Если бы вернуться (джен)

Холодно. Через маленькое зарешеченное окно вихрем врывался ветер, принося на своих крыльях запах океана. Спустя некоторое время ветер усилился, и послышался тихий шелест дождевых капель. Шум дождя все приближался, и вот уже застучали тяжелые капли, разбиваясь о каменный пол тесной камеры Азкабана.

Долохов медленно встал с узкой лежанки, нехотя стянул с нее тонкое одеяло и так же медленно и неуклюже направился к противоположному концу камеры. Дверей не было — узников от внешнего мира отделяла железная решетка, которая не открывалась даже во время разноса еды. Антонин сел прямо на пол, накинул на плечи одеяло и прислонился спиной к стене. За время, проведенное в Азкабане, он понял, что это единственное место, где можно спрятаться от дождя.

Голова гудела, звук падающих капель только усиливал боль, зарождавшуюся в затылке, грозившую в скором времени перебраться к вискам. Антонин уже знал, что в такую погоду ему не избавиться от головной боли, и ничего больше не остается, кроме как попытаться отвлечься от нее.

Отвлечься. Последние несколько дней он только и делал, что пытался занять свои мысли чем угодно, только бы вновь не возвращались видения прошлого. Слишком больно было вспоминать, и еще больнее — забыть.

Звонкий прерывистый вой отвлек Долохова от мрачных мыслей. Для узников их крыла не было секретом, что Сириус Блек анимаг и превращается в огромного черного пса. И хотя втайне Антонин был рад, что наконец удалось переключить внимание с изматывающих воспоминаний, он все же набрал в легкие побольше воздуха и крикнул:

— Zavaly ebalo, Блек!

Тут и там раздались смешки. Большинство узников было скрыто от глаз Антонина. Напротив его камеры находилась ныне пустующая камера Барти Крауча-младшего. Парнишка скончался несколько недель назад, и хотя Долохов с трудом выносил его слезы и мольбы о помощи, все же жалел о его смерти. Соседом слева оказался Мальсибер. Он и так был довольно тихим, а в последнее время и вовсе не участвовал ни в каких разговорах. Но не это было самым странным. Возле его камеры каждый раз собиралась целая стая дементоров, и если другим Пожирателям доставалось максимум два, то около Мальсибера всегда кружилось минимум пять. После наиболее тяжелых налетов этих тварей Антонин тихонько придвигался к левой стенке и стучал до тех пор, пока Мальсибер не ответит. Дождавшись слабого ответного стука или, если повезет, нескольких слов, Долохов выкрикивал остальным, что Мальсибер все еще жив. Что заставляло дементоров так себя вести, не знал никто, и поскольку Пожиратели так и не нашли внятного ответа на этот вопрос, то тема разговора была закрыта.

Правая соседняя камера принадлежала Рабастану Лестрейнджу. Поначалу Антонин то и дело ловил себя на мысли, что лучше бы справа оказался старший из братьев. Спустя несколько недель он благодарил небеса, что его соседкой не оказалась Беллатрикс с ее хвалебными речами о Повелителе. И поскольку успокоить ее мог только собственный муж, по счастливой случайности находившийся в соседней с ней камере, и супруги были в противоположном конце коридора, Антонин счел компанию Рабастана наиболее приемлемой в сложившейся ситуации.

Во время штормов дементоры, казалось, давали узникам передышку. Кто-то предположил, Долохов никак не мог вспомнить, кто именно, что охране Азкабана трудно контролировать дементоров во время сильных дождей, и их намеренно отгоняли подальше от стен крепости. Эта версия с трудом дотягивала до нормальной гипотезы, но тем не менее сегодня вечером эти твари не кружили по коридорам.

— Тони, а что ты сказал Блеку? Что это значит?

Негромкий голос заставил Антонина вздрогнуть. Он, несомненно, узнал говорившего. За время заточения Долохов лишь пару раз перебрасывался несколькими фразами с Рабастаном. Нельзя сказать, что общение с младшим Лестрейнджем вызывало в нем радость или, наоборот, отвращение. Скорее, двум людям, плохо знавшим друг друга, просто не о чем было поговорить. И тем не менее сейчас этот вопрос не вызвал у Долохова того гнева, что обычно разгорался в нем в последнее время при любом удобном случае.

— По-вашему это значит «заткнись». Примерно.

Рабастан затих, видимо, остался удовлетворен коротким ответом. Снаружи дождь и не думал заканчиваться, поэтому Антонин уже мысленно настраивался провести ночь на полу, как вдруг опять услышал голос Лестрейнджа:

— Как ты так не забываешь без практики другой язык?

Глупый вопрос, но Антонин был готов сейчас поговорить о чем угодно, лишь бы не сосредотачиваться на своих мыслях.

— Я на этом языке говорю с рождения. Родной язык не забыть, даже если не говорить на нем постоянно.

— Но Лорд говорил, что ты родился здесь, в Англии.

Лорд. Последнее время Долохова трясло от одного упоминания Повелителя. Возможно, так на него действовали Азкабан и дементоры, по крайней мере, это было единственное здравое объяснение, которое ему удалось найти. Снова ненужный сейчас гнев разливался по уголкам сознания, и сквозь зубы Антонин проговорил:

— И с каких это пор ты взял моду обсуждать меня вместе с Лордом?

Ответа не последовало. Антонин сполз по стене вниз и попытался поудобнее устроиться на полу около решетки. Все-таки дождь сегодня затянулся. Рядом послышались шорохи, будто человек за стеной повторил те же действия, но Долохов уже перестал обращать внимание на что-либо.

* * *

Антонин редко просыпался с рассветом. В далеком прошлом первые солнечные лучи чаще сопровождали его домой после веселой ночи, нежели поднимали с постели. Сегодняшнее утро узник Азкабана вполне мог назвать добрым — ночной шторм утих, уступив место тишине и спокойствию. Долохов медленно встал и сделал попытку размять затекшую после сна в неудобной позе спину.

— Доброе утро.

Приветствие прозвучало так неожиданно, что Антонину потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, откуда послышался голос. «Не от Мальсибера, это уж точно», — усмехнулся он про себя, хотя ничего смешного, по его мнению, здесь не было.

— И тебе не хворать.

Несмотря на ноющую шею и боль в спине, Долохов, как ни странно, пребывал в хорошем расположении духа. Были ли тому виной солнечные лучи, что пробивались через зарешетчатое оконце, или то, что ночью его не мучили кошмары, — Антонин не знал и не хотел знать. Последнее время было крайне трудно разграничивать в своей голове оттенки различных чувств и эмоций, чаще всего все мысли сливались в один сплошной поток и было трудно совладать с его быстрым течением. В конце концов попытки что-либо прояснить в своем сознании были заброшены, их заменили хаотичные и от этого еще более болезненные воспоминания

— Ты чего не спишь? — голос Рабастана звучал на удивление бодро.

— Размышляю о жизни. Последние несколько лет могу себе это позволить, — Антонин безрадостно ухмыльнулся. Нельзя сказать, что они с Рабастаном были друзьями. По большому счету Антонин никого из Ближнего круга не мог назвать своим другом. Разве что со Снейпом иногда можно было перекинуться парой фраз, все-таки нужно признать, что зельевар обладал интеллектом и мог заинтересовать собеседника.

— Это хорошо — размышлять. А я не могу. Когда вспоминаю, становится больно, потом по ночам кошмары. Тебе ведь тоже они снятся? — голос по ту сторону стены дрогнул.

— Нам всем они снятся, — Антонин начинал закипать. Он уже попрощался с желанием побыть хоть немного в тишине и покое, когда Рабастан снова заговорил:

— Я иногда слышу, что ты говоришь с кем-то во сне. Я почти всегда просыпаюсь раньше остальных. Иногда ты разговариваешь на русском, как будто ругаешься с кем-то⁽¹⁾. Что тебе снится?

При других обстоятельствах Долохов развернулся бы и ушел, не удостоив собеседника ответом, но не сегодня.

— Дом. Мне снится мой дом.

Это прозвучало как признание. Признание в первую очередь самому себе. Он устал. Он чертовски устал находиться здесь. Азкабан, его сырость и холод затопили сознание и захватили тело. Антонин с трудом произнес эти слова. Он ненавидел это ощущение беспомощности, ненавидел испытывать жалость к самому себе.

— Я тоже хочу домой.

Тихий голос Рабастана выдернул Антонина из водоворота нахлынувших эмоций. На удивление, эти слова успокоили Долохова. Где-то на задворках сознания он понимал, что другие тоже испытывают непреодолимую тоску по прошлому, но говорить об этом — значило признать свою слабость. Внезапно возникло чувство, что он не одинок, но Антонин отбросил эти мысли прочь.

В коридоре послышался шум, а зачем раздалось собачье рычание. Приближался утренний обход дементоров.

1) Для многих англоговорящих русская речь, а именно произношение согласных звуков, напоминает агрессивную манеру разговора. Иностранцам, слушающим диалог двух русскоговорящих людей, может показаться, что собеседники спорят между собой. Интересно, что для нас произношение в немецком языке носит такой же характер.

Вернуться к тексту