Подвески Её Величества (джен)

Королева мечтательно улыбалась.

Настроение у неё было прекрасным. Затеянный королём «завтрак на природе» её не особенно впечатлял, как и «мушкетерские забавы» (зрелище, надо признать, оказалось довольно унылым), но погожий день и воспоминания о случившейся несколько дней назад встрече с герцогом озаряли её душу лучом умиротворения и мягкой радости, в которой она купалась, как в ванне, наполненной тёплой, приятно обволакивающей кожу розовой водой.

Ах, Бэкингем! Какой мужчина!

Не избалованная вниманием супруга, королева таяла при мысли о заморском красавце. На минувшем, почти случайном свидании он был не так напорист, как в Амьене, проявил себя обходительным, но всё столь же темпераментным джентльменом. Какие страстные признания срывались с его уст! Как он был красноречив и обаятелен, как прекрасен и благороден видом, как пылал от любви! Не чета увальню Людовику, увлеченному лишь соколиной охотой, выращиванием фруктов да изобретением бесконечных рецептов самого причудливого варенья. Нет, Анна Австрийская не собиралась изменять мужу и желала лишь одного — чтобы это тайное свидание стало последним, — но само осознание её неодолимого женского очарования было поистине упоительным. О да, она может быть желанной и неотразимой! Он способна владеть помыслами и мечтаниями такого изысканного мужчины, как блистательный английский герцог! Он почти покорил её... и уехал, увозя с собой не только алмазные подвески — тайный подарок королевы, — но и кусочек её вдохновленной души, её трепещущего от любви и сжимающегося от грустной нежности сердца…

Поднялся лёгкий ветерок, лениво тронул края шелкового полога, поиграл выбившимся из причёски королевы золотистым завитком волос. К шатру неторопливо подошёл Людовик, совершенно великолепный в ярком небесно-голубом плаще мушкетёра. Придворные дамы почтительно отхлынули; король небрежно возложил руки на спинку резного креслица, в котором расположилась его супруга.

— Сударыня. В ближайшее время в ратуше должен состояться бал и, хотя, как вам известно, я не сторонник светских развлечений и не люблю их, мне бы хотелось доставить вам удовольствие.

— Благодарю вас, ваше величество. — Королева нежно зарделась. — Я так отвыкла от знаков внимания с вашей стороны…

Король склонил голову.

— Мадам, мне было бы приятно, если бы вы появились на этом бале в алмазных подвесках, которые я вам подарил. Я хочу увидеть, насколько они вам к лицу.

В подвесках. Ну, разумеется.

Королева все ещё улыбалась. Но улыбка точно прикипела к её лицу и напоминала теперь болезненную гримасу.

— К-когда… когда назначен этот бал?

— Когда? — Людовик призадумался. — Надо спросить у кардинала.

— Т-так это, — заикаясь, пролепетала Анна, — так это его п-преосвященство подал вам мысль насчёт бала? И именно он настоял на том, чтобы я надела… алмазные подвески?

Король ухмыльнулся.

— Какая разница — он или я? — Он небрежно коснулся губами локона её волос. — Так вы исполните мою маленькую просьбу, сударыня?

— Д-да…

— Вы прибудете на бал в алмазных подвесках?

— Непременно, ваше величество!

— Буду несказанно рад. — Король удалился, очень довольный. Взгляд королевы — испуганный и обречённый, точно взгляд затравленной лани — метнулся по лужайке.

Она тотчас увидела его — кардинал стоял в тени дерева неподалёку, выпрямившись во весь рост, надменный и несгибаемый, как стальной прут, облаченный в чёрное и красное — будто испятнанный кровью своих, хотелось ей думать, невинно убиенных жертв…  Посматривая в сторону королевского шатра, Ришелье рассеянно пощипывал аккуратную бородку; с такого расстояния Анна не могла видеть выражения его лица, но знала, знала, что в его внимательных, всё подмечающих глазах тлеет выражение потаенного злорадства. Взгляд кардинала обжигал, будто кислота. Ему было всё известно… как всегда! Ему было известно, что Бэкингем увёз из Парижа проклятые подвески! От этого всезнающего Ришелье ничего невозможно скрыть… Гнусный интриган! Хитрая, хитрая бестия, беспощадный коварный лис! Что он опять задумал, ну что? Погубить свою королеву?

Первая мысль была — кто предал? Кто доложил кардиналу о свидании? Кто из её ближайшего окружения — шпион его высокопреосвященства? Услужливый Ла Порт? Исключено! Кто-то из фрейлин? Гито? Монбазон? Ланнуа? Кто?

А вторая — зачем кардиналу это? Зачем ему скандал в королевском семействе? Он хочет войны? Или — что? Или это просто месть за ту несчастную шутку? За то, что она осмелилась заставить всемогущего Ришелье танцевать перед ней сарабанду и, как последнего шута, выставить его на посмешище? И теперь он задался целью нанести ей ответный удар за свои обиды? Кардинал не прощает врагов…

Губы Анны задрожали и к горлу подступил ком. Ни ясный солнечный день, ни мысли об отчалившем в Англию страстном поклоннике больше не радовали — ей хотелось заплакать…

* * *

Вернувшись во дворец, она немедленно вызвала камердинера.

— Ла Порт, монсеньор в Лувре?

— Он беседует с королём, ваше величество.

— Передайте ему, что, как только он освободится, я буду ждать его в своей приёмной. Дело не терпит отлагательства.

— Хорошо, ваше величество, — камердинер переломился в почтительном поклоне. На лице его не отражалось никаких чувств.

* * *

Кардинал явился незамедлительно. Опустил голову, приветствуя королеву, — и задержался в полупоклоне чуть дольше, чем это было необходимо.

— Вы хотели меня видеть, ваше величество?

Анна собрала все свое самообладание.

«Нет, я не хотела вас видеть, злобный вы негодяй! — хотелось ей сказать ему со всей язвительностью, на какую только она была способна. — В жизни бы мои глаза на вас не смотрели!» Но она сделала над собой усилие — и смолчала. Скулы её свело судорогой от стремления изобразить если уж не светскую приветливость, то хотя бы отстраненное равнодушие.

Ришелье чуть приметно улыбался. Он, разумеется, читал её мысли, как открытую книгу. Лицо его было непроницаемо, но в глубине светло-серых, стального цвета глаз действительно поблескивали едва заметные искорки тщательно скрываемого торжества, в этом королева не ошибалась…

Она неторопливо опустилась в кресло возле окна, небрежно пропуская сквозь пальцы кружевной платочек из тончайшего батиста. Присутствие кардинала её слегка тяготило, но надо было непременно выяснить, чего он таким подлым образом добивается и нельзя ли все-таки уладить дело миром.

— Зачем вы это сделали, монсеньор? — голос её звучал хрипло.

— Сделал что?

— Устроили эту затею с балом? Зачем напомнили Людовику об алмазных подвесках?

Ришелье развёл руками. Он как будто был изумлен.

— Простите, я не понимаю вас, ваше величество. Что не так с этими подвесками?

— Вы прекрасно знаете, что с ними не так! Ведь это ваши присные отправили Бэкингему письмо якобы от моего имени и заставили его приехать в Париж!

Кардинал не дрогнул; казалось, подобные заявления в устах собеседницы его забавляют.

— Право, не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, ваше величество... и уж тем более мне недосуг следить за сохранностью ваших украшений. Я занят важными государственными делами, денно и нощно пекусь о благе и процветании Франции, а вы обвиняете меня в каких-то низменных интригах…

Анна стиснула зубы.

— Ну, хорошо. Вы правы. С подвесками действительно все в полном порядке.

— Ничуть в этом не сомневался…

— Но давайте немного пофантазируем, вы же это любите, монсеньор. Сами порой грешите… сочинительством. Давайте предположим… ну, просто предположим… что произошло бы в том случае, если бы королева… ну, скажем, опрометчиво согласилась на свидание с герцогом Бэкингемом и передала ему эти злосчастные подвески?

— В знак своей любви? — быстро спросил Ришелье.

— Как залог того, что Бэкингем немедленно покинет Париж и больше никогда здесь не появится! — с вызовом ответила королева.

Кардинал задумчиво перебирал в руках четки.

— Алмазные подвески — подарок короля и драгоценность короны…

— И что?

— Я бы сказал, что её величество поступила весьма, гм… неосмотрительно. У неё что, не было других побрякушек, не столь политически значимых, которые она могла бы со спокойной совестью вручить своему любовнику?

Королева побледнела от досады. Больше всего ей сейчас хотелось дать нахалу пощёчину.

— Она взяла первое, что подвернулось под руку. Дворец настолько наводнен шпионами его вездесущего преосвященства, что у неё не было времени выбирать. Поверьте, она сделала это ради блага Франции.

— Вот оно что… — Ришелье позволил себе сдержанную усмешку. — Как, однако, много поступков оправдывают этими словами… И бесчестных, и откровенно подлых, и попросту легкомысленных…

— Уж вам ли этого не знать, ваше преосвященство! — не удержалась королева. — Вы же считаете, что цели в любом случае оправдывают средства.

Кардинал поднял глаза на собеседницу. Он смотрел чуть исподлобья, вроде бы почтительно, но в то же время слегка насмешливо и настолько всепонимающе, что под этим пронзительным взглядом королеве окончательно стало не по себе. Ей казалось, будто он проницает её насквозь, словно вся одежда на ней — да и она сама — внезапно обратилась в стекло.

— Мне жаль, что вы столь малоприятного мнения обо мне, ваше величество, — произнёс он смиренно. Почему-то ей казалось, что он хотел добавить: «Я такого не заслужил», — но он, против её ожиданий, промолчал.

— Королева согласилась на свидание лишь для того, чтобы упросить Бэкингема впредь держаться на расстоянии и от Франции, и от… самой королевы, — сказала она надменно. — Что же, вы считаете её величество повинной в измене?

— В измене королю? Пожалуй, нет.

— Значит, в измене Франции? Это смешно!

— Нет, не смешно. Я просто полагаю, что, чем меньше королева станет вмешиваться в дела государства и строить политические интриги, тем будет лучше… для всех. В том числе и для её величества.

— Королева не вмешивается в дела государства и не строит политических интриг. Её это не интересует.

— Тем не менее её величество пишет письма своему брату, в которых открыто призывает его напасть на Францию и поднять в стране смуту, дабы устранить такую застрявшую в горле кость, как первый министр Ришелье. Это довольно… неподобающе для королевы, вы не находите?

Сердце у Анны ёкнуло и провалилось куда-то в желудок. Ему и это известно! Да есть ли в этом несчастном государстве хоть что-нибудь, о чем он не осведомлён от и до?

— Вы… читаете личную переписку королевы? — спросила она, и голос её зазвенел не то от испуга, не то от едва сдерживаемого негодования. Конечно, этого следовало ожидать, но… не столь же бесцеремонно и откровенно, в конце-то концов!

— Не я, — невозмутимо отозвался кардинал. — За кого вы меня принимаете?

Да уж, действительно. Это, конечно, оскорбленный Людовик посвятил любезного Ришелье в содержание изъятого у супруги послания.

— Вы хотите устранить королеву с политической арены? Чтобы король, терзаемый ревностью — должна заметить, совершенно беспочвенной! — разгневался окончательно и сослал супругу подальше от… от Парижа?

— Я лишь хочу сохранить мир между Францией и Испанией, — серьёзно сказал Ришелье. — Это худой мир, но, как бы он ни был натянут и хрупок, он все же лучше доброй войны.

— И ради этого готовы внушить Людовику мысль отправить меня в монастырь? Или даже… под суд? — Голос Анны постыдно дрогнул — но всего на секунду; она гордо вскинула голову, и её ясные зелёные глаза блеснули истинно испанской страстью и пылкостью. — Этого не будет! Я появлюсь на балу в ратуше в этих проклятых подвесках, чего бы мне это ни стоило! Слышите, кардинал!

— Да… моя королева, — отозвался он, помолчав.

— Я выполню просьбу моего мужа, а вы… в-вы…

«Убирайтесь вон! Я вас ненавижу!» — хотела она крикнуть ему в лицо, но отчего-то не сумела. Дыхание у неё перехватило, и гневные слова стали камнем поперек горла. Тяжёлым таким, неудобным угловатым булыжником.

Кусая губы, она отвернулась к окну, сжала руки, уронив кружевной платок — он упал ей на колени, бездвижный и скомканный, словно мертвая бабочка. Аудиенция была окончена.

Ришелье молча откланялся.

* * *

Дверь не скрипнула, приотворившись — но луч света спицей рассек милосердную полутьму кабинета, светлым прямоугольником упал на пол, подкрался к ногам кардинала, который, задумчиво поигрывая длинным гусиным пером, склонился над разложенной на столе подробной картой Ла Рошели. Ришелье поднял голову.

— Это вы, Рошфор? Что у вас за раздражающая манера подкрадываться настолько беззвучно?

— Прошу прощения, монсеньор.

Граф, облаченный в неизменный, лилового атласа камзол, вошёл мягкой неслышной поступью, остановился неподалёку, всем своим видом выражая сдержанную почтительность и неукоснительное внимание. Кардинал нервно хрустнул пальцами.

— Каковы новости из покоев королевы? У вас же есть там верные люди?

— Её величество встревожена, ваше преосвященство.

— Бал назначен на сегодняшний вечер. А гонец из Лондона, значит, ещё не прибыл…

— Она ожидает его появления с минуты на минуту.

— Вряд ли подвески привезут в Лувр. Скорее всего, встреча посланника с доверенным лицом королевы состоится за пределами дворца.

— Вероятно, вы правы, монсеньор.

Кардинал, неторопливо пройдясь по кабинету, присел в кресло возле стола. Сложив пальцы «домиком», он задумчиво смотрел в камин, где, несмотря на выдавшийся не по-осеннему мягким октябрьский день, поддерживался огонь: Ришелье, с детства не отличавшийся богатырским сложением, был настолько же теплолюбив и хрупок здоровьем, насколько хладнокровен и твёрд характером.

— Королева действует тайно и не намерена предавать это дело огласке… Что ж, ничего удивительного. Удалось установить, кто является посредником между ней и гонцом, Рошфор?

Граф сдержанно поклонился.

— Да, монсеньор. Это некая Констанция Бонасье, она состоит при королеве в должности камеристки.

— Гм. Вновь ничего неожиданного.

— Мы не выпускаем её из вида. К тому же муж мадам Бонасье — верный слуга вашего преосвященства.

— Вы полагаете, встреча, на которой гонец передаст подвески камеристке её величества, состоится в доме Бонасье?

— Не исключено. Либо где-то поблизости. Например, в ближайшем трактире.

— Хорошо. — Ришелье прикрыл глаза. — Вы знаете, что делать, Рошфор. Как только гонец будет задержан, немедленно дайте мне знать. Я устрою этим голубкам… свидание с её величеством!

* * *

— Д’Артаньян!

— Констанция!

— Хвала небесам, вы здесь! В Париже! Милый, милый Шарль, как я вас ждала! Ах, отпустите меня… Вы помнете мне платье… — Констанция и плакала, и смеялась, трепеща в объятиях пылкого кавалера, задыхаясь от радости, любви и избытка чувств. — Поручение… Поручение королевы! Вы его… выполнили?

— Разумеется! Тысяча чертей, как я мог его не выполнить, получив его из ваших прекраснейших уст, сударыня! — Взлохмаченный гасконец рванул ворот и без того порванной блузы, вынимая из внутреннего кармана заветный свёрток. Но тут же замер, насторожившись. — Что там за шум?

Дверь крохотной трактирной комнатки выходила на задний двор — и оттуда, со двора, доносился топот ног и побряцивание оружия. В коридорчике, ведущем к трактирной зале, пронзительно взвизгнула служанка, раздался звон бьющейся посуды. Констанция, побледнев, испуганно схватила спутника за руку.

— Это… люди Ришелье! Должно быть, они меня выследили… Вам нужно бежать, Шарль!

— Без вас? Ни за что! На крышу, скорее!

Поздно! Шумели, топали и гремели оружием уже и впереди, и позади, и справа, и слева. Дом был окружён, отступать оказалось некуда...

Кто-то неистово задергал ручку внутренней двери, заколотил кулаком по тонкому деревянному полотну.

— Открывайте! Именем кардинала!

— О нет! — Констанция в ужасе заломила руки.

Что ж, этого следовало ожидать… Коварный Ришелье давно расставил сети по всему Парижу и теперь надеялся поймать плывущую из Лондона жирную рыбку… Ладно, черт возьми, мы ещё посмотрим, кто кого!

Д’Артаньян молча потянул из ножен шпагу.

Удастся ли прорваться? Он был один — против дюжины гвардейцев, этих паршивых служак, цепких и беспощадных псов кардинала. Но сдаваться не собирался. Тысяча чертей, эти канальи не знают, с кем связались! Ничего, сейчас узнают…

Раздался треск, хлипкая внутренняя дверь, выбитая кем-то из гвардейцев, с грохотом распахнулась. Комнатка наполнилась вооружёнными людьми в красных плащах, с обнаженными клинками в руках и безжалостной решимостью на неприветливых лицах. Вслед за ними неторопливо вошёл высокий бледный человек в камзоле мягкого фиолетового цвета и с внушительной шпагой на кожаной, отделанной серебром портупее.

— Вы! — Д’Артаньян отшатнулся.

— Да, я. И не будьте дурнем, д'Артаньян. — Рошфор презрительно скривил губы. — Опустите оружие. Вы арестованы за государственную измену.

* * *

С улицы донесся цокот копыт и шум подъезжающего экипажа, карета остановилась где-то неподалёку. Унылая черная повозка без окон, призванная отвезти нас в Бастилию, гремела бы деревянными колёсами по брусчатке куда оглушительнее, обреченно подумал д’Артаньян. Но если это не не мрачный, пропахший пóтом и отчаянием тюремный экипаж, тогда — что?

Распахнулась дверь. Гвардейцы почтительно вытянулись — не узнать статную фигуру, вошедшую в полутемную трактирную комнатку, было невозможно, хоть кардинал и прятал приметную красную мантию под плотным черным плащом. Входя, Ришелье пригнул голову, чтобы не стукнуться лбом о низкую притолоку. Быстро переглянулся с Рошфором, шагнул вперед и внимательно всмотрелся в лица арестованных.

— Это опять вы, д’Артаньян? — спросил он бесстрастно. — Не перестаете меня удивлять… вашим исключительным талантом ввязываться в разного рода сомнительные приключения. Скажите на милость, как — и, главное, для чего? — вы позволили втянуть себя в эту авантюру?

— Я защищал честь женщины, монсеньор! — хрипло сказал гасконец. Отпираться было бессмысленно, улика — замшевая сумочка с подвесками, перекочевавшая тем временем в руки предупредительного Рошфора, — была налицо.

— Довольно странно, — вскользь заметил кардинал, — слышать слова о чести из уст человека, который только что пытался предать доверие своего короля. Или честь женщины вы ставите выше чести вашей страны, мсье д’Артаньян?

Д’Артаньян склонил голову.

— Я никогда не мыслил о том, чтобы предать честь Франции, ваше преосвященство. А королева… — он запнулся.

— Да? — отрывисто спросил Ришелье. — Что — королева? Ну, говорите, раз уж начали.

— Королева ходит как угодно, — негромко произнёс гасконец. — Вы сами мне так сказали, монсеньор… помните?

— Не совсем так. Королева ходит, как угодно игроку,  — с улыбкой возразил кардинал. — Вы храбрый юноша, д’Артаньян, хоть и несколько… недальновидный. Право, я мог бы уничтожить вас одним росчерком пера, но, на ваше счастье, вы мне всё ещё нравитесь… Вы едва не поставили мне мат в нашей маленькой партии. — Он взял замшевый мешочек из рук Рошфора, быстрыми скупыми движениями вскрыл его, вытряхнул на ладонь небольшую резную шкатулочку — она открылась с лёгким щелчком. Бриллианты подвесков тускло блеснули в полумраке горницы, вместе с ними из сумочки выпал и сложенный лист бумаги.

Любопытный Рошфор по-кошачьи бесшумно скользнул ближе.

— Письмо! Любовная записка от Бэкингема?

— В таком случае герцог весьма опрометчив. — Разглядывая послание, кардинал изумленно приподнял брови — и тут же нахмурился. На лицо его набежала неясная тень.

— О, монсеньор! — умоляюще вскричала Констанция, стиснув руки, в волнении подавшись вперёд. — Вы же не станете это читать!..

Ришелье предпочёл не услышать; быстро шагнул к окну, развернул письмо и пробежал его глазами. Рука его, державшая послание, чуть дрогнула… С полминуты он стоял, глядя сквозь мутное стекло на грязный двор трактира, рассеянно барабаня пальцами по подоконнику, покрытому серой истрескавшейся краской, выстукивая какой-то незатейливый музыкальный мотив.

— Д’Артаньян, — бросил он через плечо, — вы разговаривали с Бэкингемом?

— Совсем немного, монсеньор, — осторожно отозвался д'Артаньян. — Больше он разговаривал со мной.

Ришелье резко обернулся. Взгляд его был спокоен — и в то же время беспощаден, как удар шпаги.

— Несколько дней назад, — медленно произнёс он, — в порты Франции перестали заходить торговые суда из Англии. Полагаю, это случилось в то время, когда Бэкингем узнал о пропаже двух подвесков из дюжины. Мне доложили, что Бэкингем закрыл английскому флоту выход в море — ни один корабль не мог сняться с якоря без его письменного разрешения… это действительно так?

Д'Артаньян неловко переступил с ноги на ногу.

— Да, господин кардинал. Не смею отрицать, такой приказ и в самом деле был. Бэкингем велел пойти на чрезвычайные меры, даже если эти меры будут расценены королем, как враждебные Франции. — Он азартно тряхнул каштановыми кудрями. — Клянусь честью! Бэкингем сразу показался мне человеком чертовски энергичным и предприимчивым!

— А самовлюбленным и безрассудным он вам не показался? — процедил кардинал.

Рошфор негромко звякнул шпагой.

— Бэкингем не погнушался парализовать всю английскую торговлю только ради того, чтобы срезанные подвески не покинули Англию?

Ришелье язвительно хмыкнул.

— Английские купцы вряд ли оценили этот небольшой камуфлет. Но Бэкингем имеет практически неограниченную власть в своей стране… к несчастью для страны, разумеется. Этот безумец не остановится ни перед чем ради собственных прихотей. Ладно. — Кардинал решительно повернулся на каблуках и направился к выходу. — Я опаздываю в ратушу, Рошфор. Королева получит… то, что ей полагается. — Он небрежно кивнул в сторону арестованных. — А этих двоих — в Бастилию. Их участь я решу позже.

* * *

Последние приготовления к балу были закончены.

Просторный зал Отель-де-Вилль, городской ратуши, освещался двумя сотнями свечей белого воска, помещенных в огромные, поражающие воображение стеклянные люстры. В холле царила суета: приглашённые скрипачи услаждали слух собравшихся лёгкой простенькой мелодией, гости неспешно рассаживались в ложах и на специально возведённых подмостках: дамы небрежно обменивались любезностями и завистливыми взглядами, кавалеры самодовольно покручивали усы. Король прибыл в полночь, королева — вслед за ним, через полчаса; вид у Анны был утомлённый и нерадостный, улыбка, которой она отвечала на приветствия гостей и старшин — бледной и натянутой. Толпа почтительно расступилась перед королем; Людовик неторопливо приблизился к супруге, галантно предложил ей опереться на его локоть.

Его тихий голос дрожал от едва сдерживаемого гнева:

— Вижу, вы не надели алмазные подвески, ваше величество. Почему, позвольте узнать?

— Я опасалась, что с ними может что-нибудь случиться в такой толпе, — пролепетала Анна. — Но, если желаете, я немедленно пошлю за ними в Лувр.

— Чем быстрее вы это сделаете, тем будет лучше для вас, — сквозь зубы отозвался Людовик. Лик его, и без того редко радующий глаз свежестью красок, был мрачен.

Ришелье, наблюдавший за королевской четой из-за ближайшей колонны, коротким кивком подозвал Рошфора.

— Немедленно найдите Ланнуа. Пусть она шепнет на ушко её величеству, что гонец с подвесками прибыл.

— Хорошо, монсеньор.

Рошфор бесшумно — ну чисто кот! — исчез. Стараясь остаться незамеченным, кардинал выбрался из толпы и свернул в короткий коридорчик, ведущий к уборным, отведенным для приглашённых дам. Комната королевы была отделена от коридора небольшим тамбуром, где располагались пара банкеток, расписных китайских ваз и столик на резных ножках; тамбур освещался настенными жирандолями на две свечи, и бóльшая часть помещения была погружена в полумрак…

Послышался шелест юбок и торопливые шаги — получив долгожданную весть, королева в сопровождении фрейлин спешила надеть заветные подвески. Кто сейчас составляет свиту её величества, верная Ланнуа? Маркиза де Гито? Донья Эстефания, одна из оставшихся при королеве испанских прислужниц? Ну, ладно, неважно, в конце концов, историю с подвесками все равно не скроешь от посторонних ушей, завтра об этом будет судачить весь Лувр, а послезавтра — и весь Париж.

Кардинал решительно поднялся с банкетки, на которой сидел, и преградил вошедшим дамам дорогу.

— Ваше величество, прошу уделить мне буквально пару минут.

Королева так вздрогнула, что это было заметно даже в полумраке комнаты. Вскинула руку к вздымающейся груди.

— В-ваше высокопреосвященство… Вы меня напугали.

— Мне жаль. Но дело не терпит промедления.

— Я жду гонца из Лувра с… с важной посылкой.

— Ваш гонец прибыл. Только не из Лувра. Прямиком из Лондона.

Лицо королевы залила смертельная бедность, видимая даже под слоем румян и пудры. Она тотчас все поняла. Впрочем, лишаться от потрясения чувств, закатывать глаза и падать на руки фрейлин в обмороке как будто не собиралась.

— В-вот как?

Придворные дамы молчаливо застыли за её спиной, опустив очи долу и напряженно изучая затейливый рисунок паркета. Стали невидимками, обратились в неприметные предметы мебели, о существовании которых вспоминают лишь в случае необходимости, — и, кажется, были этому рады.

— Надо признать, — непринуждённо заметил Ришелье, — с гонцом вы не ошиблись, он поспел вовремя. Весьма расторопный и горячий молодой человек. Что ж, пара месяцев в Бастилии для него и его сообщницы Бонасье слегка охладят его разум, послужат ему хорошим уроком на будущее и несомненно пойдут на пользу. Хотя и вряд ли улучшат цвет лица.

— Подвески у вас? — тихо спросила Анна.

— Да.

— И… чего вы хотите?

Наверно, чтобы я станцевала для него сарабанду в шутовском костюме, мелькнула в голове неожиданная мысль. Королева внутренне содрогнулась… Он попросту желал надо мной посмеяться, внезапно подумала она, полюбоваться тем, как я буду метаться из угла в угол в попытках вернуть проклятые подвески — и преуспел в этом! А теперь явился долгожданным спасителем со звездой во челе и одновременно безжалостным судией божиим… да черт бы наконец побрал с потрохами его пронырливое преосвященство!

— В посылке, кроме драгоценности, было письмо, ваше величество, — спокойно объявил Ришелье. — От герцога Бэкингема.

Анна на мгновение потеряла дар речи. Ну почему ему всегда удаётся застичь её врасплох?

— И вы… его прочли? — спросила она брезгливо, пряча за холодным высокомерием замешательство и смятение. — Вы говорили мне, что не читаете чужих писем!

— Я не читаю чужих писем, ваше величество. Письмо было адресовано мне.

— Вам?

Ришелье сдержанно усмехнулся.

— Надо признать, я недооценил этого вашего Бэкингема. Он оказался проницательнее, чем мне доныне представлялось. Да, он предполагал, что подвески попадут ко мне в руки, и на такой случай решил составить письмо и, гм… весьма эмоционально высказать все, что он обо мне думает. Но для меня это, в общем-то, не тайна, дело в другом… — Он чуть помолчал. Неловко потёр пальцем небольшую резную шкатулочку, которую держал в руках. — Вам известно, что наши отношения с Англией отнюдь не идеальны и далеки от дружественных, так что Бэкингему, увы, ничего не стоит этим воспользоваться. Он клянётся и божится, что ваша честь перед супругом ничем не запятнана, но в случае, если в королевском семействе все же случится скандал, и вы, ваше величество, каким-либо образом от него пострадаете, грозит немедленно изыскать предлог для войны, выдвинуть английский флот к берегам Франции и предать страну огню и мечу, раз уж путь сюда иным путем ему заказан… Нет, этого безумца не волнует, что прольётся немало крови, а оба государства будут лежать в разоре и нищете, он привык всецело потакать своим капризам, и не остановится перед тем, чтобы любой ценой доказать свое превосходство… А Франции не нужна война, ваше величество. По крайней мере, сейчас. Нам вполне хватает и смуты в Ла Рошели.

Стало очень тихо. Не потрескивали свечи в светильниках, гул, доносящийся снизу, из бального зала, как будто испуганно приутих, даже фрейлины, замершие в полумраке тесной комнатушки, не осмеливались шуршать юбками. Анна стояла, выпрямившись во весь рост, какая-то невыносимо прямая, как шпага, и взгляд её против воли притягивался к маленькой невзрачной шкатулочке, стиснутой в руках Ришелье. Каким же угловатым камнем преткновения оказалось это проклятое украшение, сказала она себе, уму непостижимо, как судьбы стран и народов могут зависеть от каких-то дурацких блестящих побрякушек! Однако… какие у него длинные изящные пальцы, вдруг явилась из ниоткуда непрошенная мысль, такие бледные и утонченно красивые, будто вырезанные из мрамора…

— И по этой причине, — прошептала она, — из-за угроз Бэкингема вы и решили… вернуть мне злосчастные подвески, да?

— Да… отчасти и по этой, — кардинал поставил шкатулочку на столик.

— Отчасти? — слабым голосом спросила королева. — А какова же… другая причина?

— Придумайте её сами, ваше величество, — помолчав, негромко сказал Ришелье. Коротко поклонился, шагнул к двери — фрейлины запоздало провалились в реверансе — и вышел, ни на кого не глядя.