В мечту. Я (не) живу (джен)

Она смотрела на блестящий круг и никак не могла понять, продолжение ли это сна или нет.

Она так много читала о нем. Ей так хотелось, чтобы он попал к ней в руки. И всегда она с горечью думала, что это невозможно.

Но ошиблась.

«Я наверняка не до конца проснулась», — говорило ей сознание.

«Я смогу сделать то, чего так давно хотела, — ликующе прошептало подсознание. — Я могу… победить смерть».

* * *

Днем ранее

У Миц часто возникала эта фантазия.

Вообще, конечно, Миц звали Мариной, но ей больше нравилось прозвище из веселого и немного хулиганского детства.

Фантазия начиналась на кладбище. Миц столько раз представляла его, что оно возникало перед ней как реальное. Она почти чувствовала прохладу и запах мокрой зелени — в ее мысленном кладбище сначала всегда шел дождь. Разве это не органично? Холмики могил под серым пасмурным небом, по могильным камням и зелени мерно шелестят капли, и только их музыка нарушает тишину. Серое безмолвие, другая реальность — и сама Миц посреди этой реальности. Себя она видела со стороны — худая девушка под зонтом, длинные волосы удерживает белая повязка на голове, сами волосы, обычно каштаново-рыжие, темные и влажно блестящие от дождя. Почему, она ведь под зонтом? Но ведь это фантазия.

Ее копия смотрит на одну из могил. С фотографии на памятнике глядит в ответ лицо парня — ровесника Миц, шестнадцати лет. Он улыбается, чуть наклонив голову, и его карие глаза — копия глаз Миц. Разве что у него они светятся жизнью, а у нее — погасшие и пустые. Она много раз видела их в зеркале, чтобы сомневаться насчет их выражения.

А затем дождь прекращается — резко, словно в небесах кто-то перекрыл кран. Тишина. Небо светлеет, на траву падают первые солнечные лучи. Миц почти чувствует их тепло на коже, почти нежится под ними после прохлады. А рядом с могилой возникает Максим.

Ее брат. Живой, улыбающийся брат.

Почти всегда Максим появлялся из воздуха. Порой — вылезал из земляного холмика, раздвигая почву грязными руками. Один раз Миц представила его с неестественно вывернутой шеей, которую он поправил с неприятным хрустом, но тут же скривилась и постаралась изгнать этот образ. Но, как уже было сказано, чаще всего Максим вышагивал из воздуха. Смущенно улыбался и произносил:

— Прости, я пошутил. Ты очень зла, наверное, да?

Красивый саундтрек из одного сериала. Миц уже не смотрит на себя со стороны. Уже именно она стоит с зонтом, ощущает его тяжесть, липнущие к лицу мокрые волосы. Миц откидывает зонтик и достает игрушечный меч. Откуда? Но ведь это фантазия. Она направляет кончик игрушки на Максима и отвечает:

— Ты не представляешь, насколько я зла.

Среди могил расходятся гневные вопли. В музыке — душещипательные нотки. Миц бежит за Максимом, потрясая мечом, лупит его по голове, плечам, спине, как в детстве, когда они играли. Она выкрикивает всевозможные ругательства, обещает брату открутить голову, приставить ее обратно, открутить опять и бить по ней, слушая гулкий звук, потому что его тупая башка наверняка пустая. Максим вопит: «Ааааа, прости, тысячу раз прости, только не по шее, это моя самая любимая часть тела!»

А потом они стоят, обнявшись, прижавшись к друг другу крепко-крепко. Нежно угасает мелодия. Миц слушает сердце Максима. Бьющееся. Гонящее кровь. Живое.

Но…

Но все чаще эту фантазию заменяла другая.

Миц в пустоте. Без звуков, без запахов. И самой Миц тоже нет. Она не чувствует тела, отсутствуют сами чувства, нет зрения, слуха, обоняния, сознания. Ничего. Только покой.

Она мертва.

* * *

— Марина?

Миц разлепила веки, втянутая в реальность голосом мамы. Шаги. Мама подошла к ней, повернувшей голову на звук, протянула тарелку с картофельным пюре и котлетой. Носа коснулся аромат еды. Миц осторожно взяла тарелку и принялась есть. Вилка скребла по тарелке, зубы слегка постукивали, пережевывая пищу, издавало приглушенное «умм» горло. Отдельно от Миц. В последние четыре месяца она была как робот. Переведенный в ждущий режим, равнодушно отслеживающий время и поддерживающий свою жизнедеятельность.

Зачем?

— Как ты? — тихо спросила мама, садясь рядом. Миц неопределенно пожала плечами, продолжая есть. Никак она была, как и всегда. Даже если и бывали вспышки оживления, быстро они разбивались о равнодушное «а для чего стараться?». Об образ Максима у подножия лестницы со сломанной шеей.

Это произошло так быстро. Только что они хохотали на весь подъезд над какой-то дурацкой фразой, пока Миц закрывала дверь. А потом неловкое движение на лестнице — и жизнь Миц делится на две части. Делится хрустом и диким углом шеи брата. Неверием, ожиданием, что вот-вот все вокруг скажут: «Это шутка, он жив», осознанием, что нет, никакая это не шутка. И неожиданно ясной мыслью — жизнь хрупка. Жизнь может оборваться в любой момент. Твои планы могут в следующую секунду кануть в небытие из-за лестницы, кирпича на голову или какого-нибудь маньяка.

Жизнь бессмысленна.

— Уже четыре месяца прошло... — Мамина рука коснулась макушки Миц, осторожно провела по волосам. Зубы перестали жевать, девушка закрыла глаза. Всколыхнулась вина. Родителям наверняка тяжело. Сын умер, дочь, прежде активная и веселая, замкнулась в себе, если бы, если бы она следила за ним и успела удержать...

«Но смысл?».

— А я рисунок почти закончила, — вдруг с едва слышной усмешкой произнесла мама. Она перескакивала с темы на тему — может, просто так, может, в попытке достучаться до дочери. — Буквально продиралась к этому «почти закончила». Через тернии к звездам. — Она снова усмехнулась, и в этом смешке Миц послышалась горечь. — Скоро его сдавать наконец-то. Деньги получать. Единственное, что меня подстегивало, честно говоря. Другие художники меня камнями должны забросать — творю не ради искусства, а ради бренных радостей...

Искусство…

— Ты знаешь, что такое ПВМ? — прошептала Миц, прерывая мамин неловкий поток слов. Собственный голос прозвучал хрипло. Неудивительно — в последнее время она нечасто разговаривала.

— Нет, — после паузы выдохнула мама. Удивленно, растерянно и с искрой надежды. «Она ответила, мы можем поговорить, слава богу», — почти слышала Миц ее мысли. — Расскажи мне.

— Проводник по выдуманным мирам. — Шепот утихал. — Его еще называют перемещателем, телепортатором и просто проводником. Он перемещает в миры произведений. В книги, фильмы…

Короткое оживление проходило, Миц снова погружалась в серую яму равнодушия. Зачем она вспомнила про этот ПВМ? Его все равно не существует.

— Получается, и в миры моих рисунков может? — Интерес в голосе мамы, пожалуй, был слишком преувеличенным. — Интересно, я бы попробовала в них переместиться. Ты сама это придумала?

— Нет. Фанаты одной книги. Я в Интернете прочитала.

«Неся грусть». Почему именно эта книга? Почему именно в одной из групп, посвященной ей, появился пост с картинкой серебристого диска, с центра которого на человека по другую сторону экрана смотрели два голубых круглых пятна? И описание волшебных вещей, которые мог творить этот диск. Если автор хотел славы, у него получилось — ПВМ запал в душу многим. И самой Миц. И от этого мысль, что его не существует, была особенно болезненной.

— О. Интересно, — проговорила мама. — Вот же у людей бывает фантазия. И они пишут про этот ПВМ фанфики?

Улыбка Миц была автоматической. Просто потому, что на полушутливый тон надо улыбнуться. Хотя, конечно, вопрос про фанфики от мамы тоже не слишком типичен. Наверное.

— Наверное.

— Надо будет почитать. Или самой попробовать написать. Хотя нет, из меня никудышный писатель, лучше нарисовать. Хоть что-то для души, а не по заказу. Миры произведений… да, я бы хотела попасть в свои любимые…

— Я скучаю по нему, — оборвала ее Миц. — По Максиму.

Хватит. Хватит про ПВМ.

Тишина, а потом ушей коснулся тяжелый вздох.

— Я тоже, — с тоской в голосе призналась мама. — Мне порой снится…

«Голос, улыбка, долбанутые совместные теории по книгам и сериалам, рассказы про идеи, из которых ничего не понятно, кроме того, что, кажется, это круто»

— Что он жив, и мы вместе? — закончила за нее Миц. Язык с трудом ворочался. Волна равнодушия и тоски накрывала все сильнее.

— Да... — Мама неловким движением заправила за уши волосы. — Но все-таки... это всего лишь сны. Мы должны отпустить его. Жить дальше.

Она периодически пыталась таким образом достучаться до Миц. Как же часто девушка слышала эту мысль, только разными словами — от родственников, психолога, друзей, пока они не канули в небытие, словно оставшиеся в прежней жизни. И у нее самой она порой звучала в голове. Но быстро исчезала.

«А смысл? — хотелось спросить Миц. — Зачем жить дальше, если мы все равно умрем, как Максим? Зачем что-то делать, чего-то добиваться, если нам в итоге будет все равно? Ради себя? Я уже сказала, что в итоге нам станет все равно. Ради других? А что нам те, другие? Да, мы будем жить в их памяти, сердцах и прочая чепуха насчет этого, только это просто слова. Эта «жизнь» в памяти — просто воспоминания. Я помню Максима, и вы его помните, и многие другие, только от этого он не становится живым. Он лежит в земле, кормит собой червей, и ему плевать, что его кто-то там помнит. И нас всех ждет то же самое».

Но Миц промолчала: не хотела еще сильнее расстраивать маму. Лишь опустила голову и принялась мрачно жевать пюре.

Так они и просидели в молчании, пока еда не закончилась. Мама забрала тарелку и, с горьким вздохом коснувшись волос дочери, ушла. Когда ее шаги отдалились, Миц откинулась на спинку кресла. Закрыла глаза. Пальцы дернули за мочку уха — не ее жест, раньше порой раздражало то, как в минуты напряжения он выкручивал эту несчастную мочку…

«Я устала. Максим, я так устала от всего этого…»

В обсуждении ПВМ спрашивали: «В мир какого произведения вы бы отправились, если перемещатель вдруг оказался бы у вас?». Почему этот вопрос опять всплыл в ее голове? Ей надоело отвечать на него и чувствовать всю бессмысленность ответа.

— Ни в какой, — прошептала Миц. — Я создала бы свой мир. Где нет смерти. И где жив Максим.

Ей хотелось кричать от несправедливости. Хотелось вырвать эти чертовы фантазии, несбыточные мечты и боль от их несбыточности. Прекратить все это. Умереть. Ее все равно ждет это рано или поздно, так зачем медлить? Прекратить. Прекратить все!

— Эрити!

Миц изумленно прижала ладонь ко рту, из которого вдруг вырвалось странное слово. Она даже не помнила, какое именно — странный набор букв. Звучавший как призыв. Как крик о помощи…

В коротком мраке моргнувших глаз мелькнули трепещущие синие крылья. Крылья бабочки.

Стершиеся из памяти так же быстро, как и недавнее слово.

* * *

Время тянулось, пустое и гнетущее, увлекало за собой день. Увлекало Чару — собаку-лабрадора, — довольное выражение морды от почесывания за ухом, мягкость шерсти, мимолетную слабую улыбку на лице Миц. Папу, вернувшегося с работы, тепло его рук, обнявших дочь, его запах… пока еще живого. Свет от нетбука, черные строки новой главы ориджинала «Мы (не) умрем» на бежевом фоне сайта для фанфиков. Гнетущую атмосферу этого ориджа, идеально гармонирующую с состоянием Миц. И похожую на атмосферу «Неся грусть».

Вечер съел день, а его съела ночь. Глаза Миц начали слипаться — желанный сон наконец-то пришел к ней. Автоматически она расстелила кровать, свернулась калачиком под одеялом. Еще один бессмысленный день закончился. Сколько их, таких, еще ждет ее, пока она не умрет?

…за окном исчезали в густеющей тьме синие крылья. На отливе, с той стороны, где Миц не могла увидеть, неподвижно сидела бабочка.