Зеленые пальцы (джен)

Опять звенят стекла. Это от электрички, когда она проносится мимо. Каждый раз от нее звенят стекла. Дом стоит вплотную к эстакаде. Сейчас так везде. Центр города заняли небоскребы, межпланетные офисы и корпорации, а для обычных людей — такие вот положенные на бок блоки. На окраине. У границы с Песками. Не высокие, но длинные бетонные блоки — так строить дешевле.

Им еще повезло, они живут на самом верхнем — пятом — этаже. Здесь из окна виден не глухой забор, скрывающий линию железной дороги, а блестящие крыши проносящихся поездов. А еще у соседа старика Нената на окне растет помидор. И пахнет. Потому что настоящий.

Сам старик сгорбленный, кожа в морщинках. Какой-то он слишком маленький и щуплый для человека. Глаза немного косят. Волос на голове почти нет. Но их мало у кого осталось. Неблагоприятная среда — так это называется.

Воздух раскален до того, что после полудня и дышать-то тяжело. А уж если приходят Западные ветра, и вовсе становится плохо. Мелкая острая жгучая взвесь красных и серых песков танцует и властвует в воздухе. Забивается в нос и в глаза. Оседает на коже. В такое время лучше не выходить наружу. Нет, конечно, ежели у вас есть работа — то деваться некуда, приходится закутываться в шарфы, надевать очки и рукавицы и отправляться на свой страх и риск во власть стихии. Но если ты еще ребенок или, положим, старик, как этот Ненат — можно просто сидеть дома. И, расплющив нос об оконное стекло смотреть на улицу.

Вот налетел красный вихрь. Из-за него стали невидимыми соседние бетонные коробки жилищ. Только на ближайшем к дому пятачке какой-то неудачник не успел снять белье с веревки. Барахтается теперь, спорит с ветром, но куда ему. Красные пески Западных ветров не знают пощады. Убегай скорее в убежище, несчастный. Пока цел.

Говорят, что оставшемуся надолго на улице не найти уже дороги домой: пески смешивают верх и низ, закрывают мир красноватой пеленой. Забиваются в глаза — не дают смотреть. Забираются в нос и в рот — и уже не продохнуть. После Западных песков по городу ездят большие зеленые закрытые фургоны. И собирают таких вот неудачников, застывших в нелепых позах, пытавшихся спастись и укрыться в самых невообразимых местах. Потом выдают картонные квадратики родственникам. А тела — в топку. Негоже оставшимся в живых видеть то, во что могут превратить человека принесенные ветром пески.

Недавно совсем, в прошлую пятницу, соседка снизу получила такую карточку. У нее брат не вернулся. Он, конечно, легкомысленный был, этот брат. Веселый. И вечно на работу опаздывал. Не успел на развозочный служебный автобус, ждал проходящего. А тут Ветер... и все. А вот не надо опаздывать.

Нет, все-таки человек во дворе оставил попытки спасти свои пожитки, скрылся в доме. А ветер теперь радостно грызет лоскутки серого одеяла.

После Общей войны с роботами жизнь у всех трудная. Это хорошо еще, что другие планеты вовремя пришли на помощь и совместными усилиями роботов удалось одолеть. Но напоследок машины, ставшие чудовищами, успели хорошенько подпортить жизнь победителям. И теперь почти везде пустыня. Красные пески, Серые пески, Черные пески. Никто толком не знает, как это произошло. Просто, когда уже казалось, что роботы побеждены, земля стала раскаляться изнутри. Высохли подземные реки, и поджарило корни растений.

Постепенно умерло почти все. Сейчас любое растение, что пытается вырасти на поверхности песков, бывших когда-то землей, обречено на гибель. Его выжигает солнце. А любое растительное проявление жизни существует только в специальных лабораториях, любезно оснащённых и поддерживаемых межпланетными корпорациями. Большой труд, гигантский расход энергии и научных сил. Очень много теперь нужно для поддержания таких когда-то неприхотливых растений. За помощь, участие и заботу нужно платить. Земляне залезли в жуткие долги, и теперь большая часть доходов населения уходит на оплату планетарных счетов.

Дома пусто. Мать с утра на работе, отец на вахте в пустыне. К семье приезжает раз в три месяца. На неделю, большую часть которой спит, а если не спит, то сидит тихо и смотрит хмуро.

В такие долгие минуты, как сейчас, когда дома никого нет и до прихода Мичора еще ждать и ждать, в голову лезут всякие воспоминания. Например, про тот вечер, когда Бран случайно услышал, как отец рассказывал о своей жизни там, на работе. Это было поздним вечером, когда родители думали, что Бран с Мичором спят. Отец начал вдруг рассказывать хриплым, скрипящим голосом. У них у всех, кто работает на вахте, такой голос. Несмотря на защитные шарфы, Красный песок забивается в горло и подтачивает связки. Отец говорил, когда думал, что его уже никто не слышит, что на самом деле людям в поле должны выдавать респираторы. И даже закон такой был. Когда-то. Но корпорации минимизируют расходы и проводят оптимизацию производства. Поэтому было решено, что шарфы вполне могут заменить дорогостоящие респираторные устройства, которые еще и менять надо регулярно. Шарфы поменять проще. А еще лучше просто выкинуть вместе с износившим его хозяином.

Обычно отец молчал, но, когда он вот так пытался рассказать о той своей жизни — у него всегда срывался голос. И не только голос, он сам весь тускнел прямо на глазах и гас — как фитиль плохо заправленной лампы. Бран помнил почему-то тот рассказ так, как если бы услышал его только минуту назад.

«Одна из вышек над пустошью. На самом краю холма. Гиблое место. Говорят, там черти живут. Мы предлагали уже давно бросить ее к черту. Не так уж она и важна. Но им там, в космосе, для отчетности нужна эта точка. Меридианы они считают, чтоб их. А у нас люди дохнут. Один за другим, один за другим. Мы уж знаем — кому выпадет туда идти — считай, что покойник. А тут мне выпало. Понимаешь? Картонка эта желтая, кто вытянет ее, тому и идти. Ну я и вытащил, как дурак. Держу ее, а она у меня в руках прямо огнем полыхает. Я даже не взглянул на то, что вытянул. Просто посмотрел на ребят, какие у них у всех глаза стали, и понял — вот и допрыгался. Даже знаешь, музыка такая, вроде марша, в ушах заиграла. Это раньше, до войны, когда люди помирали, им похоронный марш потом на могиле играли. Чтоб они, значит, уже спокойно на тот свет отправлялись, по нашему тут не шлялись больше. Люди-то, видимо, не так уж часто умирали».

У Брана были крепко зажмурены глаза, но он хорошо чувствовал, как комната наполнялась тьмой до краев, до самого потолка. Тьма лилась через окна, просачивалась сквозь стены, но больше всего ее вылезало из отцовского голоса. Бран до сих пор отчетливо слышал, как судорожно сглатывал отец, набирая побольше воздуха. Бран словно видел перед собой сутулую, немного одутловатую фигуру отца. Как тот сидел на кровати, комкая край одеяла в больших, но каких-то бессильных руках. Невидящими глазами отец смотрел в потолок. А мать только теснее прижималась к нему, обвивала его вся, как будто стараясь защитить, укрыть от всех напастей. Это должно быть странно выглядело со стороны, потому что отец у них с Мичором большой, заметный, а мать как маленькая пташка. «Воробушек» — называл ее отец, когда был весел. Но Бран давно уже не видел отца веселым.

Тихий, царапающий голос продолжал рассказ.

«И вот иду я к той вышке-то. И с каждым шагом как из жизни ухожу. Там еще ветер вокруг. Пронзительный. Воет, как будто радуется. И тучи низкие-низкие. Серые, что песок на пустоши. Сейчас зацепятся толстым брюхом за трубу на вышке и засыпят все острыми песчинками. А мне надо колбу на вышку доставить. Вроде как батарея-зарядка она. Это значит, мне нужно дойти до этой чертовой башни, открыть дверь, зайти внутрь, повернуться спиной к двери, подняться на смотровую площадку. Там такой шкаф с механизмом, надо его открыть и колбу заменить внутри. Из наших ребят пятеро уже там пропало. Уходит человек, и нет его. Потом, понятное дело — комиссия приезжает, следователи. Дознаватели. Сперва нас к себе в кабинет тягают: «Опишите, что говорил пропавший в последний день. Как выглядел перед уходом. Не было ли у него хронических заболеваний, склонности к побегу». Нет, а вы мне скажите, у кого их нет, хронических-то заболеваний?

Потом всем скопом явившиеся из комитетов и комиссий едут туда, на вышку. А там что — тишь. Лепота. Батарея поменяна, и ни души вокруг. И так несколько раз. И вот вижу я, как приближается ко мне эта чертова вышка. С каждым моим шагом она все выше встает, неумолимее. И тогда я, знаешь что подумал? Я решил — когда сюда придёт следующий — батарея по-любому должна уже кончиться. Так что какая разница — заменю ли я сейчас старую или оставлю все как есть? Нам здесь, на земле, ни горячо ни холодно от того, какая там батарея. А эти, в межпланетном центре, не замечают, видать, особо ничего, раз они ту тварь, которая всех пожрала, не обнаружили. Потому что там явно кто-то есть. Мы с ребятами видели, как увозили каждый раз после пропажи плотно закрытые мешки. Наверное, там обглоданные кости были.

И как только я подумал об этом, так мне на душе нехорошо стало. И решил я к черту все это послать. Прикопал там батарею ту, под холмом как раз. Песком присыпал. И обратно пошел. Только об одном думал, всю дорогу пока шел: если обернусь — тут-то меня та тварюга и слопает. Не обернулся. Вот и к тебе добрался».

«Ты молодец у меня. Просто молодец. Правильно все решил» — услышал Бран горячий шепот матери. Она еще крепче обняла отца, и так они и сидели, притулившись друг к другу, до самого утра.

Потом отец снова ушел, и у матери часто становились красными глаза. Даже когда она не на улице и не работала по ночам, выполняя дополнительную шабашку. И Бран знал, что она ждет. Каждый день, каждый час. Ждала и боялась получить маленькую коричневую бумажную карточку. «Ваш муж — прекрасный сотрудник, отзывчивый человек… Приносим свои соболезнования. На пенсионное обеспечение можете не рассчитывать. Он не соблюдал технику безопасности».

А какая могла быть техника безопасности в пустыне?

Об этом часто говорил Мичор. Даже не задумываясь о том, слышит ли его кто-нибудь. И если мать была рядом — она шипела на него, сузив желто-серые глаза. А Бран только слушал. Мичор много что знал, да не думал, о чем нельзя говорить.

А еще Мичор — это всегда шум. Топанье ног по гулким бетонным коридорам, протяжное швырканье носом, гулкое бренчание мелких винтиков и гвоздей в карманах. Таких нынче уже и не делают; уму непостижимо где он их откопал. Вот, спрашивается, зачем они ему? Сам, наверное, не знал, за каким чертом таскает эти гвозди в карманах.

По гулкому общему коридору издалека слышался топот ног. Это Мичор вернулся из школы. Всех, кто уже достиг полутора метров, отправляли учится в специальные школы. Они были созданы межгалактическими корпорациями и разъясняли, как нужно поддерживать жизнь этих корпораций и их служащих. Хороший шанс, между прочим. Из такой школы можно выйти уборщиком офисов, разносчиком еды, подавателем кофе.

Сейчас Мичор бросит свой серый портфель, перехватит наскоро бутерброд с соевым мясом, который мама ему оставила под тарелкой. И может быть, даже не заметит, что Бран откусил немного. А может, и заметит, но никому не скажет. Мичор, он такой, он понимал, как тяжко сидеть Брану одному.

Вот дверь распахнулась, и в комнату залетел Мичор. Он всегда так приходил. Как теплый радостный вихрь. Говорили, раньше на Земле были добрые ветра. Они легко трепали волосы на макушке, нежно гладили щеки, холодили затылок. И приносили не песчаную взвесь, а душистый аромат цветения с полей.

Бросив сумку в углу, Мичор быстро проглотил свой бутерброд, даже не взглянув на изрядно отъеденную половину. И запил холодной водой, прямо из кувшина. Мама всегда ругалась за эти свинские манеры. Вода, не поместившаяся во рту, капельками собралась сперва в уголках губ, потом побежала маленьким ручейком по подбородку, нежно прочерчивая извилистую линию по горлу, и дальше разделилась на два потока. Один весело продолжал свой бег прямо к Мичору за шиворот, а другой маленькими серебристыми брызгами рассыпался вокруг по полу.

— Вот видишь, — весело подмигивая и утирая губы тыльной стороной ладони, сказал Мичор, — заодно и душ принял, и пол помыл. Собирайся уже, Ненат нас ждет.