Раковина и Зверь (джен)

— Почему?

Хрюша болтает ногами, сидя на краю пропасти. Внизу маленькими муравьями снуют люди и мельтешат машины.

— Потому, что мир так устроен.

Саймон смотрит вдаль, и лицо его, худое и бледное, привычно серьезно. Темные волосы спутаны и разбросаны по плечам.

— А кто-нибудь может его изменить? — беспокойно интересуется Хрюша, поеживаясь на ветру.

— Люди, держащие в руках вот это, — Саймон вынимает из кармана розово-жемчужную раковину. — Тогда ее ласковый шум заглушает рев Зверя.

— Так просто? — Хрюша недоверчиво косится на раковину, сияющую в теплом свете летнего солнца.

Саймон тяжело вздыхает.

— Самое простое и очевидное всегда сложнее всего.

Хрюша продолжает смотреть на него недоверчиво. Если бы людям просто нужно было бы вести себя хорошо и слушать свой разум, разве случалось бы в мире столько несчастий?

— Хочешь посмотреть, как живут те, кто был с нами на Острове? — Саймон потягивается и зевает.

Хрюша ерзает на жесткой земле, чувствуя, как камешки впиваются в ладони. Ему сразу вспоминается злое, яростное лицо Джека и его почти животная жажда крови.

Рука Саймона ласково ложится ему на плечо.

— Не бойся. Он уже ничего тебе сделать не сможет, он тебя даже не заметит.

...Джек живет на первом этаже четырехэтажного дома на окраине Чикаго, и этот район нельзя назвать благополучным. Ветер гоняет по улицам мусор, под ногами валяются окурки, шкурки от бананов, а у баков шныряют вездесущие еноты.

Саймон первым заходит в дом и заглядывает в квартирку, Хрюша семенит за ним, вытирая со лба выступивший пот.

— Что вылупилась? — слышен с порога хриплый голос. — Говорю же, нет денег. Не выплатили в этом месяце, Марта! Прекрати ныть. Прорвемся. Может, Билл еще одно дельце подкинет. Нужно разобраться с местными торгашами, уж слишком наглые стали.

Марта невольно прикладывает руку к животу, и это не ускользает от Джека.

— Опять? — спрашивает он нервно.

— А ты думаешь, можно трахаться сколько вздумается и забывать о последствиях?

— Сделай аборт.

— Еще один? Джек!

Джек пожимает плечами. В его темных глазах нет сочувствия. Он осунулся и выцвел, и на его пресном болотном лице рыжей травой растет щетина. Он почти такой же, каким был на Острове: бунтарь, отрицающий систему и вечно расплачивающийся за это бунтарство. Чикаго — не Остров, хоть свиней в нем и много, а жестокий мир, в котором Джеки сталкиваются с Джеками, и одни — сильнее других.

Хрюша проходит по двум крошечным комнатам: везде раскиданы книги и журналы, детские вещи валяются вперемешку со взрослыми. В пепельнице на заляпанном кофейном столике —сморщенные, застывшие в разных позах окурки.

Хрюша возвращается на кухню и видит, как Саймон незаметно кладет раковину на кухонный стол.

Марта сразу ее замечает: она берет ее своими уставшими от нескончаемой работы пальцами и рассматривает со всех сторон.

— Какая красивая!

— На что ты пялишься? — Джек хмурится, глядя на нее непонимающе. — Я ничего не вижу.

— Ты не видишь ракушку?

— По-моему, ты бредишь, — Джек со свистом выдыхает, сует руку в карман и достает оттуда смятые купюры. — Возьми, черт с тобой. Сходи завтра в салон, сделай ту прическу из журнала. Тебе пойдет.

Марта смотрит на него презрительно, все еще держа раковину в руках.

— Лучше всего будет, если я заберу детей и уеду.

— Не уедешь.

На ее лице проступает борьба с самой собой, Хрюша видит это отчетливо. Так Раковина подсказывает ей это, словно голос изнутри? Беги, беги отсюда!

— Не уедешь, — тихо повторяет Джек, и Хрюша нервно вздрагивает.

Марта кладет Раковину на стол и с сомнением смотрит на две десятидолларовые купюры. Хрюше кажется, что где-то недалеко тихо рычит Зверь.

— Черт с тобой, Джек, — Марта сгребает деньги и сует их в лифчик. — Но только дай слово, что принесешь получку целиком мне. Сделаю аборт в нормальной клинике, а не у бабки в подвале.

Саймон забирает Раковину, с большим сожалением глядя на Марту. Хрюша снимает очки, с усердием протирает их и возвращает на место: вполне себе симпатичная, еще молодая женщина с тонкими руками и изящной осанкой. Зачем ей такая жизнь?

Они выходят из дома на свежий воздух и глубоко вздыхают не сговариваясь.

— Заглянем к Ральфу? — предлагает Саймон, оглядываясь на покосившийся дверной проем.

Хрюша оживленно кивает. Вот кого он рад был бы увидеть! Ральфа. Тот уж точно добился всего, чего хотел. Ральф следует общественным идеалам, наверняка сидит сейчас где-нибудь в правительстве и гребет деньги лопатой.

Саймон берет его за руку, и спустя пару минут они уже оказываются в уютном, залитом светом райончике Сан-Франциско и поднимаются по узкой улице вверх. Почти на самой вершине холма, по правую руку, стоит небольшой двухэтажный дом, выкрашенный в темно-зеленый цвет.

На лужайке у дома сидит большой рыжий кот. У крыльца пристегнуты спортивные велосипеды, а на парковке блестит высокий синий джип.

— Класс! — восторгается Хрюша. — Тетке бы понравилось. Она о таком доме всю жизнь мечтала, чтобы с огромной кухней, где можно печь эклеры.

Саймон закатывает глаза и заходит в дом. Чисто, ухоженно и совершенно обычно: один дом из сотни таких же домов, где ничего не происходит многие счастливые годы, где лает откормленный лабрадор и смеются дети, а потом оказывается, что жена спит с соседским садовником.

Ральф работает в своем кабинете за компьютером: вокруг разложены папки с документами, на стенах висят постеры с киногероями. В самом дальнем углу стоит пальма, и над ней — изображение английского провинциального городка в золотой раме.

Телефон звонит пронзительно и грустно.

— Да, мистер Уилкинсон, конечно, — Ральф поспешно делает отметку в тетради. — Отчет будет готов к утру, и я напомню Салли о том, что нужно забрать копию договора. Да-да, конечно, скажу Мэри про встречу, можете на меня положиться. Вы подумали над моим предложением насчет нового отдела? У меня так много идей, сэр... В другой раз? Конечно, конечно, я понимаю.

Он кладет трубку, и его плечи вдруг поникают. В этот момент в дверь громко и настойчиво стучат.

— Пап, я зайду? — светловолосая макушка появляется в открывшемся проеме.

— Разумеется, милая.

Девочка лет десяти забегает в кабинет вместе с виляющим хвостом лабрадором. В руках у нее венок из осенних листьев.

— Это для тебя! — произносит она торжественно и водружает венок ему на голову. — Ты поедешь сегодня на работу?

— Нужно, Кэти, — произносит Ральф и покорно и извиняюще улыбается. В венке он походит на христианского мученика. — Иди поиграй на улице, а вечером пойдем есть мороженое в твое любимое кафе.

Саймон молча указывает Хрюше на узкий стеклянный шкаф у окна: на третьей полке снизу лежит та самая раковина. Сломанная и склеенная надежным американским клеем.

Ральф аккуратно приподнимает папки, и Саймон с Хрюшей заглядывают через его плечо: на глянцевой поверхности стола, погребенная под кучей договоров и подрядов, белым пятном лежит рукопись. Черные буквы смело заявляют: "Остров в неизвестной стране". Ральф виновато глядит титульный лист, и на секунду его голова опускается.

— Он пишет мемуары! — взволнованно произносит Хрюша. — Там ведь и про нас есть.

— Ничего нового там нет.

Саймон обходит стол и становится напротив поникшего Ральфа.

— А он увидит Раковину?

— Увидит. Но я ему не покажу.

— Почему? Потому, что у него есть своя? — Хрюша косится на шкаф. — Но она же не совсем рабочая.

Саймон качает головой.

— Для Ральфа она работает. Он верит в нее, понимаешь? В ее силу. В справедливость, и в человечность, и в добро. Он старается изо всех сил. Но в самой глубине его Раковины тихо прячется Зверь. Если я дам ему настоящую — она сломает его изнутри, и ничего этого не будет: ни собаки, ни дома, ни пальмы, ибо Ральф поставит себе цель достичь всего на свете и только справедливостью. Он бросит работу и помчится открывать свою фирму, поведет за собой людей, а потом снова проиграет очередному Джеку. Зверь в уголке не дает ему сил на бег с препятствиями, не позволяет уж слишком поверить в себя.

— А вокруг него — свиньи и Джеки, — хмурится Хрюша и передергивает плечами.

— Именно. И лес, и пламя, и все остальное. Что остается? Мемуары.

Хрюша с сожалением покидает кабинет Ральфа. Как же так? Такой умный парень, такой вдохновляющий — и пишет отчеты? Почему же он не там, на самой верхушке жизни?

Саймон останавливается посреди дороги. Тепло. Вокруг них дети устраивают велосипедные гонки. Дочь Ральфа увлеченно играет со счастливой собакой.

— Хочешь еще кого-нибудь навестить?

— Сэма и Эрика, разумеется.

Саймон снова берет его за руку, и мгновение спустя они уже спускаются вниз с холма, правда, не в Америке, а в Англии, точнее — в самом центре Лондона.

Внизу, на стадионе, ревет толпа. Сэм и Эрик стоят на сцене, улыбаясь: Эрик играет на гитаре, а Сэм распевает во все горло очередной хит.

Дослушав концерт — Хрюше он не понравился — они заходят в гримерку.

Сэм устало плюхается на плюшевый диван, а Эрик начинает торопливо снимать целую тонну грима. В дверь гримерной волнами бьются поклонницы.

— Джеферсон просит нас сменить логотип, — Эрик кидает грязный ватный диск в корзину и тянется за другим. — Говорит, наш похож на гребаного Ботичелли.

Хрюша с интересом изучает изображение, смотрящее на него с открыток и флажков. Раковина в огне.

На мгновение он вспоминает Остров с горячим песком и удушливым зноем, костер, около которого пляшут сумасшедшие дети, и звук прибоя.

— Тебе не надоело все менять? Новый менеджер — новые правила. Прошлый заставлял петь эти ублюдские розовые сопли, парень до него упорно выставлял нас геями, а нынешнему не нравится логотип. Не пошли бы они, а?

Эрик разворачивается к нему всем корпусом.

— А кто мы без них, чувак? Без рекламы, без клипов, без футболок с нашими мордами? Бабы вон ломятся, слышишь?

Кто босс, тот и прав.

Сэм с сомнением качает головой, и Хрюша понимает: он устал быть кем-то другим, устал подстраиваться под каждую новую власть. Можно ли всю жизнь притворяться?

Краем глаза он замечает, что Саймон повторяет свой трюк с Раковиной, но Сэм видит ее, блестящую и зовущую, а Эрик — нет.

— Давай откажем ему, — произносит Сэм твердо, сжимая Раковину в руках. — Этому логотипу двадцать лет! Это символ нашего успеха. А ты хочешь выкинуть его в угоду этому жирному борову?

Эрик рассерженно трет виски и ничего не отвечает. Сэм поднимается на ноги и прохаживается по комнате.

— Или вообще откажемся от менеджеров. Вспомни, как мы начинали! Вдвоем. В маленьком баре у Кингс-Кросса, под щедрые аплодисменты бухой толпы.

Эрик топает ногой, и вслед за ним лапой топает Зверь. Хрюша слышит его приглушенное рычание. Он везде: в огромных зеркалах, на постерах и новых, хрустящих купюрах, в двигателе дорогущего кадиллака, во влюбленных глазах девочек.

— Не дури! — Эрик хватает брата за плечи и разворачивает к себе. — Где мы бабки найдем на твоего психотерапевта? На квартиру, на твои любимые Мальдивы?

— Ненавижу острова, — огрызается Сэм. — А от сладкого голоса психотерапевта меня давно тошнит.

И он прикладывает Раковину поближе к уху. Шум становится ощутимым. Он успокаивает и ободряет. И тогда Зверь рычит в полную силу. Он рычит о благах и доступности, о всегда и везде открытых дверях, о скоротечности жизни и важности удовольствий, и о том, что за цена все вышеперечисленное ничтожна. От других он требует куда большего.

Но Сэм его не слышит. Не отнимая Раковины от уха, он сердито хватает куртку и выходит из гримерки, пробившись сквозь одичалую толпу фанаток. На улице оказывается темно, а на небе горят далекие и холодные звезды.

Хрюша с Саймоном выходят вслед за ним и останавливаются чуть поодаль.

— Ты оставишь ему Раковину? — взволнованно спрашивает Хрюша, смотря, как Сэм удаляется от них размашистым шагом.

— На время, — откликается Саймон. — Пока он сам не откажется от нее.

Стадион остается позади, и они, уже потеряв парня из вида, долго бредут по оживленным улицам Лондона.

— Ой, а это мы, — Хрюша ловит идущего чуть впереди Саймона за локоть. — Там, в витрине.

Они останавливаются напротив темного стекла и рассматривают свои отражения. Саймон — в белых штанах и белой футболке, худой и спокойный, и Хрюша — толстенький и коренастый, в синей футболке и желтых шортах. Из кармана его почему-то торчит ключ.

— А я его и не видел, — Хрюша вытаскивает его за ножку. — А вот и второй! Знакомые какие-то... Так это от кондитерской, наверное. Мне тетка по два ключа давала, я же их часто терял. И откуда они здесь?

Саймон улыбается:

— На тетку не хочешь взглянуть?

Хрюша отрицательно мотает головой так, что чуть не слетают давно треснувшие очки.

— Да у нее хорошо все, даже очень. Она на меня кучу денег тратила, на мою астму. А теперь у нее точно не один магазин, а целых два.

— Куда пойдем?

— На аттракционы, — уверенно заявляет Хрюша. — Там много счастливых людей.

...Хрюша снова ерзает на жестком выступе скалы, глядя на мир с высоты. Ему навсегда двенадцать, и он навсегда в разбитых очках. Он никогда не женится и никогда не пойдет на работу. Просто так вышло.

Саймон сидит рядом, греясь под лучами заходящего солнца.

— Как думаешь, у него получится? У Сэма.

— Возможно. Все зависит только от него.

— Пока Раковина близко-близко к его уху, он не вернется к Эрику, не вернется к славе? Получается, Раковина всегда должна быть у головы, чтобы не слышать Зверя?

Саймон отрывает травинку и бросает вниз.

— Раковина должна быть у сердца, но сердце горячо и импульсивно, сердце в крови, и внутри него и Зверь, и шум разума. Только когда они находятся в равновесии, только тогда человек выходит на ровную дорогу и легко идет вперед. Если действовать только головой, сердце ожесточается.

Хрюша удивленно моргает.

— Значит, Зверь — не совсем плохой?

— Зверь был всегда, задолго до людей, как и Раковина мирно лежала на морском дне. Они оба вписаны в бытие, как и сам человек. Только человеку очень трудно побороть Зверя, хотя Зверь на самом деле никого не принуждает. Искушений много, а чистая жизнь слишком проста и бесхитростна. Вспомни самого себя: мог ты отказаться от лишнего эклера, хотя знал, что все они достанутся тебе бесплатно?

Хрюша уже открывает рот, чтобы возразить, что эклеры были невообразимо вкусными, и потом, у тетки их мгновенно раскупали, но слова так и остаются несказанными.

Саймон хитро улыбается, глядя на него дружелюбно.

— Люди так устроены, дружок.

И Хрюша не может удержаться. Это слово вылетает раз за разом, день за днем, год за годом. Хрюша не может разгадать самую простую загадку.

— Почему?