Кесак, или Танец огня (джен)

Как обычно, ранним утром к нам в спальню заглядывали духи. Они жили в саду, но мама их ни разу не видела, и я ей не говорил. Никогда не знаешь, отчего мама может расстроиться. А расстраиваться ей совсем не стоило.

На самом деле все местные знали о них. Ещё до восхода солнца кухарка из нашего отеля надевала красивое яркое желтое платье. Духам нравился его мандариновый оттенок, и они всегда радовались, когда она приходила именно в этом платье. Кухарка приносила им печенье, цветы и благовония. А самому старому — еще и сигареты. Он любил пускать дым кольцами, задумчиво глядя на медленно выползающее из-за горизонта солнце. Днём женщине было некогда, и обедом их кормила ее внучка, смешная курносая девчонка с длинными черными косами. Духам она не очень нравилась. Но ради ее бабушки, которая всегда умела безупречно разложить печенье и цветы на самодельных посудинках, только ради нее они все же не пугали девчонку. Терпели.

По вечерам кухарка нарезала пальмовые упругие ярко-зеленые листья и плела из них маленькие тарелочки, чтобы каждому духу хватило. Они больше любили, когда им приносят угощение в отдельных. Об этом уже мало кто помнил, и часто подношение оставляли на одной большой тарелке. «Как свиньям», — неизменно ворчал дух-курильщик. А в некоторых гостиницах, где в основном работали приезжие с других островов, подношения духам приносили даже не на тарелочках. Просто на листке. Но я такого ни разу не видел. Думаю, может быть, это просто страшилка, которую рассказывали друг другу эти немного ворчливые и грубоватые существа? Мама про такое говорила: сплет-ни. И я прямо видел, как слова сплетаются друг с другом, слипаются, как холодная каша, случайно забытая на тарелке. Но взрослые редко замечают такие вещи. И слушают. И верят.

Я давно понял: чем человек взрослее — тем меньше он видит в мире.

Один раз дядя Джеймс чуть не съел живого муравья. Бедолага забрался на кусочек булки и увяз в масле, а дядя Джеймс взялся за неё толстыми красноватыми пальцами, удивительно похожими на переваренные сосиски. И потащил муравья ко рту. Как же тот перепугался, должно быть. Ещё бы — вы и так застряли в чем-то липком, мерзком, а тут ещё вас хватают и тащат на необычайную высоту. Всё произошло так быстро, что я бы ничего не успел, но муравей-молодец, не растерялся и уже у самого рта лихо перепрыгнул дяде Джеймсу на усы. И тогда я громко завопил и выплеснул на дядю стакан воды — я правда не знал, как ещё его отвлечь от поедания булки и заставить отряхнуть уже свои чертовы усы. Мамины брови сбежались к переносице. Черные тучи. Я опять виноват.

Дядя долго фыркал и отряхивался, и с крошками булки и каплями воды муравей был сброшен и откинут в глубину веранды. Он совершенно не пострадал. Я сам видел, как он встал, отряхнулся, прихватил с собой хлебную крошку и весело побежал домой. Думаю, он потом весь вечер хвастался толпившимся вокруг собратьям о своих удивительных подвигах. А те только охали и похлопывали его по плечу.

Дядя Джеймс тоже охал, закатывая глаза, всем своим видом изображая, как сильно напугала его внезапно обрушившая холодная вода. Но дядя Джеймс быстро высохнет, а муравей мог погибнуть. Мама не стала принимать все это во внимание. Вообще, когда дело касалось дяди Джеймса, мама становилась почти бесчувственной. И практически забывала обо всем том, что ее окружало.

Она лишь сказала:

— Ты мог просто вежливо попросить убрать муравья из усов. То, что ты собирался его спасти, совершенно не оправдывает твоего отвратительного поведения. Иди в сад и подумай.

И вот тогда в саду я первый раз и увидел духов. Они сидели в тенечке, около бассейна с жабами. Тот, что поменьше, ловил языком оторвавшуюся бахрому от праздничного зонтика, воткнутого над ними. А большой и серьезный только отпыхивался от жары. Потом он увидел меня, подозвал к себе и протянул руку. Даже не знаю, рука ли это была. Вот странно: пальцы у него тоже были толстые, может, даже еще толще, чем у дяди Джеймса, но нисколько не похожие на сосиски. Скорее, на мангровые корни. Или имбирь. Шершавые, узловатые и такие мягкие и теплые на ощупь.

— Спасибо, малыш, — сказал он. — Печенье будешь?

И, не дожидаясь ответа, протянул мне пальмовую мисочку. Две сиротливые печенинки сжались в уголочке. Мама говорила, что невежливо отказываться, когда тебя угощают от чистого сердца. И я поклонился и взял одну. Она была немного вспотевшая, а еще к ней прилипла табачная крошка. Потому что это был тот самый дух, которому приносят сигареты.

— За что спасибо? — осторожно спросил я, скорее, чтобы завязать как-то светскую беседу. Мама говорила, что в приличном обществе люди часто говорят ни о чем, лишь высказывая разными ладными звуками уважение и спокойный интерес друг к другу.

— За муравья, — лаконично ответил дух.

А потом беседа перестала быть светской, и мы просто болтали обо всем на свете, не задумываясь о том, какие слова попадаются на язык.

Я уже не помню, о чем мы с ними трепались, но время пролетело незаметно. И только когда мама позвала меня обратно на веранду, я вдруг понял, что не знаю, на каком языке мы говорили. Словно бы прочитав мое удивление, они рассмеялись, и тот, с длинным языком, ухмыльнулся и пробормотал, деловито вылизывая кончики своих ушей:

— Для духов не трудно говорить на любом языке, малыш.

И подул мне на макушку.

С тех пор они часто заглядывали к нам в спальню. Иногда звали поиграть. И я тихонько раздвигал полог кровати и выскакивал к ним. Здесь, на Бали, в гостиницах кровати были как у принцессы — под волшебным прозрачным пологом. Он невесомо колыхался по ночам, отгоняя дурные сны. А утром солнце медленно выкатывалось из-за океана. Покрывало нежным румянцем легкую прозрачную ткань волшебных занавесей. И вместе с мягкими, еще по-утреннему нежными лучами в комнату немедленно просовывали свой нос духи. Носы у них, надо признаться, были огромные, мясистые и увесистые. Мама всегда говорила, что у добрых людей — большие носы. Думаю, это правило распространяется на всех существ. Духи были немного помятые со сна, нетерпеливые и взъерошенные. И так удобно было быстро выскользнуть из кровати, слегка отодвинув полог. Мама оставалась спать на огромной белоснежной кровати, под защитой легкой волшебной занавеси. А я выбегал в сад.

Духов у нас в гостинице жило очень много. И были они очень разные. Объединяла их всех, пожалуй, одна неизменная черта — они все оказывались необычайно пузатыми. И волосатыми. И у многих так смешно топорщились усы, ёжиком вставая над верхней губой, что невозможно было удержаться от улыбки. Мама всегда говорила, что нехорошо смеяться над внешностью других. И мне тут же становилось очень стыдно, что я так веселился от вида их усов. Но духи только ободряюще подмигивали. Совсем как Стивен. Хотя Стивен никогда не звал меня малышом. Мое прозвище было крокодильчик. Эх, Стивен…

Едва покинув нашу спальню и вырвавшись во двор, духи становились очень громкими, можно даже сказать — буйными. И пухлые губы на их лицах растягивались в улыбки, а всевозможные украшения за ушами покачивались в такт сумасшедшим прыжкам. Вокруг начинали летать разноцветные лепестки, будто притягивавшихся к ним со всего сада. А еще духи с разбегу прыгали в маленький бассейн у нас в саду, и жившие там лягушки выскакивали в разные стороны с оглушительным кваканьем. Тот дух, что с длинным языком, любил устраивать танцы. Он как-то по-особенному щелкал пальцами, и маленькие веточки поднимались с земли и, собравшись в сложный рисунок, затевали долгий и безумный танец. Под конец сам зачинщик не мог оставаться больше в стороне и, смешно растопырив толстые пальцы на руках, азартно пускался в пляс. Старший же дух-курильщик только снисходительно ухмылялся, но смотрел с нежностью. А потом встряхивал головой, заставляя змеящиеся украшения и волосы весело рассыпаться по плечам. И говорил: «А давай в нашу любимую». И тогда оба они становились очень серьезными и занимали боевые позиции, поднимая вверх свои каменные зазубренные мечи. И глаза выпучивали для верности и ноздри раздували для устрашения. На самом деле это выглядело очень внушительно. Огромные глаза их начинались вращаться и как-то стекленели, приобретая безжизненное выражение человека, абсолютно уверенного в своей правоте. Потом под странные булькающие звуки двое вооруженных до зубов воинов начинали сближаться. И каждый раз мне делалось не по себе, потому что казалось, что шутки закончены, и духи вот теперь уж точно всерьез поубивают друг друга. И в самый последний момент, когда казалось, что вот прямо сейчас мечи опустятся всей тяжестью на противника и полетят буйные головушки, они вдруг перекувыркивались через головы, отскакивая друг от друга, как толстые надувные мячики. И долго потом еще катались по траве, весело размахивая ногами.

А еще они любили рассказывать истории. В сумерках, сразу после заката, когда последний дым благовоний вечернего подношения таял в плотном ярко-черном небе, духи степенно поправляли свои клетчатые юбки, садились в кружочек и неспешно начинали рассказ. Больше всего мне нравилась история про стародавние времена.

Когда-то давным-давно Духи, Люди и Звери жили в мире на земле. Они понимали друг друга и, не причиняя друг другу вреда, жили в любви и уважении. Золотистые змейки, пестрые птицы, лохматые ленивцы приходили на полянку к человеку, чтобы обменяться новостями и пожелать друг другу хорошего дня. Но однажды люди возомнили себя наиболее ценными. Они решили, что могут решать, где и у кого из зверей и птиц должен быть дом, и кому жить, а кому умирать. Люди начали ловить свободных существ, покоряя и превращая в рабов, вырубать леса и лишать пристанища их обитателей: Зверей, Птиц и Духов. В конце концов чаша терпения духов переполнилась, и они, грозные и сердитые, пришли покарать людей. Своими гигантскими языками они спутывали людям ноги, своими огромными руками разводили костры до небес и поджаривали на них провинившихся. Из земли вылезли крепкие лианы и разрушили человеческие жилища, из лесов вышли дикие животные и погнали людей прямо в объятия к духам. И негде было укрыться провинившимся.

Мне очень нравилась эта история. Я сразу представлял себе, как большое стадо муравьев гонит толстого дядю Джеймса навстречу рассерженным мудрым и справедливым существам. В конце этой истории старший дух крепко и как-то немного неловко обнимал меня большой толстой рукой, пропахнувшей табачным дымом. Дул мне на макушку и шептал, обдавая горячим дыханием в самое ухо:

— Но теперь все будет хорошо. Тебе незачем волноваться, малыш.