Немёртвый (джен)

— Испокон веков Свет противостоит Тьме, а Тьма — Свету. Сколько бы времени ни прошло, сколько бы поколений ни сменилось — этого не изменить, — глубоким голосом вещал ректор Академии, неустойчиво возвышаясь над каменной кафедрой. Древний мрамор давно потемнел, покрылся плешивым мхом и растрескался. Однако кафедра всё ещё держалась, и никто не спешил её заменять. То же самое касалось и ректора. — Светлая сторона любит говорить о том, что были времена, когда всё обстояло иначе, и Тьмы не существовало. Но, поскольку об этом не сохранилось даже легенд, то наука не может расценивать это иначе, как ложь.

Ректор Карвиус поправил выпадающее плечо, возвращая сустав на место, обвёл аудиторию суровым взглядом пустых светящихся глазниц. У ректора не было лица, по которому можно было бы читать эмоции. Но студенты давно научились различать его настроение по утихающему или разгорающемуся пламени пустых глазниц, по тому, как говорил ректор, то понижая голос, то повышая его, по его скупым жестам или просто повороту головы. Он продолжил:

— Равно как не существует знаний о том, что было до Великой Войны, не существует достоверной информации о том, Свет ли атаковал Тьму первым, или же Тьма — Свет. Однако на основе анализа всех известных нашей истории столкновений, мы можем смело утверждать, что именно Свет первым выступил против нас. Они жестоки и беспощадны. Они будут рвать и сжигать вас, если вы попадёте к ним в руки, их не остановят ни ваши мольбы, ни крики отчаянья. И это то, в чём у вас не должно быть никаких сомнений. — Иссохшие острые зубы черепа грозно клацнули на последнем слове, обещая большие проблемы любому, кто только посмеет усомниться. Впрочем, перед ним и не было никого, кто мог бы это сделать. Во время прохождения практики выпускники Академии уже много раз сталкивались с рыцарями Ордена Света, но ни разу ни одному из них и в голову не пришло щадить немёртвых.

— Вы те, кому повезло дожить до выпуска, кому удалось сдать все нормативы и, возможно, сегодня вы вступите в ряды армии Тьмы, — тем временем продолжал ректор. — Не думайте, что всё закончилось, теперь для вас всё только начинается. Свет жесток и нетерпим. С ним нельзя договориться, нельзя вызвать чувство жалости и сострадания. Они будут убивать вас и других только за то, кто вы есть. Помните это и платите им той же монетой, не раздумывая. Замешкаетесь — и первыми умрёте вы, а следом — ваши товарищи, которых вы утянете на дно за собой. А теперь идите. Великий Магистрат и Военный Комиссариат возлагают на вас свои надежды.

Тысяча посохов, мечей и топоров поднялась в воздух под одобрительный вой вчерашних студентов и сегодняшних выпускников. И я был в их числе. По воле случая, именно на долю моих отрядов в течение всего обучения приходились самые жестокие столкновения с рыцарями. Из десяти единиц отряда ни разу не вернулось более трёх. Мне обычно везло успеть спастись мгновением раньше, чем острый святой клинок успевал добраться до моей груди. Преподаватели говорили, что у меня неимоверный талант к боевым искусствам и стратегии ведения боя, студенты — что я предатель, не гнушавшийся использовать как щит своих собственных товарищей, если это могло спасти меня. Мне было всё равно: плевать. Всё, что я делал на поле боя, было буква по букве как нас учили в Академии. Я яростно и безапелляционно ненавидел Свет и собирался любой ценой дожить до того дня, когда глотка последнего дышащего будет перерезана на мой личный алтарь мести. И в каждый бой я бросался полностью поглощённый этим чувством, так, что перед взором появлялась кроваво-красная пелена, подсвечивающая и вырывающая из общей картины тех, в ком ещё билось сердце. Говорили, что и глаза у меня в это время начинали светиться алым, но наверняка я не знал.

На плечо опустилась тонкая костлявая рука иссушенного живого трупа.

— Идёшь, Тако?

Я обернулся. Позади стоял Шелок — что-то среднее между живым скелетом и высушенной мумией. При жизни он был обычным базарным воришкой, промышлявшим кошельками зазевавшихся торговцев и их клиентов. За это, кстати, его и вздёрнули. А потом то ли его не похоронили вовремя и по всем правилам, то ли Шелок сильно обиделся на своего палача, но шесть лет назад он проснулся тем, кто есть сейчас. Искатели нашли его болтающимся и скулящим на эшафоте и притащили в Некросити, после чего он попал в Академию наравне с остальными. Я завидовал ему: сам я не помнил, кем был раньше и почему мог остаться не в земле, а на ней. Я слабо помнил даже то, как очнулся. Помню только, что сидел перед зеркалом и безразлично разглядывал глубокий безобразный шрам на бледном бескровном горле, пока дежурный эскулап мне его зашивал, соединяя сухожилия, чтобы шея не потеряла своей механической способности. Однако поворачивать головой мне было по-прежнему тяжело: зашитая и плотно перебинтованная шея функционировала, но далеко не так хорошо, как хотелось бы. Даже у Шелока, которому её вообще сломали верёвкой, дела обстояли лучше: в отличие от меня он сразу попал к некромантам, которые поставили ему новые диски, и теперь он свободно мог поворачивать голову на сто восемьдесят градусов, как сова.

Я безмолвно кивнул Шелоку. Мы и ещё несколько человек были приглашены сегодня на закрытое собрание выпускников.

Разбившись на группы, выпускники покидали аудиторию, перешептываясь каждый о своём. За ними последовал и я, не примыкая ни к какой группе. Это было одним из первых заданий закрытого собрания: затеряться в толпе и не подать виду, что намечается что-то ещё.

— Тако, — окликнул бесцветный голос позади. Я остановился и медленно повернулся, узнав голос. Так и есть: за спиной стояла девочка пяти лет — Матильда. Всклокоченные и грязные волосы мышиного цвета и безобразная гноящаяся рана на синей щеке. В руках она, как и всегда, держала облезлый и высохший труп щенка, обнимая его так, словно он был её игрушечным медвежонком. Её можно было бы назвать милой по меркам тёмной стороны, если не знать наверняка, на что способна декан отделения некромантии. Пять лет ей было, когда она умерла, а «взрослеть» ей пришлось уже будучи немёртвой. Сколько же сейчас лет Матильде, никто не знал, но в Некросити она провела очень много времени и, возможно, была старше ректора, просто сохранилась лучше.

Я отвесил неглубокий поклон, приветствуя Матильду, и вопросительно посмотрел на неё. Почти минуту она молчала, сверля на меня неподвижным взглядом, а потом произнесла:

— Не ходи. — Она отвернулась и двинулась прочь, больше ничего не объясняя.

Я остался стоять на месте, сбитый с толку. Что она имела в виду? Не уходить из аудитории? Не появляться на встрече? Не вступать в армию и не покидать город? Не придумав ничего лучше, я вернулся на своё место в аудитории и остался стоять там, пока остальные спешили наружу. Кто-то из студентов бросал на меня заинтересованные взгляды, но никто не подходил и не уточнял, что случилось и почему я не тороплюсь по своим делам. Когда последний выпускник покинул аудиторию, я остался стоять там один перед ректором, который тоже не покидал своего места за кафедрой, провожая выпускников, и теперь он пустыми глазницами пристально смотрел на меня.

— Вы не ушли, — констатировал он.

Я пожал плечами. Я не знал, кто из преподавателей в курсе закрытого собрания. Ректор Карвиус входил в состав Великого Магистрата и наверняка знал о встрече, но я не был уверен. Как не был уверен и в том, что мне следует кому-то рассказывать о словах Матильды, пока не разберусь, что она имела в виду. Студентам часто рассказывали о коварстве Света. По моему мнению, с Тьмой дела обстояли не лучше. По крайней мере, если судить по моему же собственному примеру: во время практики я не раз выживал только потому, что вовремя подставлял под удар товарища. Если быть честным, то косвенно я убил многих своих однокурсников, но был уверен, что они поступили бы точно так же и со мной, будь у них такой шанс. Возможно, я больше не был живым в светлом смысле этого слова, но умирать мне всё равно не хотелось. Если я остался на Земле, значит, тому была причина. И наряду со многими другими я хотел её выяснить. Но по какой-то причине именно на долю того отряда, в который входил я, приходились самые частые встречи с рыцарями Ордена Света. Словно я был для них как какой-то маячок.

Преподаватели в Академии были такими же, как и я. За время обучения они были не только нашими наставниками, но и строгими тюремщиками, которые были готовы спустить все кары на голову того, кто этого, по их мнению, заслуживал. Неоднократно я видел, как очередного «хвостатого» должника, не справляющегося с нормативами, или злостного нарушителя правил под их громкие крики тащили куда-то в крыло некромантии. Больше они не возвращались.

Пустые глазницы Карвиуса вспыхнули ярче.

— Понятно, — клацнул он со смешком и почти стёк с кафедры. Позвоночник Карвиуса оставлял желать лучшего. Некроманты много раз реставрировали его, используя доступные трупы, но чужие кости не слишком хотели держать такой старый инородный скелет и раз за разом разваливались, рассыпались, заставляя Карвиуса повторять операцию приблизительно раз в год. Делал он это обычно между курсами, поэтому к концу учебного года неизменно пребывал не в лучшей своей форме. Два прислужника вышли из тени и помогли своему господину добраться до боковой двери, предназначенной для преподавателей.

Теперь я остался в аудитории в полном одиночестве. В отличие от ректора мне было не понятно.

Не знаю, чего я ждал: появления Матильды с объяснениями или кого-то другого. Простояв полчаса, я повернулся к выходу: время встречи было фиксированным, а нужно было ещё успеть добраться до места назначения. Это было второе испытание — незаметно прибыть вовремя.

Сама встреча должна состояться где-то на нижних уровнях катакомб Некросити. Но вот нужный скрытый вход в них располагался на границе со светлой стороной. Это был один из тех многочисленных туннелей, по которым искатели делали вылазки на светлую сторону в поисках новых немёртвых, которых впервые разбудил лунный свет. По одному такому туннелю доставили сюда и меня. Конечно, можно было бы проникнуть к месту встречи и через городские подземелья, но никто, кроме искателей, не знал точно всех хитросплетений многочисленных подземных ходов. На всякий случай проверив, насколько хорошо все кинжалы и меч выходят из ножен, я двинулся в путь — за городские ворота.

Прыгнув в одну из городских телег, я откинулся на мешки, подставляя бескровное лицо прохладному ночному ветру. Лето — самое опасное время для наших тел, и свободно передвигаться можно было только ночью, спасаясь от палящего жара. Спутанные грязные волосы едва шевелились под дуновениями, и я задумался о том, как чувствуют ветер живые? Говорят, они ежедневно намывают своё тело и волосы, отчего всё это было мягким и податливым, а потому они могли выходить против нас, только полностью закованными в металл. Я прикоснулся к своей руке в том месте, где она не была скрыта плотным кожаным наручем. Твёрдая и холодная. Не настолько твёрдая, как у высушенных мумий, перемотанных бинтами для увеличения прочности сухожилий. И не настолько мягкая, как у утопленников, всю жидкость в теле которых полностью выкачивали и заменяли зельями, отчего они были на ощупь как мягкий надутый гриб. Как-то раз я поймал такого за шею и швырнул его между собой и рыцарями. Он очень удачно для меня напоролся пузом на их клинки, лопнул и окатил рыцарей всем своим содержимым с головы до ног. Верещали все: и лопнувший утопленник, обожжённый святым металлом, проклинавший меня на чём Тьма стоит; и рыцари, отравленные едкими зельями, разъедающими их мягкую кожу под крепкими панцирями доспехов. С тех пор и пошли про меня слухи в Академии, что со мной лучше дел не иметь. Равнодушно относился и к слухам, и ко мне только Шелок. Я так и не понял почему.

— В Гнилой пони? — глухо поинтересовался извозчик, еле ворочая тем, что осталось у него от языка.

Это был массивный и неповоротливый, сшитый из нескольких частей парень со сгнившим глазом и торчащими из него копошащимися червями. Вместо второго глаза, который не сохранился вовсе, был вставлен постоянно вращающийся стеклянный шар, внутри которого плясали искры — некроманты постарались, восстановили ему зрение. Я покосился на него. Говорят, такой шар не даёт хорошей оценки обстановки. Впрочем, судя по пришитым конечностям, всё тело парня сохранилось не очень хорошо, не повезло ему. Чужими конечностями управлять гораздо сложнее, чем своими собственными. Таких держали в Академии ровно год: полгода на адаптацию в новой жизни, полгода на обучение нехитрой профессии — мешки таскать, копать ямы, ковыряться в мусоре. Получишь один раз так лопату — и стоишь с ней десятки лет, пока не развалишься окончательно. На регулярную реставрацию при такой работе не выслужиться никогда.

Если смотреть с этой точки зрения, то мне повезло, что мне всего лишь перерезали горло. Да, шея не функционировала так хорошо, как могла бы, но меня нашли достаточно рано, чтобы процесс некроза не успел войти во вкус. Я также сохранил свои глаза и эластичность сухожилий рук и ног, чтобы меня допустили до следующих курсов Академии. Если повезёт, в армии дослужусь до хорошего звания, и тогда все ужасы некроза мне будут ещё долго не страшны — обо мне позаботятся.

Я молча кивнул извозчику, и он взобрался на козлы. Мертвая лошадь с торчащими наружу гниющими суставами медленно потянула телегу вперёд.

Гнилой пони — небольшое поселение некромантов в окрестностях Некросити со стороны границы, куда мне предстояло добраться. Можно было, конечно, пройти пешком, но я не собирался израсходовать предел возможностей своих суставов слишком быстро и берёг их. В Гнилом пони жили некроманты, специализирующиеся на животных: лошадях, волках, птицах — на всех тех, кто мог пригодиться в хозяйственных или военных целях. Многие выпускники направлялись туда, чтобы получить своё первое средство передвижения, поэтому не было ничего удивительного, что я тоже отправился в эту сторону. Уверен, там будет много моих бывших однокурсников. Вспомнив о них, я задумался, должен ли я покинуть телегу до Пони, чтобы незаметно уйти? Единственный глаз извозчика не позволял ему хорошо рассмотреть меня, вряд ли он сможет описать мою внешность так, чтобы кто-то узнал меня с его слов.

Решив, что это лучшее решение, я тихо спрыгнул с телеги, едва увидел за деревьями высокие шпили башен некромантов. Обогнув Гнилой пони по широкой дуге и не встретив никого, я двинулся к потайному тоннелю через лес, не выходя на дорогу. Никто не должен был знать, что часть выпускников собирается сегодня в катакомбах. И никто не должен был знать, кто именно эти выпускники.

Небо посветлело и сумерки уже рассеялись, когда я добрался до места, жалея, что не взял в Гнилом пони какого-нибудь захудалого коня в долг, чтобы добраться быстрее и безопаснее. Рядом пробегала небольшая речка — условная граница между Тьмой и Светом. Через неё был переброшен обугленный мост, пострадавший в одну из стычек, ремонтом которого не озаботилась ни одна из сторон. Бросив беглый взгляд на журчащую воду, я повернулся было ко входу, когда краем глаза уловил странное движение в стороне у трёх берёз и характерный звук вдыхаемого воздуха. Резко развернувшись и приготовившись защищаться или атаковать, я увидел девочку лет десяти. Черные волосы, большие синие глаза и розовая кожа. По тому, как быстро вздымалась её грудь, было сразу ясно — дышащая. Не отрывая взгляда, она испуганно смотрела на меня широко раскрытыми глазами и прижимала к груди плетёную корзинку с шишками. Видимо, ушла рано утром собирать их и пренебрегла запретом не ходить за речку. Я потянулся за кинжалом, собираясь сделать с ней то, что сделали когда-то со мной — перерезать ей горло. Перед глазами медленно разгоралась знакомая мне красная пелена ярости: никто не должен был знать, где находятся входы в наши подземелья, иначе последствия будут ужасными. Если отпустить её сейчас, то мелкая дышащая добежит до своей деревеньки, поднимет народ, и здесь всё прочешут вдоль и поперёк, безжалостно вырезая всех и каждого, кто встанет у них на пути. И даже если я переживу эту резню, то искатели мне голову оторвут, как только выяснят, кто допустил ошибку, и плакали все мои надежды на будущее.

Холодный металл бесшумно выскользнул из ножен, и я сделал шаг вперёд, приближаясь к девочке. Она не шевелилась, то ли скованная страхом, то ли слишком глупая, чтобы понимать, что её ждёт. Но даже если бы она попыталась бежать, её бы это уже не спасло. Метал кинжалы я тоже неплохо. Или даже очень хорошо.

Я вышел из тени под свет луны, и в лице девочки неожиданно что-то неуловимо изменилось в то самое мгновение, когда я уже собирался замахнуться и нанести удар.

— Похож, — вдруг прошептала она. — Очень похож, — повторила, глядя на меня во все глаза.

Теперь был моя очередь удивлённо замереть на месте. Красная пелена погасла перед моими глазами, и я остановился, сбитый с толку, рассматривая её внимательнее. Захотелось спросить, что значит её «похож», когда вдруг сам понял: да, похожа. Её волосы были гладкими и блестящими, но такими же чёрными, как и мои. Глаза живые и влажные, подвижные, не останавливающиеся подолгу ни на одной точке, но точно такого же оттенка синевы, как и мои. И в лице девочки тоже было сильное сходство с моим собственным. Не убирая кинжал в ножны и готовый убить её в любой момент, я опустился перед ней на корточки и поймал её подбородок пальцами свободной руки. Приподняв ее голову, чтобы лунный свет осветил лицо, я внимательнее всмотрелся в неё, решив, что не будет ничего странного, если я задам пару вопросов перед тем, как убью её.

— Не хныч, — хрипло прошептал я так громко, как только позволяли искалеченные связки. Исказившиеся от слёз черты лица девочки мешали мне как следует рассмотреть её. Но всё же я понял: да, она была просто удивительно похожа на меня. Так сильно, что мне это было даже странно. Кажется, такое случалось у дышащих, но я совершенно не помнил, почему это происходило. Рассматривая её, я мрачно размышлял, с какого вопроса мне начать. Могло ли подобное сходство означать, что она знала, кем я был раньше? Могла ли рассказать, что со мной случилось? Дышащие думают, что большинством из нас движет лишь жажда убийства всего сущего. На деле же многие до зубного скрежета желали только двух вещей: вспомнить, кто они есть, и отомстить тем, кто оборвал их жизнь. Желал этого и я. Но это было сложно, очень сложно. Единицам везло выяснить, кто они и откуда. Будет ли этот ребёнок покрывать моих убийц или честно расскажет всё в подробностях без предварительных пыток, на которые у нас с нею просто не было времени?

Где-то вдалеке послышались шаги, разрушая все мои планы. Мелкие веточки ломались под чьей-то лёгкой поступью, и по характерному сбитому ритму я догадался, кто это был, поскольку бывал с ним в одном отряде довольно часто.

— Спрячешься там, — указал я на небольшую ложбинку за березами, откуда девочка не увидела бы, куда мы уйдём, и где не увидели бы её. — Не дыши и не шевелись, — предупредил я, поднимаясь на ноги. Ухватив её за шкирку, я легко поднял девочку в воздух и опустил за деревья, чтобы она не шумела, ползая по земле. Девочка прижала к себе корзинку одной рукой, а второй испуганно зажала себе рот и нос. Я удовлетворённо кивнул ей.

Поскольку немёртвые не дышали, для многих из нас звук дыхания был довольно хорошо заметен, выбиваясь из размеренного шума ветра, воды или чего-нибудь ещё. Те, у кого был хорошо развит некромантами слух, слышали и биение сердца, но тот, кто шёл сюда, был не из них. Впрочем, дыхание он умел различать гораздо лучше меня, поэтому нужно увести его в сторону как можно скорее. Иначе девочку могут убить, и я никогда не узнаю что-либо о своём прошлом.

Не убирая кинжал на всякий случай, я двинулся навстречу шагам, оставляя берёзы с девочкой за спиной. Я нарочито громко шагал, чтобы быть услышанным, и почти улыбнулся, когда шаги впереди затихли. Я ещё не знал, как буду потом искать эту девочку, но сейчас она была единственной ниточкой, соединяющей меня и моё прошлое. С момента моей смерти прошло не больше семи лет, ей на вид около десяти. Интересно, помнит ли она меня? Знает? Или просто удивилась сходству? Но как она так быстро заметила это в темноте? Я сам не разглядел, пока она не сказала.

— У-у-у, — поприветствовал голос впереди, и из-за деревьев мне на встречу вышел Велок. У Велока была вырвана нижняя челюсть, поэтому говорить он не мог, только мычал. Мясистый черный язык свисал вниз, сочащимися из тела зелья, призванные притормозить стремительно развивающийся некроз, капали с него ему на грудь. По всем правилам Велок должен был попасть в ряды бытовых работников, но показал удивительные способности к выслеживанию и боевым искусствам, отчего ему разрешили доучиться до конца. Теперь, если ему не удастся выслужиться, некроз уничтожит его способности к передвижению. Его левая нога уже довольно сильно пострадала, отчего Велок заметно прихрамывал, но всё ещё умел тихо передвигаться, не оставляя рыцарям шансов заметить его раньше положенного времени.

Шелок и Велок были с одной виселицы и из-под руки одного и того же некроманта, работавшего над ними почти одновременно. Шелок любил называть Велока своим названным братцем и как будто даже помнил что-то про его прошлое, но не распространялся. Одно время Велок довольно много ходил за ним по пятам, пытаясь что-то выяснить, но из-за того, что он не мог говорить, а только мычал, Шелок делал вид, что не понимает, чего от него хотят и только отшучивался. Благодаря своей памяти он сохранил в себе много черт, присущих дышащим, чем иногда сбивал с толку немёртвых в Академии, для большинства которых эмоции, шутки и живое общение были чем-то недоступным.

Шумно потянув воздух носом, Велок огляделся вокруг, и я подавил желание вытереть левую руку об одежду. Мог ли на мне остаться запах девочки всего от пары прикосновений?

— Мы на самой границе. Дышащие близко, — бесстрастно подтвердил я. — Надо уходить.

— У-у-у? — вопросительно потянул Велок, возвращаясь взглядом ко мне.

— Думаю, если мы оба здесь в этот час, то мы за одним и тем же.

Велок секунду смотрел на меня замершим взглядом, потом кивнул и спрятал в ножны кинжал, который до этого я не заметил в его руке. Впрочем, я тоже пришёл не с пустыми руками и убрал оружие вслед за ним. Тихо ступая, мы двинулись почти бок о бок в сторону входа в тоннель. Я старался не слишком спешить, чтобы Велок был чуть впереди, но быстро сообразил, что он делает то же самое. Тогда я задумался, насколько подозрительным будет выглядеть моё поведение, если я замедлюсь, чтобы не обгонять его? Сосредоточившись на боковом зрении, я немного напрягся. Будь это обычный дышащий, я бы просто перерезал ему горло и оставил в канаве, но простой металл не мог убить никого из нас, а святыми клинками мы не пользовались по вполне понятным причинам: нам было запрещено. Всё освящённое оружие, какое мы находили, передавалось Высшему Магистрату, и за этим строго следили.

Добравшись до скрытого входа в тоннель, мы нырнули вниз, и я едва удержался от того, чтобы не повернуться и не посмотреть на прощание в ту сторону, где среди корней берёз оставил странного ребёнка. Найду ли я её? Рискнёт ли она снова прийти сюда? Убью ли я её?

«Убью», — мысленно пообещал я себе. Лучше её убью я, чем кто-то другой. Тогда это будет хотя бы быстро.