чем же, мессир?

— О чем вы думали, когда писали мир, где душа более не значит ничего, кроме слова? Вы уничтожили и зло, и добро. Вы переписали мировые законы и предрекли человечеству довольно горькую и незавидную судьбу.

— Разве не каждая идея достойна осмысления? — Нео бесстрашно поднял взгляд, кто-то внутри него говорил за него. Кто-то древнее и мудрее, он же, Нео, был лишь образом, чем-то наносным и неглубоким.

— Не всякая идея достойна даже мысли, — сухо ответил Воланд. — А не всякая мысль достойна оформления в слова. Не моя ли свита навела на мысли о том, чтобы усомниться в самой реальности? Вы спрашиваете себя, реально ли все вокруг вас или же проще принять все это и саму жизнь за иллюзию.

— Человеческому сознанию так проще, — спокойно парировал Нео или кто-то внутри него.

— Некоторые вещи слишком тонки, чтобы вмешиваться в их ход. Реальность — одна из них, — отозвался мессир Воланд, и губы его поджались в искреннем неодобрении. — Будь вы простым смертным, Мастер, я бы не обратил внимания ни на вас, ни на ваши размышления. Однако вы… я разочарован в вас. Очень разочарован. Маргарита просила за вас, Мастер, и пошла за вами сама. И это последний раз, когда я позволил ей это. Если вы предадите ее еще раз, невольно или же намеренно, вы больше не увидите ее никогда.

— Простите меня, мессир, — он склонил голову, упоминание Маргариты наполнило его искренним раскаянием.

— Не у меня вы будете просить прощения. Я не тот, кто склонен прощать, — мессир Воланд сделал глоток из своей чаши. — Признаюсь, этот ваш облик идет вам более, чем прежний. Вы останетесь в нем, пока не закончите.

— Не закончу чего? — Нео сглотнул и посмотрел на свои руки, словно видел их впервые.

— Свой роман, — Воланд прищурился, спокойно, без жалости. — Вы ведь сможете, не так ли? Закончите его так, чтобы исправить прежние ошибки. Верните муки человеческой души, грехи и слабости, доблести и добродетели. Против машины, вездесущей иллюзии, всеобъемлющей логики и холодного бездушного расчета поставьте жизнь! Обычную человеческую жизнь с ее грехами и с ее прелестями. Верните в этот мир душу, исправьте путь человечества до того, как петля замкнется вновь.

— Я понял вас, мессир, — Нео склонился пред ним. — Я постараюсь исправить все, что натворил! Вы… вы позволите мне увидеть ее?

— Да, — Воланд с неудовольствием посмотрел на него. — Надеюсь, она поможет вам закончить и этот роман так, как подобает нашим устремлениям.

— Благодарю, мессир! — пылко воскликнул Мастер и поцеловал мессиру руку с истинным благоговением.

— Идите! — махнул тот рукой. — Она ждет вас. Как всегда. И помните: одна ошибка — и она больше не вспомнит о вас никогда!

И Мастер поспешил туда, за железные кованые двери, туда, где ждала его Маргарита. И пусть облик его был ей непривычен, она не сочла его неприятным, и при виде его она улыбнулась так, как всегда улыбалась прежнему Мастеру, вдохновляя его продолжать и завершать любое дело. Роман, положивший начало целой эпохе.

Он уже знал, как закончить этот. У машины, пусть даже посланной убивать, ведь тоже может проснуться душа, это ли не выход? Для всего человечества.