Цветы из космоса (джен)

Своего деда Зелофехада Мура я практически не знал. Мой отец женился против его воли, и о нашем небольшом семействе дед предпочитал не вспоминать. В первый раз я увидел его на поминках по дяде моего отца — Эбинезеру Муру. Зелофехад был крепким стариком с суровым лицом и заплетенными в тугую косицу седыми волосами. Он не обменялся с отцом и словом, а нас с матерью и младшей сестрой словно и вовсе не видел. Спустя несколько лет после похорон в местечке, где жил дед, произошла какая-то неприятная история. Тогда меня считали слишком молодым, чтобы посвящать в важные семейные вопросы, и я мог довольствоваться лишь подслушанными обрывками разговоров. Как я понял, деда обвиняли в колдовстве, но доказать ничего не смогли. Зелофехад не оправился после всей этой истории и вскоре даже прислал отцу письмо, желая восстановить отношения. Однако мой бедный отец уже умирал от чахотки, а потому долгожданного примирения не случилось — дед приехал уже на похороны. Я поразился разительной перемене в его внешности и повадке. Он сильно сдал и походил лишь на тень себя прошлого. Со слезами на глазах стоял он над гробом сына, а после траурной церемонии покинул наш дом, и больше я его не видел. Зелофехад пережил моего отца на несколько лет. За все это время мы не получили от него ни строчки.

Тем удивительнее мне было получить письмо от душеприказчика Зелофехада, из которого я узнал, что унаследовал старый дедовский дом в Аркхэме. Мать и некоторые родственники советовали мне не вступать в наследство, однако меня соблазняла близость Мискатоникского университета, в котором мне обещали место ассистента, а потому я решил взглянуть на дом и уже на месте принять решение.

Знойным июльским днем я доехал по пыльной дороге к самой окраине Аркхэма, где река Мискатоник разливалась по весне, затопляя прибрежные луга, из-за чего около дома образовывалось настоящее болото, с которого вечерами доносился лягушачий хор. Дом стоял в окружении заброшенного сада. Ветви деревьев уже давно никто не обрезал, и их разросшиеся кроны словно тянулись к окнам, наполняя воздух зеленым шумом. Сам дом произвел на меня благоприятное впечатление. Это место не было родовым гнездом — после смерти жены Зелофехад продал свое имение в Ричмонде и перебрался в Аркхэм. Возможно, его также прельстила близость Мискатоникского университета и его обширной библиотеки.

Я с интересом рассматривал неказистый двухэтажный дом, в котором причудливо переплетались элементы разных эпох. Первый этаж, добротный, деревянный, на прочном каменном фундаменте, принадлежал к строгому пилигримскому стилю. Над ним нависал второй, затемняя окна, из-за чего дом казался неприветливым. Однако последующие хозяева попытались смягчить строгость пилигримов и пристроили шестиугольную островерхую башню и вычурное каменное крыльцо. Меня искренне позабавил этот необычный результат архитектурных экспериментов, и я сразу понял, что останусь здесь жить.

Обстановка внутри дома меня вполне устроила. Мебель была хоть и старая, но крепкая и добротная, в хорошем состоянии. Последние годы жизни Зелофехад проводил в своем кабинете и даже спал там, судя по продавленному кожаному дивану, от которого я без сожалений избавился. Но больше всего меня поразила дедовская библиотека. Ей отводилась отдельная комната, и я с интересом изучал, какие авторы и идеи занимали ум моего родственника, с которым человеческая гордыня и безжалостное время так и не дали мне познакомиться. Там были труды Плутарха и Аристотеля, астрономические исследования Тихо Браге и Николая Коперника, «Книга о разнообразии мира» Марко Поло, собрание мифов и легенд разных народов мира. Однако я с отвращением обнаружил и такие книги, как Malleus Maleficarum, Vitae sophistrarum Евнапиуса, Discurs des Sorciers Буге⁽¹⁾, а также «Некрономикон» Абдула Альхазреда — целый шкаф был посвящен ведовству и магии. Учитывая, что несколько поколений моих родственников были священниками в Ричмонде, подобный интерес деда не мог не вызывать вопросов. Я засомневался, были ли уж так беспочвенны обвинения в колдовстве, сделавшие моего деда отшельником и изгоем.

Из-за переезда у меня было достаточно и своих забот. Электричество в доме работало с перебоями, водопровод барахлил. Также второй этаж требовал небольшого ремонта — деревянная обшивка здесь довольно сильно обветшала, а вход в башню и вовсе был заколочен. Скромной зарплаты ассистента хватало с трудом, и чтобы покрыть расходы, я даже продал часть книг и ненужной мне мебели.

В Аркхэме меня поначалу приняли прохладно. Я надеялся расспросить жителей о Зелофехаде, но вскоре понял, что чем меньше задаю вопросов и вообще вспоминаю о деде, тем лучше ко мне относятся. Например, лавочник перестал меня чураться только после того, как я упомянул, что за всю жизнь ни разу не поговорил с Зелофехадом. Местные столяры, которых я пытался нанять, отказывались идти в мой дом. Единственным человеком из Аркхэма, кто все-таки рискнул это сделать, был плотник Джон Морган. Пока он работал у меня в доме, еду ему носила приемная дочь — чернокожая и молчаливая Репентанс. Я не мог позволить себе кухарку, и за небольшую сумму мы сговорились, чтобы Репентанс готовила и на меня. Как-то раз я застал ее в библиотеке — она сидела на полу с книгой на коленях. Она была настолько погружена в чтение, что заметила мое присутствие, только когда я подошел к ней вплотную и позвал по имени. Репентанс испугалась, вскочила на ноги и принялась извиняться. Я заверил ее, что все в порядке, и даже позволил пользоваться библиотекой. Разве что попросил советоваться со мной насчет выбора книг, так как опасался, что некоторые издания в библиотеке Зелофехада не подходят молодой девушке.

Я рассказал Джону о нашем договоре и невзначай завел разговор относительно истории Репентанс. Нехотя и не за один раз Джон поведал мне о своем друге Николасе Дюбуа, с которым они плечом к плечу сражались на Западном фронте. Дюбуа очень скучал по своей семье и переживал о беременной жене. Но когда он наконец вернулся домой, дома было пусто. Его жена умерла в родах, младенец пережил ее ненадолго; два сына пропали, и никто не знал, где они. Осталась лишь одиннадцатилетняя Репентанс. После смерти матери ее растила старая полубезумная бывшая рабыня, и девочка росла настоящим дичком. Николасу удалось обучить девочку правильно изъясняться на английском, но слова и заклинания, которые она порой произносила на непонятном языке, приводили его в ужас. Джон не стал вдаваться в подробности, но я понял, что старуха, вероятно, принадлежала к одному из культов Черного континента и обучала девочку ведовству. Однако висевший на шее Репентанс крест говорил о том, что бедняжку удалось вернуть на путь истинный. Тем не менее, Дюбуа страдал от раны, полученной на фронте. Он понял, что скоро умрет, и взял с Джона клятву не бросать Репентанс, а вырастить ее как свою дочь, что Джон и сделал. Он думал было перебраться в Канаду, но осел в Аркхэме. Я сомневался, что у Репентанс были подруги, а потому старался подобрать для нее самые интересные книги, раз у нее не было другой отдушины.

Так я и зажил — утра я проводил в Мискатоникском университете, а вечера — в компании Джона. При этом я не оставлял попыток разобраться в тайне деда и, по возможности, восстановить его доброе имя в Аркхэме. Первым источником информации для меня стал, разумеется, Джон Морган. Ему не хотелось говорить о Зелофехаде, однако потихоньку я сумел вытянуть из него, что несколько лет назад в городе внезапно начал пропадать скот. Сначала недосчитывались коз, потом коров — их разодранные туши находили в полях. Никто не мог понять, что за свирепое и сильное животное может вот так задрать взрослую корову, причем если на тушах оставались забытые куски мяса, то кровь из них была выпита досуха. После этого начали пропадать младенцы и дети постарше — их тела находили в отдалении от города в таком же плачевном состоянии. В этот момент кто-то пустил слух, что окна в башенке в доме Зелофехада по ночам светятся странным голубым светом, и горожане заподозрили деда в сговоре с нечистой силой. Обстановка накалялась, и от самосуда его спасло только то, что убийства внезапно прекратились. Пропал и странный свет из башни. Немного погодя к деду наведалась полиция: бесследно исчез его ассистент, молодой Олби Хаас. Однако и Зелофехад, и жители города подтвердили, что видели, как он уезжает из города на повозке. Олби Хааса так и не нашли, а мой дед из сурового и уверенного в себе человека превратился лишь в тень былого себя.

Несмотря ни на что, в глубине души я испытывал уверенность, что все было совсем не так, и обвинение ложно. А потому я собрал все записи Зелофехада: все дневники и записные книжки, которые смог найти — и начал постепенно их разбирать, надеясь, что на страницах, испещренных размашистым почерком, смогу найти разгадку. Я пытался заниматься этим в дедовском кабинете, однако там мне становилось не по себе. Я вздрагивал каждый раз, когда в окно билась ветка или начинал мигать электрический свет. В такие моменты мной овладевала смутная тревога, словно где-то поблизости таится опасность, о которой я еще не подозреваю. А потому я перенес дневники и тетради Зелофехада в свой собственный кабинет, который устроил на втором этаже.

Я начал с ранних записей. Зелофехад писал, что приобрел этот дом, так как его расположение в отдалении от жилых мест позволяло проводить опыты спокойно, не опасаясь привлечь ненужного внимания. В его дневниках постоянно встречались два имени — Обедайа Калхун и Олби Хаас. Калхун был профессором Нью-Йоркского университета и часто присоединялся к экспедициям и исследованиям деда. А Олби Хаас, который начинал в том же университете ассистентом, быстро стал личным секретарем и компаньоном Зелофехада. Честно говоря, я испытывал не самые лучшие чувства по отношению к Хаасу, который занял пустующее место моего отца. Я никак не мог отделаться от ощущения обиды и зависти, хотя и корил себя за это.

И все же я с большим интересом читал об экспедициях, которые предпринимали мой дед с Калхуном и Хаасом, как они посещали индейские племена, общались с путешественниками, недавно вернувшимися из дальних странствий, всерьез планировали поездку в Полинезию — на Гавайские острова. И хотя эти записи практически не проливали свет на будущую катастрофу, я не мог оторваться от описаний старинных артефактов, городов и людей. Однако все чаще я замечал, что Зелофехад и его товарищи что-то искали, причем говорилось об этом вскользь, намеками.

Также предмет записей постепенно менялся, и если поначалу из них можно было почерпнуть достаточно любопытные факты антропологического и этнографического характера, то вскоре дед начал писать о некоем тайном знании, духовном обогащении, выходе за границы привычного мира. Я с опасением и брезгливостью читал описания нечестивых ритуалов, трансов и прочих богопротивных деяний, которые, как я надеюсь, мой дед просто наблюдал, но не принимал в них участия. Каждая новая страница давалась мне все тяжелее. Я боялся прочитать исповедь о том, как Зелофехад встал на путь ведовства, но, к счастью, пока рациональность Муров брала свое.

Я завершил одну тетрадь и перешел к следующей. В ней Зелофехад с горечью описывал, что внезапная болезнь помешала ему отправиться в Полинезию вместе с Калхуном и Хаасом. А потому все свое свободное время он употребил на написание некоего труда, на который возлагал большие надежды. Я несколько раз перерыл кабинет, но так и не нашел ничего похожего на монографию. Вероятно, по какой-то причине он ее впоследствии уничтожил.

Тон записок изменился, когда Обедайя Калхун и Олби Хаас вернулись:

«Я абсолютно счастлив, как только может быть счастлив человек на пороге величайшего открытия. Все наши расчеты, выкладки и надежды оправдались. Обедайя не нашел того, что мы искали, на Гавайях. Однако он догадался посетить соседний остров Ниуэ, что было сопряжено с большим риском. Теперь же можно переходить к практической части нашего исследования. Я оборудовал в башне все так, как описывается у Абдула Альхазреда, и если безумный араб не лгал, то мы обретем источник неисчерпаемых знаний прямо здесь, в моем собственном доме».

Дальше несколько листов было вырвано. В башне! Я заволновался, так как Джон Морган как раз сегодня взялся расчищать вход в башню. Что, если он найдет там что-то запретное и колдовское? Как тогда в Аркхэме будут относиться ко мне? Репутация всей нашей семьи стояла на кону. Я почему-то был настолько уверен в невиновности Зелофехада, что сама возможность, что правы были горожане, выбила меня из колеи. Я вышел в коридор и воспользовавшись тем, что уже смеркалось, попросил Джона прекратить работу:

— Видите ли, — говорил я в сильном волнении, не заботясь о том, чтобы звучать хоть как-то правдоподобно, — у меня болит голова, а к завтрашнему дню я должен подготовить план лекции. Шум мне ужасно мешает. Не могли бы вы вернуться завтра?

Джон Морган посмотрел на меня с совершенно нечитаемым выражением лица, так что я не понял, верит он мне или нет, и отправился домой, забрав Репентанс из библиотеки. Я же испытывал сильное нервное возбуждение. В какой-то мере я тоже находился на пороге открытия — сегодня я узнаю, насколько правдивы были слухи о том, что мой дед был колдуном. Джон Морган оставлял свои инструменты в доме, так как в тот момент других заказчиков у него не было. А потому я взял топор и, особо не церемонясь, принялся рубить в щепки доски, которыми был заколочен вход в башню. Джону оставалось убрать всего пару штакетин, а потому с работой я справился быстро. Тяжелая дверь башни была заперта. Я успел хорошо ознакомиться с содержимым ящиков стола в кабинете деда и точно знал, что ключей там нет. Поэтому я снова взялся за топор. Рубить добротную тяжелую дверь было сложно, лезвие отскакивало от нее, как от листа железа, пока я не догадался все усилия направлять на замок и, орудуя обухом, сумел-таки пробиться внутрь. За это время успело стемнеть. Мне показалось, что как только я вошел в комнату, лягушки начали квакать втрое громче прежнего. С детства я любил лягушачий хор, однако сейчас мне казалось, что некто или нечто шлет мне предостережение.

Мне пришлось зажечь фонарь, чтобы разглядеть содержимое комнаты, так как уже стемнело, а окна башни были заколочены. Мои худшие опасения оправдались — это место напоминало языческое капище. Стены и пол были исписаны чудовищными знаками, которые не походили ни на один известный мне язык. В угол был сдвинут камень, видимо, когда-то стоявший по центру, так как за ним тянулись глубокие борозды. В неровном свете фонаря я различил на нем бурые подтеки от засохшей крови и следы земли. Я задыхался от волнения, отвращения и обуявшего меня страха, а потому распахнул ставни. Порыв холодного ветра с болот привел меня в чувство, хотя башня тут же наполнилась лягушачьим кваканьем. Я сообразил, что мой дом стоит на отшибе, укрытый от любопытного взгляда. У меня была целая ночь до прихода Джона Моргана, чтобы придать башне менее подозрительный вид. Эта мысль ободрила меня. Кроме того, если Зелофехад в одиночку справился с камнем, это смогу сделать и я, более молодой и крепкий, чем он. Я выбрал несколько досок потолще и приставил к окну на манер ската. Не без труда я подтащил к ним камень. Причем, стоило мне сдвинуть его с места, как работа пошла гораздо быстрее. Мне даже показалось, что какая-то сила помогает мне толкать этот камень снизу. Обливаясь потом, я взвалил его на импровизированный скат и сбросил вниз. Камень ухнул с глухим звуком. После этого я поднял в башню ведра с водой и принялся отмывать стены и пол от чудовищных письмен. Мне это частично удалось, хотя в некоторых местах знаки были процарапаны в полу. Доска, на которой лежал камень, треснула под его тяжестью и, когда я проходился там с тряпкой, то заметил под ней углубление. Я выломал доску с помощью топора и обнаружил тайник. Свет фонаря выхватил кости — останки каких-то мелких птиц и грызунов, а также засохшие растения. Я тщательно собрал всю эту мерзость и выбросил в компостную кучу. Камень же я оттащил через болото к реке и столкнул в воду.

Разумеется, утром мне предстояло объясняться с Джоном Морганом, но теперь, лишенная своего чудовищного алтаря, башня словно выглядела безопаснее. Удовлетворенный, я улегся спать.

На следующий день я дождался Джона и едва начал объяснять, что самостоятельно проник в башню, как до нас донесся женский крик. Мы бросились на второй этаж и обнаружили в башне Репентанс. Она указывала рукой на полустертую надпись и что-то говорила на непонятном языке. Бедняжка была в ужасе. Морган прикрикнул на нее, грубо схватил за плечо и вытолкнул из башни. Репентанс бросилась вниз по лестнице.

— Не понимаю, что на нее нашло, — сказал Джон, с любопытством озираясь.

— Я побоялся найти здесь что-либо, что укрепит подозрения относительно моего деда, — признался я, — и потому решил войти сюда сам.

Джон посмотрел на вскрытый пол, разбросанные доски, царапины на дереве, но ничего не сказал.

Джон Морган продолжал свою работу, я же, обескураженный странной находкой, на время забросил дневники Зелофехада. Возможно, я так и не вернулся бы к ним, если бы не сны, которые начали мне сниться. Сначала это было просто голубое сияние, которое постепенно разгоралось где-то неуловимо, на границе сна и яви. Потом я вдруг увидел, как мой дед стоит на коленях в башне и, сверяясь с книгой, чертит на полу странные знаки. Все было настолько реальным, словно я стоял у него за спиной. Мне казалось, что если я протяну руку, то смогу до него дотронуться. После этого я видел, как мой дед и еще двое, чьи лица были для меня неразличимы, устанавливали камень, приносили землю и высаживали на ней некие семена, как открывали круглое окно башни, чтобы на семена падал лунный свет, как убивали мелких животных и орошали капище их кровью. Я видел, как одному из участников действа, самому младшему, становится дурно от нечестивых действий, совершаемых остальными. Видел, как на камне расцветают голубые цветы, не похожие ни на одно знакомое мне растение. Их соцветия напоминали хищные пасти животного, а листья — тянущиеся к жертве щупальца. И лишь цвет их — ярко-голубой — казался хоть и чуждым, но болезненно прекрасным…

С детства мне говорили, что все сны приходят нам от лукавого, а потому я старался не придавать им значения. Однако увидев тот же сон в четвертый раз, я не выдержал и вновь открыл дневники моего деда. На одной из страниц я увидел рисунок цветка — точно такого же, как в моем сне.

«7 сентября. Цветы Юггота оказались реальностью. Мы делаем все, как указано в книге. Бедняга Олби не может видеть, как цветы пожирают крыс живьем. Однако мы с Обедайей терпеливо объясняем ему, что это небольшая цена за тот результат, который мы получим. Мы все уже начали видеть сны о голубом сиянии. Это воздействие цветов. Вчера я видел остров Ниуэ, как Обедайя договаривался с вождем местного племени. Все в мельчайших подробностях. Я уточнил некоторые детали у Обедайи и Олби. Они очень удивились, потому что все так и было, а некоторых мелочей они и сами уже не помнили.

9 сентября. Сегодня во сне голубой свет принял облик. Мой мудрый провожатый водил меня по садам Семирамиды. Я видел настоящее чудо света и узнал о каждом цветке, о каждой травинке в нем. Сколько времени бы понадобилось на такую обстоятельную лекцию в обычном ботаническом саду в реальности!? Я же помню из моего чудесного путешествия все. Обедайя также доволен. Сегодняшнюю ночь он провел в Долине царей в Гизе. А Олби меня беспокоит. Кажется, он не готов осознать всю важность дара, который мы обрели.

12 сентября. Олби с дрожью в голосе сообщил о том, что в Аркхэме начали пропадать козы. Я не вижу никакой связи с тем, чем мы занимаемся в башне. Да, мы приносим в жертву цветам мелких птиц, да их аппетит растет. Но нет никакой возможности, чтобы они нападали сами.

20 сентября. Нападения на скот продолжаются. На бедняге Олби нет лица. Он сказал, что цветы прокляты, и на нас также лежит проклятье. Я убеждал Олби, что он неправ, однако Обедайя спустился в мой кабинет в большом волнении — в башне он нашел козий череп, которого еще накануне там не было.

25 сентября. Которую ночь я прошу моего наставника объяснить, что происходит в Аркхэме. Он же показывает мне все новые и новые чудеса. Сегодня во сне мне впервые удалось взять свое тело под контроль, и я спросил, почему он не открывает мне, что происходит в городе. Провожатый устремил на меня взгляд своих голубых глаз и спросил, доверяю ли я ему, верю ли, что он исполняет свою часть клятвы точно также, как мы исполняем свою. Я ответил утвердительно, а после словно провалился в голубое свечение и оказался в странном месте — или, точнее, состоянии — без пространства и времени. С высоты я смотрел на величественный голубой шар и не сразу понял, что вижу Землю. Провожатый рассказывал мне о планетах и светилах. Я верю ему. Я знаю: то, что происходит в Аркхэме, никак не связано с нашими изысканиями».

Далее Зелофехад подробно описывал последующие сны, и я счел подобное чтение богопротивным. Однако на всякий случай я сходил к компостной куче и с ошеломлением увидел, что там начали цвести те самые голубые цветы, что я видел во сне и что зарисовал мой дед. Видимо, на выброшенной мною тряпке сохранились семена. Подойдя ближе, я обнаружил несколько свежих трупиков птиц и грызунов.

Разумеется, я знал о росянках и венериных мухоловках, понимал, как они устроены. Но эти странные цветы нисколько не походили на хищников от царства растений. Будучи исследователем по натуре и по профессии, я решил остаться на ночь в саду — благо ночи были теплыми — и проследить за цветами. С заходом солнца я расстелил на траве покрывало, развел костер и приготовился наблюдать. С болота раздавались обеспокоенные крики козодоев. В свете костра вилась мошкара. Цветы никак не проявляли себя, хотя я несколько раз в час подходил к ним либо светил на них фонарем. Я чувствовал себя дураком, но решил не отступаться от своей затеи. Время от времени мои глаза закрывались, и я проваливался в дремоту, но тут же вскакивал и прохаживался. Я жалел, что мне приходится вести свое исследование в одиночестве. У Зелофехада были Калхун и Хаас. И хотя о моих делах знал Джон Морган, доверять ему полностью я не мог. А после происшествия в башне Репентанс перестала приходить в библиотеку. Она лишь оставляла еду на кухне и тут же покидала мой дом. Мне было обидно, потому что, хотя мы практически не разговаривали, наша почти дружба оказалась для меня неожиданно важной, и мне ее сильно не хватало. Я лег спиной на покрывало и начал смотреть на звездное небо надо мной. Надо же, Зелофехад побывал там — или думает, что побывал — и видел Землю с удивительного ракурса. Я перевел взгляд на луну, которая вдруг вспыхнула голубым — и увидел ссору между Зелофехадом и Олби. Впервые я видел лицо молодого человека настолько четко. Сейчас его искажала гримаса не то злобы, не то страха. Во сне было тихо, и я не слышал, о чем они спорили, лишь в какой-то момент Олби бросился на деда… потом я видел погоню, кажется, в новом видении я сам стал Олби Хаасом. Я бежал по траве, я видел свои ноги в светлых штанах и щегольских ботинках, ощущал животный страх, словно на карту была поставлена моя жизнь или даже нечто большее. Я был уверен, что стоит мне забраться поглубже в болото, как моя жизнь будет спасена. Я сделал мощный бросок вперед, но ощутил на себе чьи-то руки, чью-то грубую хватку… Следующий сон — я в подвале. Я уже не Олби, потому что мои руки точно не могут принадлежать молодому человеку, они старые, морщинистые… Я копаю яму, но не вниз, а вбок, потому что фундамент под башней не такой глубокий, как под остальным домом… А чуть дальше у стены лежит большой мешок. И я знаю, что в этом мешке…

Впервые в жизни я проснулся с криком. Костер потух, солнце освещало розовым светом восток, в небе не было ни облачка, но на сердце у меня было тяжело. Я вспомнил слова Моргана о том, что пропал Олби Хаас, и моего деда даже допрашивала полиция. Но ведь все видели, как Хаас уезжал из Аркхэма… Я подошел к компостной куче и вздрогнул — у ее подножия лежало тело большой водяной змеи. Труп был довольно сильно поеден, кое-где виднелись кости. И я не знал, произошло это из-за цветов или какое-то ночное животное устроило здесь пиршество.

Я вернулся в дом, но мои мысли постоянно возвращались к тому, что дед мог прятать в подвале. Я решил отвлечься и поработать в своем кабинете. Внизу хлопнула дверь — пришел Джон Морган. Прислушиваясь к мерному шуму его работы, я несколько успокоился. Из-за чего я, собственно, переживал? В компостной куче мог поселиться какой-то зверь вроде росомахи или барсука. Мои странные сны уж конечно вызваны чтением дневников Зелофехада. А если старик действительно решил заняться колдовством — что с того, это его выбор, и недаром наша семья мало его поддерживала. Я вспомнил, что одна из нужных мне книг осталась в университете. Но, кажется, я видел копию в библиотеке внизу. Я спустился туда и с удивлением увидел Репентанс. Она сидела на своем обычном месте у окна и читала. Увидев меня, она поднялась:

— Добрый день, мистер Мур. Надеюсь, я вам не помешала.

— Нисколько, Репентанс. Очень рад вас снова здесь видеть. Хотите, я подберу вам еще несколько книг. Я нашел прекрасный роман Натаниэля Готорна…

— Благодарю вас.

Репентанс внимательно смотрела на меня, словно собиралась что-то сказать, но не решалась. Потом она все-таки сделала шаг вперед и произнесла шепотом:

— Боюсь, что вам грозит опасность. Все, что случилось при вашем деде, повторяется!

Предрассудки и страхи плохо образованной девушки лишь подчеркнули, насколько я сам заблуждался, поддавшись непонятному психозу. Я попытался объяснить, что все в порядке, и даже нашел ей книгу. Репентанс взяла том, коснувшись моей руки своею. А потом вдруг приникла ко мне всем телом и поцеловала. Я опешил и в первый момент замер, но вдруг над моим ухом лязгнули ножницы — и новая Далила, вероломно украв прядь моих волос, выбежала из библиотеки. Я еще долго стоял, привалившись спиной к книжному шкафу, сжимая в руке не понадобившийся роман.

Признаться, события в Аркхэме выбивали меня из колеи, а потому командировка в Бостон оказалась как нельзя кстати. Я провел там три продуктивных дня, затем отправился проведать мать и сестру — и вернулся в Аркхэм совершенно другим человеком. Покинув город, я словно забыл о колдовских цветах, о дневниках Зелофехада и снах. Я совсем не был готов к более чем холодному приему в Аркхэме. Пока я отсутствовал, в городе пропало три козы, а Джон Морган упал в башне и повредил ногу. Он кое-как выбрался из дому и теперь лечился. Обескураженный, я первым делом проверил цветы на компостной куче. Они разрослись, а вокруг россыпью лежали скелетики лягушек, птиц и грызунов. А в первую же ночь после возвращения мне опять снился голубой свет и Зелофехад, прячущий мешок в подвале дома. Я встал с больной головой и отправился в университет, стараясь ни о чем не думать. На следующую ночь сон продолжился — теперь я закладывал яму кирпичами, медленно и планомерно.

Был только один способ узнать правду. Я взял лопату и отправился в подвал. Именно в том месте, что было указано мне во сне, я обнаружил кирпичную кладку, которая была заложена явно не так давно. За ней было углубление в земле, а в нем — и в этом уже не оставалось никаких сомнений — находился мешок с останками Олби Хааса. Я не знал, что делать. Звать полицию? Уличать Зелофехада в убийстве? Конечно, это было бы самым логичным, но почему-то я просто стоял и смотрел на эти останки, испытывая первобытный ужас. Как? Почему мой дед сделал это? Может быть, вернуть кирпичи на место и забыть все, как страшный сон? Я почувствовал, что мне словно не хватает воздуха и, шатаясь, поднялся наверх. В этот момент раздался стук в дверь. Я вздрогнул, так как не ожидал посетителей. Более того, мои руки, одежда и ботинки были в земле, что не могло не вызвать неудобных вопросов. Стук повторился. Медленно я подошел к двери и распахнул ее — на пороге стоял высокий худощавый человек с пронзительным взглядом светлых глаз.

— Мистер Джозеф Мур?

— Да.

— Я Обедайя Калхун. Возможно, вы обо мне слышали?

Я не думал, что кто-то в состоянии помочь мне выбраться из положения, в котором я оказался. Но Обедайя Калхун был единственным человеком, способным пролить свет на все темные дела, творившиеся в этом доме. И как я не догадался связаться с ним раньше? Увидев мое смятение, Калхун прошел в подвал по оставленным мною земляным следам.

— Вы нашли тело? — сказал он, бегло оглядев останки. — Бедный Олби Хаас. Разумеется, он заслуживал лучшего…

— Что с ним произошло? — спросил я.

— Вы читали в записях Зелофехада о наших экспериментах с цветами Юггота?

— Разумеется. И о снах, через которые вы получали тайные знания.

Обедайя криво усмехнулся:

— Боюсь, что все чудесные знания, которые мы обрели, начали дурно влиять на нас. Мы теряли связь с реальностью. Имея доступ к любому времени, мы начали забывать о своем. Бедняга Олби не выдержал и начал сходить с ума. Однажды в странном помрачении рассудка он набросился с ножом на вашего деда, а потом убежал на болота… Мы пытались остановить его, привести в чувства… Но в борьбе Зелофехад случайно ранил нашего молодого друга. Рана оказалась смертельной… Едва ли стражи порядка поверили бы, что это была самозащита. Зелофехад спрятал труп, а я переоделся в костюм Олби, демонстративно проехался в нем по центру города — и уехал прочь из Аркхэма. Вернулся я на следующий день, тайно и в своей одежде, которую заранее взял с собой. Вот и получилось, что все видели Олби Хааса, а о моей отлучке не догадывались.

— Эти цветы — зло. От них нужно избавиться, — сказал я. На душе у меня было очень тяжело.

— Разумеется. Идите, приведите себя в порядок, — распорядился Калхун, — а я позабочусь об Олби.

Я отправился к себе в комнату и долго отмывал с рук землю, потом переоделся в чистую одежду. Калхун отправил меня в лавку, так как в доме не было никакой еды. Когда я вернулся, вся земля была убрана, а дверь в подвал плотно закрыта.

За обедом мистер Калхун поведал, что решил навестить Аркхэм, как только узнал, что я вступил во владение домом. Он собирался приехать раньше, но неотложные дела задержали его в Нью-Йорке. Зато теперь он выкроил несколько недель, которые собирался провести здесь.

— Если вы позволите, я бы взглянул на разработки Зелофехада. Все, что не касается цветов, разумеется. Некоторые исследования мы вели вместе, и я бы хотел посмотреть, что из этого можно опубликовать. Имя вашего деда должно остаться в истории — он был выдающимся человеком. Я ругаю себя за то, что привез эти проклятые цветы из Полинезии…

Я слушал и кивал. Мистер Калхун излучал какое-то спокойствие и уверенность. Я был счастлив, что впервые с момента моего переезда в Аркхэм могу с кем-то обсудить невероятные события, которые здесь происходили. В рассказах Калхуна дед представал совсем другим — увлеченным, азартным, человечным… именно таким, каким я так хотел его видеть. Вечером я передал Калхуну бумаги Зелофехада, оставив себе только дневники, и отправился спать. Впервые за много дней лягушачий хор не надрывался на болотах, а крики козодоев были редки и навевали дремоту. Спал я прекрасно. А вот мой новый знакомый не ложился. Утром он сказал, что избавился от останков Олби Хааса и отказался сообщить, что с ними сделал:

— Если полиция их обнаружит, на них будут мои следы, а не ваши. Это меньшее, что я могу сделать, ведь вы вообще не должны были быть связаны с этой историей.

Я же взял косу, скосил проклятые цветы на компостной куче и сжег их. После этого странные сны прекратились. Казалось, что в мой дом вернулось умиротворение. Я проведал Джона Моргана, который проворно скакал на костылях по своей небольшой лачуге, но о возвращении к работе еще не было и речи. Репентанс, если и была дома, мне не показалась. Однако встречу омрачили слова Моргана о том, что в Аркхэме продолжает пропадать скот. А через пару дней я обнаружил в газете заметку, в которой говорилось об исчезновении младшего ребенка крестьян Хэтфилдов. Я поделился своими подозрениями с Калхуном, который занял кабинет Зелофехада и даже, по примеру моего деда, ночевал там. Тот лишь отмахнулся — даже перед смертью Олби Хааса никто не доказал, что ритуалы с цветами были как-то связаны с пропажей скота или детей. И то, что это продолжается после того, как цветы были уничтожены, лишь подтверждает, что между этими событиями нет никакой связи. Я очень хотел согласиться с Обедайей, поэтому постарался выбросить свои сомнения из головы.

С момента, как я уничтожил цветы, спать я начал действительно прекрасно и утром не помнил снов. Моя работа спорилась. Беседы с Обедайей оживляли вечера, а косые взгляды жителей Аркхэма я игнорировал. Я был полностью доволен жизнью, пока, спустя пару недель после приезда Калхуна, не получил по почте книгу. Я заказывал ее в Бостоне и очень ждал, так как она нужна была для моей статьи. Книгу прислали в Мискатоникский университет и передали мне. Я совсем забыл о ней. Более того, моя статья была уже готова. Я посмотрел рукопись, что лежала у меня на столе, готовая к отправке редактору, и с удивлением понял, что уже знал все, что было в книге. Более того, я даже на нее сослался, абсолютно верно указав страницы. Да я и сейчас мог легко найти нужные мне абзацы. Но как? Неужели я когда-то прочитал эту книгу и забыл об этом? Или действие проклятых цветов продолжалось? Я перечитал статью, работа над которой далась мне так легко. Только сейчас я заметил, что ссылался на труды авторов, о которых только слышал, и книги которых не держал в руках. Мне стало нехорошо. Статья, которой я так гордился, теперь внушала ужас. Я сказался больным и отправился домой. Но на одной из улочек Аркхэма я столкнулся с Репентанс. Увидев меня, она остановилась как вкопанная. Я посмотрел на ее лицо и нахмурился. Почему-то мне казалось, что на нем чего-то не хватает. В этот момент из-за угла дома резко выехала повозка. Лошадь понесла, и возница еле удерживал поводья. Репентанс отскочила в сторону, но возница неловко взмахнул хлыстом и попал концом прута прямо ей по лицу. Я бросился к Репентанс, доставая платок. Из раны на щеке текла кровь, но почему-то теперь мне казалось, что все стало как надо, что на ее щеке должен быть шрам. Я махнул головой, прогоняя наваждение.

— Вы в порядке?

— Я-то да. А вы, мистер Мур? Я так беспокоюсь за вас.

— Полноте, Репентанс, у меня все хорошо.

— Но как же все эти смерти? — горячо возразила она. — Вы тоже в опасности!

— О чем вы говорите?

Репентанс потупилась и вытащила из-за пазухи маленькую соломенную куколку, в которую были вплетены ленты, цветы, а также, судя по всему, мой отрезанный локон.

— Что это?

— Я пытаюсь защитить вас, пусть и ценой спасения своей души. Но у меня не хватает сил. То, что вы делаете — неправильно.

— Что я делаю?

— А где, по-вашему, я поранила щеку? — спросила Репентанс. Я не понял ее вопроса:

— Вы только что поранили ее при мне — неловкий возница задел вас по лицу и даже не посчитал нужным извиниться.

— Разве это не ночью случилось?

На секунду мне показалось, что привычные очертания улицы размылись, и я оказался в чудесном саду, залитом голубоватым сиянием. Мой провожатый, внешность которого от меня ускользала, вполголоса рассказывал о чудесных растениях, видеть которые раньше мне не приходилось. Я знал, что нахожусь в Йинских садах, обнесенных мощной каменной стеной, и что в стене этой нет ворот. Каково же было мое удивление, когда среди кустов я заметил притаившуюся Репентанс. С беспокойством она наблюдала за мной, в руках у нее была соломенная куколка — только не крошечная, как сейчас, а большая, около трех футов. Ленточки куклы развевались в воздухе, как от ветра. Мой провожатый, однако, тоже заметил девушку и, не делая паузы в своем увлекательном рассказе и не меняя интонации, потянул за ветку и отпустил. Ветка с шумом рассекла воздух и, удлинившись в размерах, как щупальце, ударила Репентанс по лицу, сбив ее с ног.

Я моргнул — передо мной снова был Аркхэм и Репентанс, прижимавшая мой платок к окровавленной щеке. Я не знал, что это было за видение. Неужели мне продолжают сниться сны с голубым сиянием, только я их уже не помню? Но тогда это объясняло статью и мои неожиданные познания. Не прощаясь, я бегом бросился домой, поднялся к себе в комнату и вытащил дневники Зелофехада. С замиранием сердца я читал о чувстве спокойствия и эйфории, которые он испытывал благодаря снам, и которые теперь были мне так хорошо знакомы. Меня прошиб холодный пот. Я думал, что победил колдовские цветы, но они продолжали искушать меня без моего ведома. Перевернув несколько страниц, я заметил имя Олби Хааса и принялся читать.

«10 февраля. Даже внеземных знаний мне недостаточно, чтобы понять, что происходит с Олби. Поначалу он был тем из нас, кто меньше всего хотел проводить ритуал, приносить цветам жертвы. Теперь же, когда Обедайя все больше беспокоится из-за пропадающего скота и детей, он только улыбается, словно что-то знает.

11 февраля. Я спросил своего наставника еще раз. В ответ он повторил слова заклинания, которое мы использовали в ритуале. Когда я рассказал об этом Обедайе, Олби расхохотался и сказал:

— Наш наставник прав. Он научил меня говорить на многих языках, я могу читать «Некрономикон» и другие книги. И я знаю, что было в заклинании. Нам соврали. Мы трое поклялись — на крови — стать слугами, жрецами божества. Из нас троих я один догадался, какой нужно задать вопрос. Пока он водил вас за нос, раздувая ваше самомнение, я служил ему, я носил ему больших животных, чтобы утолить его голод. Я носил ему младенцев, потому что он мне приказывал. А потом он сам смог добывать себе пропитание. Он возродился из цветов, и теперь он воплощается — он материален, как я или вы. Скоро в нем будет достаточно силы, и тогда мы все послужим ему, ибо он — один из Древних, и он пожнет Землю, о шагг, о шагг!

Мы с Обедайей стояли, пораженные ужасом. Если то, что говорил Олби, правда, то мы совершили огромную ошибку, доверившись цветам с Юггота.

12 февраля. После вчерашнего Олби не встает с кровати, ему становится все хуже. Он то говорит на непонятном языке, то заходится истерическим смехом. Не знаю, наваждение это или явь, но порой в его глазах вспыхивает голубое сияние. Мы с Обедайей обыскали весь дом и нашли следы пребывания еще кого-то. Возможно, это проделки Олби. А возможно, это действительно наш воплотившийся наставник. При этом сны мне и Обедайе снятся легкие и приятные. Я не помню их сюжета, но продолжаю просыпаться с новыми знаниями. Не понимаю, на что я еще надеюсь и как прекратить этот кошмар…

13 февраля. Олби бредил всю ночь, мы с Обедайей дежурили у его постели, сменяя друг друга. Когда мы спустились вниз утром, то прямо посередине гостиной лежала изуродованная и поеденная туша теленка. Мне стало дурно. Наш мудрый проводник, наше «божество» издевается над нами. Теперь, когда его власть упрочилась, когда от Олби, которого я любил как родного сына, осталась лишь оболочка, теперь он явил нам свои богомерзкие деяния. Я в своей гордыне мнил себя вознесшимся над остальными, теперь же я вижу глубину своего падения, а нечистый демон, введший нас в это искушение, еще и потешается над нами. Обедайя сразу же отправился в башню. Я последовал за ним. Уничтожить проклятые цветы — единственное, что нам оставалось. Но едва мы начали вырывать их из алтаря, что было довольно сложно, так как они каким-то образом проросли в камень, в башню ворвался Олби. Он пытался остановить нас, но я крепко держал его за руки, пока Обедайя продолжал свою работу. Однако Олби оказался сильнее, он сумел вырвать одну руку, вытащил из кармана припрятанный нож и попытался ранить меня. Я отскочил, а Олби схватил несколько цветов с камня и бросился вон из башни. Мы последовали за ним. Олби бежал к Мискатонику. Ему почти удалось достичь берега, но Обедайя в последний момент схватил беглеца. Завязалась потасовка. Я бросился на помощь к моему другу, мне удалось перехватить нож… Последнее, что я помню — это яркая голубая вспышка перед глазами — и нож вонзается в грудь несчастного Олби… — далее текст был вымаран во многих местах, и мне удалось разобрать лишь отдельные предложения. — Мы похоронили его вместе с цветами, которые он так отчаянно пытался защитить… Обедайя переоделся в его костюм… Я уничтожил алтарь. Снов больше нет… Проклятья нет… Надеюсь, что следующие поколения Муров, которые поселятся в этом доме, смогут вернуть в Аркхэме доброе имя нашей семье, которое я в своей гордыне замарал тяжкими грехами…»

На этом дневник моего деда заканчивался, а остальные тетради относились к более ранним годам. Я чувствовал смятение. Почему Калхун решил скрыть от меня эти важные сведения? Почему лгал, что пропажа детей не связана с цветами? Куда он отнес труп молодого Хааса? Уничтожил ли цветы, погребенные вместе с трупом? И самое главное — снятся ли ему сны о голубом сиянии? Я не понимал, чего добивается этот человек, которого я считал своим спасителем… В задумчивости я листал дневники и вдруг нащупал бугорок за кожаной обложкой одного из них, который не замечал ранее. В обложке был прорезан небольшой потайной карман, и я извлек из него сложенную вчетверо фотографию. На обороте я прочитал: «Обедайя Калхун, Зелофехад Мур и Олби Хаас, 1922 год». Я с интересом вглядывался в светлое лицо Олби, суровые глаза моего деда и расслабленную фигуру Обедайи — невысокого коренастого человека с аккуратной бородкой. Я вздрогнул — Обедайя на фотографии выглядел совсем по-другому чем человек, который жил под моей крышей. Но этот незнакомец столько знает про моего деда, ему известны трагические обстоятельства гибели Олби Хааса… Может ли это означать, что он и есть тот четвертый… Высаженные мною случайно цветы вернули его к жизни, и теперь эта тварь питается, упрочивая свое существование в нашем мире. Я вытащил из прикроватного ящика шкатулку с револьвером и отправился в кабинет Зелофехада. Он был там, сидел за столом моего деда и ждал меня.

Глаза его горели голубым.

— Вы не Обедайя Калхун, — сказал я, направляя на него револьвер.

— Нет, бедняга Калхун собирает слухи из Аркхэма и трясется на своей ферме. Он и носу сюда не сунет. Хотя мы с вами его обязательно навестим.

— Я вас остановлю! — воскликнул я, взводя курок. Незнакомец лишь усмехнулся:

— Ваш дед принес клятву служить мне. Я исполнил свою часть обещания, подарил ему знания, недоступные обычным смертным. И чем он отплатил? Но клятва была на крови, а значит его внук тоже сгодится. Что же вы так сурово на меня смотрите? Почему не падаете ниц и не благодарите? Ведь это я, мой дорогой Джозеф, показал вам Йинские сады, помог разобраться с загадками в доме и завершить статью. В своей области вы теперь знаете гораздо больше, чем вам кажется. Бедняга Олби Хаас — он сопротивлялся мне сильнее всех, и потому я взялся за него как следует. И, признаться, переборщил… Еженощные путешествия по планетам сделали его моим верным рабом — но лишили последнего рассудка...

— Кто вы?

И он назвал свое имя на каком-то нечеловеческом языке, при звуках которого я испытал настоящий ужас и нажал на курок лишь бы не слышать эти богохульные звуки: «Гэб-Аезон». Пуля прошла сквозь него, как сквозь толщу воды, не причинив никакого вреда, а я упал как подкошенный и потерял сознание.

В моем помраченном состоянии рассудка я был окружен голубым сиянием, которое вынесло меня за пределы привычных мне пространства и времени. Я смотрел вниз и видел под собою не только Землю, но и другие планеты в бешеном вращении, а надо мной нависал проклятый Юггот. Времени не было. Я видел прошлое и будущее. Я видел Древних в их величии и падении, я видел, как они приходят к власти и захватывают космос — и как другие, не менее уродливые твари одерживают над ними верх. Я не знал, прошлое это или будущее — эти события просто были высечены на скрижалях времен, и последовательность не имела никакого значения.

Потом фокус сместился, и я оказался в циклопическом храме. Я чувствовал себя песчинкой в этих стенах, где высота одного камня в кладке не менее чем втрое превышала мой рост. Стены и пол были исписаны письменами — такими же омерзительными и нечестивыми, как в башне. Вдруг все пространство храма наполнилось дикими криками и воплями. Это были слова на том же богопротивном языке, который к ужасу своему я начал понимать. Когда я взглянул на скопище тварей, произносивших их, ноги у меня подкосились. Отвратительные создания с оскаленными мордами, извивающимися щупальцами, острыми когтями ревели и ждали, что я принесу клятву верности самому мерзкому из них. Я чувствовал, что не могу сопротивляться. Это был сон, и тело против моей воли шло им навстречу, а рот мой начал произносить слова богомерзкой клятвы. Но вдруг, сделав очередной шаг, я споткнулся и чуть не упал — вокруг моей левой ноги обвилась веревка из соломы и ленточек — я вспомнил Репентанс и ее куколку. Соломинки были сейчас единственным, что удерживало меня от чудовищной присяги. Но так как телом своим я все еще не мог управлять, то продолжал пытаться шагать в сторону чудовищ. Соломенная веревочка натянулась, но не рвалась.

— Что это такое? — услышал я громкий голос, эхом разнесшийся по храму. Древний вновь принял человечий облик, который использовал в моем доме. Пространство немедленно изменилось, а воздух стал жарким, обжигающим легкие. Я уже не стоял, а висел в воздухе, в космической темноте, глубоко внизу визжали богохульные твари. Присмотревшись, я понял, что вишу на той самой веревочке, которая истончалась, но пока держала меня.

— Репентанс, — прошептал я. Гэб-Аезон парил надо мной в воздухе. Еще выше нестерпимым светом горели звезды, багровел серп восходящей луны. Гэб-Аезон схватил этот серп и в одно движение перерезал соломенную веревочку — последнее, что оберегало меня от чудовищ. И я пал. Твари завопили в радостном хохоте и подтащили меня к исполинскому алтарю Гэб-Аезона, где я прочитал мерзкую клятву верности, в глубине души трепеща от чудовищных слов, вылетавших изо рта против моей воли, затем чья-то лапа поднесла мне странной формы нож, и я окропил алтарь своей кровью и пил мерзкое густое вино голубого цвета… Шум и крики стали невыносимы, я потерял сознание во сне — и пришел в себя на полу в кабинете Зелофехада.

В окно лился сумеречный цвет, а восток начинал разгораться. Видимо, я пробыл без сознания весь вечер и всю ночь. Я с трудом поднялся на ноги и ощутил боль в руке — на месте, где я полоснул себя лезвием во сне, теперь алел припухший шрам. Во рту я ощущал мерзкий привкус голубого вина. Я подошел к небольшому зеркалу, висевшему у шкафа и заглянул в него — мои глаза были ярко-голубого цвета.

В комнату вошел кто-то, я обернулся и согнулся в поклоне. Это был Гэб-Аезон, возрожденный Древний. Он ждал меня. Ведь мы — и это я откуда-то уже знал — отправлялись в путешествие. Для начала нам нужно найти Обедайю Калхуна и заставить заплатить этого клятвопреступника. После этого мы направимся в Полинезию, на остров Ниуэ. Там уже ждет культ Гэб-Аезона, только сектанты неправильно его прославляют. Но я научу их верно поклоняться нашему божеству. А в глубоких водах у острова скрыто нечто невиданное и великолепное — затопленный город с огромными зданиями, украшенными вереницами колонн и дивными устрашающими горельефами. Но еще немного, и он снова поднимется на поверхность из черной бездны. Я буду первым, кто войдет в него, ведь это мое наследие, полученное от Зелофехада Мура — быть преданным жрецом божества, возродить его культ и стать свидетелем великолепного возвращения Древних богов! Ай-иа, ай-иа, Гэб-Аезон, ай-иа, ай-иа, Ктулху фхтагн!

1) "Молот ведьм", "Жизнеописания

софистов" и "Трактат о колдовстве"

Вернуться к тексту