Королева Франции (джен)

Эпиграф:

" — Всё у меня нескладно получается! Что же делать? Думайте вы за меня, матушка!

— Надо послать в Анжер посла.

— Но кто бы согласился на такое опасное задание?! Я не знаю ни одного мужчины, который пошёл бы на это!

— Не можете доверить это дело мужчине? Тогда доверьте его женщине!

— Женщине?! Матушка, неужели вы бы согласились?! Матушка! Вы мой ангел, моя спасительница!

— Просто, я всё ещё королева Франции!".

* * *

Екатерина была в настроении мрачной задумчивости. Она знала, что совладать с Франсуа непросто. Её младший сын, окопавшийся сейчас в Анжере, в умении играть похож на неё. Это изворотливый и хитрый дьявол. И рядом такой же дьявол — Бюсси. Задача сложная. И жизненно необходимо ее решить. Екатерина злилась. Этот гадёныш снова поставил королевство под угрозу гражданской войны. Что бы о ней ни говорили, она не была патологически жестокой и радела о благе государства и подданных. И действовала только в интересах государства. Ведь именно королева-мать Екатерина Медичи и никто иной, с тех пор, как приняла в свои руки бразды правления, пыталась найти компромисс с гугенотами и примирить грызущиеся до смерти партии. Каких усилий стоило составить, провести и заставить работать Сен-Жерменский эдикт, дарующий гугенотам право собираться, вести службу по протестантскому образцу, открыто исповедовать учение Кальвина! А конференция в Пуасси с примирением заклятых врагов и нахождением консенсуса?! Но чёртовы Гизы в 1562 году устроили резню в Васси и всё пошло под откос. Все, что она строила трудом и потом. А через десять лет, когда установилось подобие равновесия и согласия, когда состоялся политический брак ее дочери Маргариты и этого бойкого беарнца Генриха Бурбона Наваррского, те же Гизы снова подложили ей свинью: спланировали за ее спиной Варфоломеевскую ночь. А вину за провокацию, конечно, возложили на нее. И как только она просмотрела?!

Ее сыновья, увы, не отличались ни здоровьем, ни умом. Карл был слаб и безволен. Генрих честен, но прост и не гибок. Вот младший, вечно и ныне мятежный Франсуа, обладал хотя бы задатками дипломата и определенной волей. Но и только. Хитрость и дипломатичность — это не все. Настоящий король должен уметь подавлять эгоистичные порывы. Он должен помнить, что он никогда не бывает один, а его поступки всегда имеют большие последствия для многих и многих. У Франсуа не было широкого государственного ума. Только большие амбиции и болезненное самолюбие. Таких королей, как ее добрый друг и наставник Франциск I, отец ее покойного никчемного, но все-таки горячо любимого мужа Генриха II, немного. Сыновья пошли не в мать и не в деда. Дочери — да. Но у них не было нужного политического влияния. А потому все было исключительно на ней.

Все эти долгие годы со смерти Генриха II вся тяжесть государственных дел и политических решений обрушилась всем грузом и не переставая давила на ее плечи. Ей приходилось бороться с непредсказуемостью Карла. Смотреть во все глаза за Франсуа и обуздывать его запредельное мелочное честолюбие. Сдерживать мощь и жестокое вероломство Гизов, никогда не отступавших, не довольствовавшихся малым и всегда игравших по-крупному. И всегда помнить про беарнца. Он опасен для Валуа. Хотя, конечно, если на чистоту: именно он достоин быть королем. Но ведь те, чьим врагом он был — ее дети. Кто бы что ни говорил, но она любила их и пыталась защитить. О, если бы он был ее сыном!

Она должна была сдерживать сепаратистскую окраину, держать в ежовых рукавицах зарвавшуюся и ощерившуюся Наварру, все больше походящую на государство в государстве, угрожающую спокойствию и единству всей Франции. Наварра и гугеноты, "спасибо" Гизам, уже на та, двадцатилетней давности, безвинно угнетаемая. А ведь тогда, в шестьдесят втором, была возможность направить все в нужное мирное русло. Но эта возможность давно упущена, а ненависть и непонимание перешли все пределы. На дворе уже семьдесят восьмой. Достичь мира переговорами... Не после резни в Васси. И уж точно не после проклятой Варфоломеевской ночи, от которой ей и ее дочери никогда не отмыться! А имя несчастного самоотверженного святого, с которого заживо содрали кожу, звучит теперь как ругательство. Какая судьба! Наварру и все окраины можно вернуть лишь силой. Рубикон давно пройден. А, значит, теперь дорога одна: только вперед и не останавливаться. Действовать жестко, иначе будет только хуже. Всем. Все эти годы она радела о благе государства, живя при этом в народной ненависти: ведь во всем том, в чем были виноваты Гизы и Монморанси обвиняли ее. Разгребать ей. Получать палочные удары ей. И звание "черной королевы", и клеймо убийцы, и отравительницы тоже ей. Сдерживать Испанию и Габсбургов, лавируя между ними и Римом. Между Австрийским домом и Священной Римской Империей. И не забывать про Польшу и Англию. И помнить еще про пол-мира, тоже на всякий случай, для полного спокойствия! Не допустить очередную резню в стране и остановить ту кашу, что заварил этот паршивец со своими амбициями! Щенок! Нужно угомонить строптивого высокородного вассала, не потеряв при этом сына... Двух сыновей... И все это ей! Не многовато-ли для одной женщины? "Матушка, думайте вы за меня!" — Мадонна, да она всю жизнь за всех думает!

Как же она устала. Болит голова. Она попыталась сосредоточится на предстоящем разговоре с Франсуа. Чего он может потребовать? Что дать немедленно, а что осторожно придержать? Как может он себя повести? И как держать и вести себя ей? Надо как можно детальней продумать все возможные варианты.

— Ваше величество, может... — затараторила фрейлина, с отвратительной визгливой собачонкой на руках, с дурацким бантом, таким же дурацким и безвкусным, как и ее собственный головной убор. Только этой глупой трещотки сейчас не хватало.

— Замолчи! — сказала Екатерина сквозь зубы. Голова сейчас расколется. Рене! Вот кого сейчас не хватает. Этих глупых куриц-фрейлин оставить бы в Париже, а взять с собой только Рене. Рене... Его всегда не хватает. Как не хватает Франциска. Два по-настоящему родных ей человека за всю ее проклятую жизнь. Но они давно ушли в небытие. Можно бы и привыкнуть. Но нет... Уж самой пора в могилу... а все нет-нет, да и ищут глаза ответный взгляд, а, закрыв их, хочется окликнуть, поделиться мыслью или скупой едкой шуткой и услышать что-нибудь более зрелое, чем это: "Все у меня как-то нескладно получается! Думайте вы за меня!". Или нечто много интереснее, чем глупости этих пустышек, бабочек-однодневок, сидящих сейчас напротив. И какой только соломой набиты их головы! Из всего окружения при дворе в последние годы лишь один человек достоин внимания — Шико. Но она — королева, а он — худородный дворянчик в три поколения. Да и он всегда при сыне. Он — человек Генриха. Иногда сил никаких не было, как хотелось приблизить его к себе, поговорить. И не хватало старого, но такого доброго, милого сердцу врага — беарнца! Ах, Генрих, Генрих! Где те дни, когда они играли в колючие гляделки и в ядовитые слова друг с другом. И в эти смертельно опасные пятнашки. Уж этот обаятельный чертенок понимал что к чему! И сейчас, кстати, можно поставить тельца против яйца, что эта история с побегом не обошлась без славного Анрио! Славный Анрио! Ох уж эта Судьба! Кого-то, не успевшего вылезти из пеленок, "славным" называют, а кого-то "черной королевой". Так. И, конечно, Бурбон Наваррский сможет предоставить и предоставит войск тысяч шестнадцать в помощь Анжеру. Сам Анжер потянет тысяч на десять. Наваррский столкнет своих противников лбами. Он поможет им изорвать друг друга в клочья, а потом сожрет остатки. О да, господин Наваррский, с вами не соскучишься! Так. Войск порядка тридцати тысяч, а может и больше. Катастрофа! Надо собраться с мыслями!

Итак, Анжер. Франсуа. И, конечно, чертов Бюсси — куда без него. Без этого дьявола здесь не обойдется. Город, конечно, на осадном положении. Что Франсуа будет требовать? Что более всего его волнует? Болезненное самолюбие, чувствительно задетое? Безусловно. Он назовет и прикроет его оскорбленной честью. И, конечно, выгода в виде привилегий. Постараемся обыграть его. Надо самой первой начать давить на это. Предлагать внешне пышные привилегии, в сущности ничего не дающие на деле, но тешащие самолюбие и выглядящие, как извинения брата и короля. Определенная сумма денег. Что еще? Франсуа осторожен. Шкуркой своей дорожит весьма. Обратим его внимание на то, что здесь, за стенами Анжера, он совсем не в безопасности. Он думает, что дружен с нашим славным Анрио? Разубедим его — вот уж, что самая настоящая правда! Тем более сам не дурак — все понимает. Он отдает себе отчет в том, как опасен для него его "союзничек". Еще? Давить на то, что он хороший француз и не допустит кровопролития? Чушь. Прошло бы с Генрихом. Но тот и не устроил бы такого. В виде самостоятельного пункта убеждения не пройдет. Но в качестве красивого засахаренного фрукта на вершину этого торта вполне. Если правильно подать. Франсуа Анжуйский не преминет, для славы вящей самого себя, сделать красивый жест. Особенно, когда его высочество оскорбили. Этакий великодушный всепрощающий мученик с добрым нравом и, глядишь, уже никто не помнит, что он подлец и заговорщик. Так. А что делать с его правой рукой, с господином де Бюсси? Вести себя так же, как с сыном. Как с хозяином дома, что по сути так и есть. Уважительно. Вежливо. Даже с теплотой и вниманием. Почти как с равным королевскому сыну. Поднимем его до себя. С ним надо быть очень аккуратной. Что ж, план действий готов. Остальное по обстоятельствам. А что, если этот паршивец все же заупрямится? Ерунда. Это не Карл. Он обладает здравомыслием, которое питает понимание своей выгоды. И мы преподнесем ему наше блюдо так, что он увидит, как ему невыгодно играть в осла и в обиженного, но выгодно соглашаться на предлагаемые условия: возвращаться в Лувр и делать приятное лицо.

— Ваше величество! Анжер! Подъезжаем! Они на осадном положении!

Как и предполагалось. Началось. Что ж, сыграем! Быть может, это в последний раз. Пусть же эта игра запомнится. Мрачная сосредоточенность сменилась былым боевым азартом. Тряхнем стариной, как в старые недобро-добрые времена! И блудный сын, принц и брат через неделю будет в своих покоях в Лувре — не будь она Екатериной Медичи! Ведь она все еще королева Франции!