Зеленые пальцы (джен)

Опять звенят стекла. Это от электрички, когда она проносится мимо. Каждый раз от нее звенят стекла. Дом стоит вплотную к эстакаде. Сейчас так везде. Центр города заняли небоскребы, межпланетные офисы и корпорации, а для обычных людей — такие вот положенные на бок блоки. На окраине. У границы с Песками. Не высокие, но длинные бетонные блоки — так строить дешевле.

Им еще повезло, они живут на самом верхнем — пятом — этаже. Здесь из окна виден не глухой забор, скрывающий линию железной дороги, а блестящие крыши проносящихся поездов. А еще у соседа старика Нената на окне растет помидор. И пахнет. Потому что настоящий.

Сам старик сгорбленный, кожа в морщинках. Какой-то он слишком маленький и щуплый для человека. Глаза немного косят. Волос на голове почти нет. Но их мало у кого осталось. Неблагоприятная среда — так это называется.

Воздух раскален до того, что после полудня и дышать-то тяжело. А уж если приходят Западные ветра, и вовсе становится плохо. Мелкая острая жгучая взвесь красных и серых песков танцует и властвует в воздухе. Забивается в нос и в глаза. Оседает на коже. В такое время лучше не выходить наружу. Нет, конечно, ежели у вас есть работа — то деваться некуда, приходится закутываться в шарфы, надевать очки и рукавицы и отправляться на свой страх и риск во власть стихии. Но если ты еще ребенок или, положим, старик, как этот Ненат — можно просто сидеть дома. И, расплющив нос об оконное стекло смотреть на улицу.

Вот налетел красный вихрь. Из-за него стали невидимыми соседние бетонные коробки жилищ. Только на ближайшем к дому пятачке какой-то неудачник не успел снять белье с веревки. Барахтается теперь, спорит с ветром, но куда ему. Красные пески Западных ветров не знают пощады. Убегай скорее в убежище, несчастный. Пока цел.

Говорят, что оставшемуся надолго на улице не найти уже дороги домой: пески смешивают верх и низ, закрывают мир красноватой пеленой. Забиваются в глаза — не дают смотреть. Забираются в нос и в рот — и уже не продохнуть. После Западных песков по городу ездят большие зеленые закрытые фургоны. И собирают таких вот неудачников, застывших в нелепых позах, пытавшихся спастись и укрыться в самых невообразимых местах. Потом выдают картонные квадратики родственникам. А тела — в топку. Негоже оставшимся в живых видеть то, во что могут превратить человека принесенные ветром пески.

Недавно совсем, в прошлую пятницу, соседка снизу получила такую карточку. У нее брат не вернулся. Он, конечно, легкомысленный был, этот брат. Веселый. И вечно на работу опаздывал. Не успел на развозочный служебный автобус, ждал проходящего. А тут Ветер... и все. А вот не надо опаздывать.

Нет, все-таки человек во дворе оставил попытки спасти свои пожитки, скрылся в доме. А ветер теперь радостно грызет лоскутки серого одеяла.

После Общей войны с роботами жизнь у всех трудная. Это хорошо еще, что другие планеты вовремя пришли на помощь и совместными усилиями роботов удалось одолеть. Но напоследок машины, ставшие чудовищами, успели хорошенько подпортить жизнь победителям. И теперь почти везде пустыня. Красные пески, Серые пески, Черные пески. Никто толком не знает, как это произошло. Просто, когда уже казалось, что роботы побеждены, земля стала раскаляться изнутри. Высохли подземные реки, и поджарило корни растений.

Постепенно умерло почти все. Сейчас любое растение, что пытается вырасти на поверхности песков, бывших когда-то землей, обречено на гибель. Его выжигает солнце. А любое растительное проявление жизни существует только в специальных лабораториях, любезно оснащённых и поддерживаемых межпланетными корпорациями. Большой труд, гигантский расход энергии и научных сил. Очень много теперь нужно для поддержания таких когда-то неприхотливых растений. За помощь, участие и заботу нужно платить. Земляне залезли в жуткие долги, и теперь большая часть доходов населения уходит на оплату планетарных счетов.

Дома пусто. Мать с утра на работе, отец на вахте в пустыне. К семье приезжает раз в три месяца. На неделю, большую часть которой спит, а если не спит, то сидит тихо и смотрит хмуро.

В такие долгие минуты, как сейчас, когда дома никого нет и до прихода Мичора еще ждать и ждать, в голову лезут всякие воспоминания. Например, про тот вечер, когда Бран случайно услышал, как отец рассказывал о своей жизни там, на работе. Это было поздним вечером, когда родители думали, что Бран с Мичором спят. Отец начал вдруг рассказывать хриплым, скрипящим голосом. У них у всех, кто работает на вахте, такой голос. Несмотря на защитные шарфы, Красный песок забивается в горло и подтачивает связки. Отец говорил, когда думал, что его уже никто не слышит, что на самом деле людям в поле должны выдавать респираторы. И даже закон такой был. Когда-то. Но корпорации минимизируют расходы и проводят оптимизацию производства. Поэтому было решено, что шарфы вполне могут заменить дорогостоящие респираторные устройства, которые еще и менять надо регулярно. Шарфы поменять проще. А еще лучше просто выкинуть вместе с износившим его хозяином.

Обычно отец молчал, но, когда он вот так пытался рассказать о той своей жизни — у него всегда срывался голос. И не только голос, он сам весь тускнел прямо на глазах и гас — как фитиль плохо заправленной лампы. Бран помнил почему-то тот рассказ так, как если бы услышал его только минуту назад.

«Одна из вышек над пустошью. На самом краю холма. Гиблое место. Говорят, там черти живут. Мы предлагали уже давно бросить ее к черту. Не так уж она и важна. Но им там, в космосе, для отчетности нужна эта точка. Меридианы они считают, чтоб их. А у нас люди дохнут. Один за другим, один за другим. Мы уж знаем — кому выпадет туда идти — считай, что покойник. А тут мне выпало. Понимаешь? Картонка эта желтая, кто вытянет ее, тому и идти. Ну я и вытащил, как дурак. Держу ее, а она у меня в руках прямо огнем полыхает. Я даже не взглянул на то, что вытянул. Просто посмотрел на ребят, какие у них у всех глаза стали, и понял — вот и допрыгался. Даже знаешь, музыка такая, вроде марша, в ушах заиграла. Это раньше, до войны, когда люди помирали, им похоронный марш потом на могиле играли. Чтоб они, значит, уже спокойно на тот свет отправлялись, по нашему тут не шлялись больше. Люди-то, видимо, не так уж часто умирали».

У Брана были крепко зажмурены глаза, но он хорошо чувствовал, как комната наполнялась тьмой до краев, до самого потолка. Тьма лилась через окна, просачивалась сквозь стены, но больше всего ее вылезало из отцовского голоса. Бран до сих пор отчетливо слышал, как судорожно сглатывал отец, набирая побольше воздуха. Бран словно видел перед собой сутулую, немного одутловатую фигуру отца. Как тот сидел на кровати, комкая край одеяла в больших, но каких-то бессильных руках. Невидящими глазами отец смотрел в потолок. А мать только теснее прижималась к нему, обвивала его вся, как будто стараясь защитить, укрыть от всех напастей. Это должно быть странно выглядело со стороны, потому что отец у них с Мичором большой, заметный, а мать как маленькая пташка. «Воробушек» — называл ее отец, когда был весел. Но Бран давно уже не видел отца веселым.

Тихий, царапающий голос продолжал рассказ.

«И вот иду я к той вышке-то. И с каждым шагом как из жизни ухожу. Там еще ветер вокруг. Пронзительный. Воет, как будто радуется. И тучи низкие-низкие. Серые, что песок на пустоши. Сейчас зацепятся толстым брюхом за трубу на вышке и засыпят все острыми песчинками. А мне надо колбу на вышку доставить. Вроде как батарея-зарядка она. Это значит, мне нужно дойти до этой чертовой башни, открыть дверь, зайти внутрь, повернуться спиной к двери, подняться на смотровую площадку. Там такой шкаф с механизмом, надо его открыть и колбу заменить внутри. Из наших ребят пятеро уже там пропало. Уходит человек, и нет его. Потом, понятное дело — комиссия приезжает, следователи. Дознаватели. Сперва нас к себе в кабинет тягают: «Опишите, что говорил пропавший в последний день. Как выглядел перед уходом. Не было ли у него хронических заболеваний, склонности к побегу». Нет, а вы мне скажите, у кого их нет, хронических-то заболеваний?

Потом всем скопом явившиеся из комитетов и комиссий едут туда, на вышку. А там что — тишь. Лепота. Батарея поменяна, и ни души вокруг. И так несколько раз. И вот вижу я, как приближается ко мне эта чертова вышка. С каждым моим шагом она все выше встает, неумолимее. И тогда я, знаешь что подумал? Я решил — когда сюда придёт следующий — батарея по-любому должна уже кончиться. Так что какая разница — заменю ли я сейчас старую или оставлю все как есть? Нам здесь, на земле, ни горячо ни холодно от того, какая там батарея. А эти, в межпланетном центре, не замечают, видать, особо ничего, раз они ту тварь, которая всех пожрала, не обнаружили. Потому что там явно кто-то есть. Мы с ребятами видели, как увозили каждый раз после пропажи плотно закрытые мешки. Наверное, там обглоданные кости были.

И как только я подумал об этом, так мне на душе нехорошо стало. И решил я к черту все это послать. Прикопал там батарею ту, под холмом как раз. Песком присыпал. И обратно пошел. Только об одном думал, всю дорогу пока шел: если обернусь — тут-то меня та тварюга и слопает. Не обернулся. Вот и к тебе добрался».

«Ты молодец у меня. Просто молодец. Правильно все решил» — услышал Бран горячий шепот матери. Она еще крепче обняла отца, и так они и сидели, притулившись друг к другу, до самого утра.

Потом отец снова ушел, и у матери часто становились красными глаза. Даже когда она не на улице и не работала по ночам, выполняя дополнительную шабашку. И Бран знал, что она ждет. Каждый день, каждый час. Ждала и боялась получить маленькую коричневую бумажную карточку. «Ваш муж — прекрасный сотрудник, отзывчивый человек… Приносим свои соболезнования. На пенсионное обеспечение можете не рассчитывать. Он не соблюдал технику безопасности».

А какая могла быть техника безопасности в пустыне?

Об этом часто говорил Мичор. Даже не задумываясь о том, слышит ли его кто-нибудь. И если мать была рядом — она шипела на него, сузив желто-серые глаза. А Бран только слушал. Мичор много что знал, да не думал, о чем нельзя говорить.

А еще Мичор — это всегда шум. Топанье ног по гулким бетонным коридорам, протяжное швырканье носом, гулкое бренчание мелких винтиков и гвоздей в карманах. Таких нынче уже и не делают; уму непостижимо где он их откопал. Вот, спрашивается, зачем они ему? Сам, наверное, не знал, за каким чертом таскает эти гвозди в карманах.

По гулкому общему коридору издалека слышался топот ног. Это Мичор вернулся из школы. Всех, кто уже достиг полутора метров, отправляли учится в специальные школы. Они были созданы межгалактическими корпорациями и разъясняли, как нужно поддерживать жизнь этих корпораций и их служащих. Хороший шанс, между прочим. Из такой школы можно выйти уборщиком офисов, разносчиком еды, подавателем кофе.

Сейчас Мичор бросит свой серый портфель, перехватит наскоро бутерброд с соевым мясом, который мама ему оставила под тарелкой. И может быть, даже не заметит, что Бран откусил немного. А может, и заметит, но никому не скажет. Мичор, он такой, он понимал, как тяжко сидеть Брану одному.

Вот дверь распахнулась, и в комнату залетел Мичор. Он всегда так приходил. Как теплый радостный вихрь. Говорили, раньше на Земле были добрые ветра. Они легко трепали волосы на макушке, нежно гладили щеки, холодили затылок. И приносили не песчаную взвесь, а душистый аромат цветения с полей.

Бросив сумку в углу, Мичор быстро проглотил свой бутерброд, даже не взглянув на изрядно отъеденную половину. И запил холодной водой, прямо из кувшина. Мама всегда ругалась за эти свинские манеры. Вода, не поместившаяся во рту, капельками собралась сперва в уголках губ, потом побежала маленьким ручейком по подбородку, нежно прочерчивая извилистую линию по горлу, и дальше разделилась на два потока. Один весело продолжал свой бег прямо к Мичору за шиворот, а другой маленькими серебристыми брызгами рассыпался вокруг по полу.

— Вот видишь, — весело подмигивая и утирая губы тыльной стороной ладони, сказал Мичор, — заодно и душ принял, и пол помыл. Собирайся уже, Ненат нас ждет.

«В этой жизни никому не верь», — так, часто, кивая головой, говорит старый сосед Саджан. В безветренные дни он сидит на общественном балконе на косоногой табуретке. Спиной тяжело наваливается на стену. Когда он встанет — на его надувшейся от жира спине будут видны желтая пыль пустыни и точный отпечаток неровностей и шероховатостей бетона, служившего ему опорой. Он расставляет ноги в толстых темно-синих штанах комбинезона. Ему полагается спецодежда. Он чинит свет. Иногда ему приходится забираться высоко на столбы. Иногда приходится закапываться в глубокие подземные тоннели. И каждый раз никто не знает, вернется ли он оттуда. Никто не знает, кто встретится ему на пути в том тоннеле. Кто спустится на плечо на том столбе.

Поэтому Саджан живет один.

А зря — ему по вредности профессии полагается огромная комната, а еще кухня к ней. И дополнительный паек по дням основания Корпораций. Поэтому с Саджаном никто не спорит, когда он сидит вот так, перегородив своими большими ногами весь общественный балкон, и курит едкий черный табак. Вообще-то от такого табака легкие постепенно сужаются, сворачиваются и выходят кусками с кашлем. Но никто не знает, когда электрик не вернется с дежурства. Опасная профессия. Поэтому Саджан считает, что может распоряжаться тем временем, что у него есть сейчас, и теми ресурсами, которые пока еще доступны. Он долго задумчиво и сумрачно жует высыпавшиеся из самокрутки крошки табака. Шумно вдыхает носом воздух и смачно сплевывает. Потом утирает рот большой толстой ладонью. И цедит сквозь зубы:

— Никому не верь. Так-то.

Не верь. А Мичор доверяет всем. Без оглядки. Без разбора. И как ни странно, ему обычно отвечают тем же.

Вот и сейчас старик Ненат их действительно ждет. Они долго возятся с Мичором в маленькой кладовке, конструируя и собирая какие-то хитрые аппараты. У Мичора склонность к технике, а Ненат знает столько всяких штуковин о машинах и аппаратах, что, может быть, Мичор даже сможет податься на ученика инженера. Офигительно классная должность. Будет носить серый пиджак и ездить в центр города на метро, а не на рабочем автобусе. И, заходя в корпоративный небоскреб, Мичор не будет идти в подвальные помещения, где обычно располагается весь обслуживающий персонал. Наоборот, он зайдет в стеклянный высокоскоростной лифт и гордо поедет в свой Офис на семьдесят каком-то этаже. И, может быть, однажды даже прокатит на таком лифте и Брана.

Учитывая такие головокружительные перспективы, Бран честно старается не мешать занятиям Мичора с этим стариком. И даже мама не очень ворчит по поводу потраченного времени и сомнительных знакомств.

А Брану и так есть чем заняться в маленькой каморке старика. Потому что из ржавого ящика с песком торчит настоящий помидор. И если осторожно приблизить нос к самому стволу — можно услышать странный терпкий удивительно живой запах. Как этот старик ухитрился вырастить помидор — уму непостижимо. Но чахлый зеленый росток упрямо тянется к обжигающему солнцу. И распушает свои маленькие лапки-листья. И наливается непривычным в пустыне веселым зеленым цветом. Солнце выжигает все живое. Но Ненат прячет свой помидорный росток в тень от старых покореженных жалюзи.

Раньше, говорят, везде было полно зелени. Цветов, помидоров, деревьев. Они росли без спроса повсюду, просто так. И даже никому не надо было за них платить. А потом злобные роботы раскалили ядро Земли, сожгли растения. Они вообще хотели уничтожить все живое, спасибо, межпланетные союзники вовремя пришла на помощь. Правда, какой-то обновляющийся механизм Земли оказался испорчен. И теперь тут одни пески и не растет ничего живого. Всякое растение будет тут же выжжено безжалостным солнцем. Так пишут в газетах и говорят по громковещанию. Нет никакого основания им не верить. Правда, вот этот чертов помидор у старика все-таки растет. Что, в принципе, явление необычайно подозрительное. Опровергающее науку и достижения корпоративного производства. Но к растению, да и к старику никто не приглядывается. Мало ли у людей забот.

Раньше еще, говорят, были облака. Они ме-е-едленно плыли по небу, большими сугробами, маленькими бумажными обрывками, неповоротливыми айсбергами, мелкими перышками. Мичор показывал картинку в книжке. Он ее на помойке нашел. Вечно он всякую пакость там находит. Найдет и вцепится, ни за что не отпустит. Как вот гайки эти, шурупы. Спрашивается, зачем они ему? И чего он их в кармане-то с собой таскает?

Бран видел однажды, как уже уходя, Мичор ссыпал старику в ладонь ржавые болтики, наскоро выуживая их из кармана. Может, они им для очередной конструкции нужны? И то верно, Ненату их не собрать, слишком он для этого старый. Бран заметил, что Ненат старается как будто вообще без особой нужды из дома не выходить. Помидор свой караулит, что ли. Так, в магазин наведается раз в неделю. В еде старик удивительно неприхотлив, кажется, он может неделями есть одну и ту же буханку хлеба или пакет каши. Хотя, может, у него просто денег особо нет.

Во всем виноваты роботы. Жили себе люди на Земле. Работали и отдыхали. Ездили в отпуск. Ходили в кино. Спали допоздна. Ели три раза в день. Но захотелось им еще больше свободного времени. Понаизобретали они, на свою голову, всяких умных машин. И — привет. Война, почти произошедший конец света. И теперь все сам. И на работу вставать в шесть, у кого она есть. И никакого тебе отдыха, отпуска, и про кино только старики рассказывают. Не до развлечений сейчас. Сначала надо с другими планетами рассчитаться. Вон они каких теплиц понастроили. Поддерживают жизнь, заботятся об урожае...

Если бы не роботы, может, Мичору и в школу никакую ходить не пришлось бы. Гонял бы себе во дворе футбол. И жевал зеленые листья. Сколько хочешь! Какие угодно!

Раньше роботы поедали железо. Они питались им. И существование людей было во многом безотходно. А сейчас железо есть некому. Роботы уничтожены. И железо копится. И занимает землю. Вернее, то, что от нее осталось — раскаленный песок.

Но им повезло. У них есть их двор. Бетонный треугольник вплотную к эстакаде. Иногда закладывает уши от проносящихся поездов. Зато от них даже бывает тень. Собственно, как раз из-за эстакады и образовался этот кусок двора. Она делает здесь поворот, и дома было нереально поставить стык в стык. Такая удача.

Но не им одним нравится это замечательное место. Сегодня опять пришел Рошай. И привел своих охламонов от западных ворот. И опять пришлось драться. Стенка на стенку. Иначе их выставят из двора. А там так гулко скачет мяч. Он ударяется о стены, выбивая из них желтую пыль. И потом еще долго подпрыгивает по растрескавшемуся от зноя асфальту, как эхо множа прыжки — раз, раз, раз… Взлетает пыль под грубыми башмаками. И эхо от удара головой об стену разносится почти так же звонко, как от прыгающего мяча. Раз, раз, раз… Узкие от ярости зрачки, красные мушки пестрят перед глазами, когда пытаешься смотреть прямо на врага. Мичор говорит, это от ненависти. Она, говорит, мешает. С ней кровь приливает к голове и не дает слышать инстинкты. В драке не надо думать. Мысль — порождение цивилизации. Хрупкая. Неповоротливая. Она всегда опаздывает. Надо полагаться целиком на инстинкты. Надо позволить телу управлять этим древнем диким танцем. Надо взнуздать ненависть, как боевого коня, и пусть она выполняет свое дело. Удар, удар — раз, раз, раз. Без мыслей, без эмоций. Почти как робот.

Но красные мушки шумят в ушах и мельтешат перед глазами, мешая услышать древний как мир инстинкт. В драке не место эмоциям. Удар, вдох. Новый удар, на выдохе. Мгновенно уклоняешься, подныриваешь и бросаешься вперед, на врага. Не раздумывая. Бросок. Удар. Поворот. Старый как мир танец.

Но и Рошай неплохой танцор. В этот раз перевес на их стороне. Шум в ушах нарастает, и Бран тихонько сползает на землю. Слышно только шум. Все остальное как в беззвучном замедленном действе под водой. Вот Мичор полетает ближе. Удар, наклон, поворот, удар, неудачный поворот. Свистки полиции. Надо скорее сматываться. Там не будут разбираться, кто начал первый. Тем более, что все обустроенное пространство на Земле принадлежит Корпорации. Так что — «это наш двор» — не аргумент. Отправят на принудительные работы. В пески. Оттуда мало кто возвращается.

Поэтому Мичор, не дожидаясь ничего — он всегда славился своей мгновенной реакцией, — хватает Брана за шиворот и утаскивает подальше. Он замечательный, Мичор. Старший брат. Даром, что разница у них в два года всего. Защитник. Он всегда рядом. Вот и сейчас, у самого нос на сторону сворочен и кровь льется густой тошнотворной дорожкой. А он только спрашивает:

— Как, как ты? Очень больно? Потерпи, мы сейчас к Ненату придем, он обязательно поможет. Ты потерпи немножко.

А с чем там, собственно, помогать? Подумаешь, губу разбили. Даже вон — зубы все целые… Бранко осторожно ощупывает их языком. Все на месте, к чему так суетиться? Но Мичору самому нужно бы сейчас подлечиться. А лучше Нената никто не поможет.

Пыльные лестничные пролеты, жар раскаленного железа, тихий стук в дверь. И вот уже старик Ненат, кряхтя, достает из шкафчика в ванной мазь. Он сам их делает, эти мази. Совершено неизвестно, что он туда запихивает. Но когда холодная масса соприкасается с налившейся тупой выматывающей болью разбитой к чертовой матери губы, становится намного легче. А когда осторожные пальцы соприкасаются с кожей — чувствуется похожее на электрическое покалывание. И пощипывание. А потом губа как будто немеет. Говорят, раньше такие таблетки были, обе-з-боли-вающие. Но теперь, конечно, такой глупостью никто не занимается. Болит — потерпишь. Не стеклянный. А если терпеть не можешь, значит, боль такая сильная, что тебе и вправду лучше умереть. Все просто. А мазь Нената скорее, замораживает, снимает тупую тяжесть, прячет ее. И к утру — Бран знает это точно — будет уже много легче. А сейчас можно просто поспать. Тяжестью наливаются веки. И Бран видит уже сквозь полусон, как старик лечит Мичора. Без всякой уже мази длинные худые сморщенные пальцы прикасаются к свороченному набок, нелепо раздувшемуся носу. Наверное, это уже начинается сон, потому что Брану кажется, что пальцы становятся ярко-зелеными, а в стороны от Мичора, как недавно расплескивалась вода, разлетаются электрические горящие искры.

Бран мотает головой, чтобы прогнать наваждение. И видит, как в благодарность перед уходом уже Мичор отсыпает старику горстку мелких гвоздей. Старое железо. Смесь с какой-то медью, что ли. Сейчас таких уже не делают. И где только Мичор их откопал? И зачем они в таком количестве Ненату? На ум почему-то приходят рассказы бабушки о старых временах. Тогда роботы поедали железо. И вот такие мелкие легкие гвозди считались у них лакомством. Вроде конфет. Особенно у старых роботов — от работы у них быстрее расходуется энергия, а сил на переработку железа — мало. Поэтому для них лучше всего легкие металлы, да еще и нарезанные. Идеальный способ быстро добывать энергию.

Дорога домой тянется и теряется в пепле песков, двоится эхом сна. Бран доползает до кровати. Забирается, даже не раздевшись, под одеяло. Закутывается прямо с головой. Мичор потом укроет так, чтобы мама не заметила. Сквозь сон Бран все еще пытается прогнать странные, не к месту вылезшие рассказы бабушки. Бабушка верила, что роботы пытались спасти Землю. Они оберегали живое на ней и оплетали его какой-то сетью. Бран только забыл — какой. Сон уносит Брана далеко, даря тихую улыбку. А Мичор еще долго сидит и смотрит куда-то в окно.

Дни бредут за днями. Брану иногда кажется, что он никогда не дорастет до полутора метров. И так и будет сидеть дома. Томиться от жары и ожидания. А потом сразу уйдет с отцом в полевую вахту, получит ту злополучную картонку и никогда не вернется с башни обратно.

Зато когда появляется Мичор, вся печаль рассеивается, глупые мысли больше не лезут в голову. И даже привидевшиеся зеленые пальцы Нената не вспоминаются почти совсем. Тем более, что Мичор полон новых идей и готов низвергнуть их на голову Брана, как вулкан в старые времена окатывал кипящей лавой оказавшихся рядом с ним.

Идеи Мичора такие же бурлящие, как та жидкость. Он стянул в школе несмываемый красный маркер. И теперь горит нетерпением расписать стены под мостом эстакады. Мичор хочет изобразить там летящего дракона. Он уже показывал Брану проектные рисунки этого чудовища. Изображение было добыто из книжки, опять-таки найденной на одной из многочисленных помоек. Брану иногда кажется, что Мичор знает все городские помойки и может ориентироваться там в темноте и с закрытыми глазами, что не мешает ему регулярно и неустанно устраивать вылазки туда. Послушать Мичора, так он обнаруживает там несметные сокровища и богатства. Нет, конечно, рисунок дракона прикольный, но книжка, в которой он был, наполовину склеилась. На нее плеснули какой-то кислотой, и, поскольку сверху в тот момент там лежало что-то пластмассовое, то все это дело оплавилось и запеклось складками, отчего похоже, что дракон Мичора вылезает не то из пещеры, не то из полуразложившегося яйца. Кстати, запах от этой штуковины именно такой — удушающе-ужасающий. Мама потребовала немедленно выкинуть эту дрянь обратно. Так что Мичору пришлось перерисовать полюбившегося дракона и расстаться с вонючим кошмаром подлинника.

Может быть, именно тогда Мичору и приходит в голову замечательная идея изобразить драконов где-нибудь еще, да помасштабнее. Внести в его образ пару изменений-дополнений-улучшений. Например, пририсовать ему ласты, рога и очки. На очках Мичор особенно настаивает. Он говорит, что они защищают глаза этой твари от вредных лучей и песчаной пыли. Мичор долго размышляет над тем, где бы изобразить столь великолепного чудовища, а потом понимает, что лучше всего это сделать под эстакадой. Очкастый кошмар будет парить над двором, вселяя ужас в чуждые элементы, типа Рошая. И окончательно и бесповоротно утвердит первенство обитателей дома Брана над всем этим бетонным великолепием. Особенно, если нарисовать дракона под эстакадой. С проходящих поездов гордого чудовища будет не видно, зато он отчетливо откроется во всей красе своих перистых крыльев именно снизу, из двора. И, натыкаясь на твердый кулак охламонов из шайки Рошая можно будет ловить подбадривающий и сочувственный взгляд драконьих глаз. Опять-таки, под эстакадой чаще всего бывает тень. И значит, зверь не так уж скоро выцветет на палящем безжалостным солнце. А теперь Мичор еще и несмываемый маркер раздобыл. Такая удача! В мелких полутемных лавочках района Брана, конечно, можно найти мелки. Но они такие же бледные и тихие, как держатели этих лавочек. А маркер Мичора — громкий. Решительный. И кипящий энергией, как и сам его обладатель. Итак, едва маркер оказывается в кармане пыльных штанов Мичора — решение принимается окончательно и бесповоротно. Лезть на эстакаду. Это само по себе удивительно захватывающее мероприятие. И Бран никак не может пропустить его. Хотя перед началом подъема Мичор строго говорит:

— Не суйся. Я один.

Потому что он считает Брана младшим. Нежным, никчемным и неуклюжим довеском. И Брану абсолютно необходимо доказать, что это не так. Ржавое железо шатких скоб. Не всегда они находятся на достаточном для протянутой руки расстоянии. Тогда Мичор закидывает вверх веревку с железным разлапистым крючком. И первым подтягивается по веревке. А потом тащит Брана. Серая пыль от дороги лезет в глаза. Серая пыль от раскаленного бетона забивает нос. Желтая пыль песков склеивает волосы и пробирается за шиворот. Но они лезут вверх. Мичора прожигает добытый маркер и неровный набросок, спрятанный за пазухой. А Бранко подгоняет вечное желание стать старше. Круче, достойнее. И чувство того, что они с Мичором вместе.

Под эстакадой, у самых ее краев, есть небольшой бортик. На нем притуливается Бран, придерживая веревку, перекинутую через верхнее крепление колонны. По этой веревке Мичор спускается снова вниз. Раскачивается сперва, как железный маятник. А потом упирается ногами в столб и замирает в невообразимой позе сумасшедшего паука. Брови серьезно сведены к носу, уши оттопырились и покраснели от напряжения. Творец-создатель за работой.

Бран страхует сверху. Интересно, как бы Мичор справился бы один? Веревка и с поддержкой-то чуть не срывается пару раз.

А дракон выходит на славу. Мичор пыхтит. Маркер практически выдыхается. Кончики крыльев и ласт на задних лапах уже практически растворяются в красной пыли Песков. Но, наверное, так даже лучше. Кажется, что Дракон медленно и неумолимо проступает сквозь Пески. И морда его становится гораздо ближе, чем кончики задних лап. Мичор вылезает. Бран отходит полюбоваться на дракона, все выбирая лучший ракурс. Мичор кричит, смеясь:

— Погоди, снизу налюбуешься.

И поворачивается к Брану спиной, приспосабливая свою веревку с крюком теперь уже для спуска. Повреждённый ветрами и временем кусок бетона проваливается под ногой у Брана. Тот нелепо взмахивает руками и падает. Падает. Падает. В полете он успевает полюбоваться на дракона — да, Мичор прав, снизу и правда видно лучше. И подумать о том, что Мичору наверняка оторвут голову в школе за фломастер. У него вон все руки им измазаны. А фломастер — несмываемый. То есть так просто его не ототрешь. И улик, и доказательств преступления даже искать будет не надо. А потом еще Брану приходит в голову, что мама обязательно оторвет голову Мичору. Не из-за фломастера. Из-за него, Брана. Падать с такой верхотуры на асфальт — точно разбиться насмерть. И Брану становится очень жалко незадачливого Мичора, который непременно окажется меж двух огней из-за смерти Брана. И тут Бран встречается с землей, и его накрывает тьма.

Шорохи, скрипы. Сквозь сомкнутые веки рвется свет. И шепот:

— Ну, потерпи чуток. Слышь? Голова у тебя целая и позвоночник. Думаю, ты просто счастливчик. Мы вот сейчас доберемся до места, и все будет хорошо.

И тут Бран чувствует наконец тряску, и его накрывает новая волна боли. И тьмы.

Окончательно он приходит в себя уже у Нената. Кто бы сомневался, что Мичор его именно сюда приволочет. И боль уже слышна глуше, будто сквозь вату. И можно посмотреть на ноги. Цвет у них еще поганый, но в общем они уже похожи на человеческие конечности. И сидят правильно.

— Эх, ты бы видел — какое это было месиво поначалу, — устало ухмыляясь, говорит ему Мичор. — Мы с Ненатом вообще поначалу не могли посчитать, сколько же у тебя ног, и даже чуть не собрали тебе третью из осколков. Как думаешь, надо было?

Мичор шутит. Значит, все страшное уже позади. И можно разжать зубы и вдохнуть горячий, пахнущий пылью воздух.

И тут вдруг Ненат становится белым-белым. И начинает издавать какие-то отвратительные булькающие звуки. Сползает, трясясь, на пол. Мичор вытаскивает из кармана опять те гвозди. Пригоршнями, еще и еще, и сует их Ненату, быстро-быстро, Мичор спешит, и мелкие гвоздики и их части выпадают из дрожащих пальцев и откатываются с глухим стуком в угол комнаты. И Ненат эти гвозди втягивает. Прямо пальцами, которые у него удивительно зеленые. Наливаются зеленым светом и плавят гвозди. Брану хочется заорать, но сил нет, боль еще чувствуется. Тупая, глухая. А Ненату быстро становится лучше, и он прямо этими своими зелеными пальцами берет Брана за расплющенную ногу и опять начинает по ней водить.

Брану горячо. И страшно. И он чувствует, как сильно колется что-то в ноге, и понимает, отчего это. У Нената же — пальцы зеленые. В них иелектричество. Он не человек вовсе. Надо будет срочно всех предупредить. Что же это Мичор ничего не делает?

И Бран проваливается в сон.

На следующий день — первое, что видит Бран — свои ноги. Как новые. Только шрам. И Мичора нет. Да, конечно нет, он же в школе. Но Брану страшно за брата. Вдруг страшный робот, притворявшийся Ненатом, уже навредил? Уничтожил доверчивого мальчишку и надругался над трупом? Надо срочно, срочно помочь. Защитить. Опасность совсем рядом.

Бран, превозмогая странную усталость, бредет в комитет по зачистке. Каждый раз приходится отдавать приказ непослушным ногам — шаг, еще. Правая нога вверх. Теперь вниз. Левая нога вверх. Вниз. Вот как опасно, когда роботы еще бродят среди нас. Все силы отнял. Все высосал своим иелектричеством зеленым.

Тусклая пыльная комната. И тусклые люди в ней. Наверное, раньше, когда роботов было больше, — здесь были настоящие борцы. А теперь остались только те, кто нигде больше не сгодился. Потому что — роботов же не осталось. И это вот все — запасной эшелон. По цепким, встревоженным и молчаливым взглядам, которые эти невзрачные люди бросают друг другу, Бран понимает, что все, что он рассказывает — действительно очень серьезно. Он-то боялся, что над ним посмеются. Типа, ну ты, парень, даешь! Наслушался бабкиных сказочек!

А выходит не так. Припорошенные пылью люди куда-то звонят. Потом быстро-быстро собираются. И старший, привстав с места — пожимает Брану руку. И усердно благодарит.

— Прекрасное проявление бдительности… На защите Планетарного порядка… Вечная признательность…

И Бран плетется обратно, домой. Глаза слипаются, и хочется спать. Но в животе или в груди, короче, где-то внутри сворачивается тугой узел беспокойства. Что-то Бран забыл. Что-то упустил. Выпало какое-то звено. Потерялось.

Первое, на что натыкается Бран, когда приходит домой — Мичор. Тоже усталый. Вот оно — общение с коварными роботами. Грустный. И нос опять разбит. Теплеет взглядом при виде Брана. Поспешно вынимает горсть своих гвоздей из портфеля. Рассовывает их по карманам. Хватает Брана за шкирку.

— Что-то ты плохо выглядишь сегодня. Пойдем-ка к Ненату сходим.

И они идут. Знакомой, сто раз хоженой дорогой. Каждая трещинка как родная на асфальте под ногами. И с каждым шагом Бран все хочет предупредить Мичора — к Ненату нельзя. Он — робот. Там опасность. И Бран никак не может понять — как же Мичор не видит простых вещей. Как может старший брат быть таким доверчивым. Последний пролет, проржавевшие от времени перила, кривое окно на паре гвоздей. Хлопает. Надо бы спешить. Скоро придет Ветер.

А потом — можно уже ничего не рассказывать. И не подбирать слова. Двери в комнату Нената нет. Она лежит покосившейся грудой гнилых осколков рядом. На полу, в самом углу у стены, валяется сплющенный зеленый палец. И пара винтиков. Ошметки одежды.

К ним выходят соседи. Смакуя рассказывают:

— Этот наш, Ненат знаете кем оказался? Во-о-от, то-то мы смотрели, а он… Спасибо ребятам из межпланетных корпораций — пришли. Спасли. Выручили…

— Потом они его как шандарахнули. Он сегодня никакой-то квелый был. Но они его на всякий случай к стене приложили. И руки зажали в двери, расплющили для надежности. У него в них ток был. Зеленый. И уволокли. На переплавку.

И Мичор кричит. Страшно. Потому что беззвучно. И плачет без слез. Сухими глазами смотрит на комнату, смотрит на Брана и плачет, плачет. Без слез. Без звука. Как-то вдруг весь становится серым. Превращается в пыльный мешок. Оседает на пол. Как будто из него исчезли все кости. И за спиной Мичора Бранко ясно видит мокрый след. Как за слизняком.

Бран видел в книжке, с помойки: были раньше такие твари. Без костей. Они когда ползли куда-то — за ними всегда оставался такой же мокрый, чуть склизкий след. И Бран вдруг вспоминает, как бабушка рассказывала...

Роботы всегда были разные. Были те, кто питался железом. И исцелял Землю. Они могли восстановить механизмы природы. Они могли оживить, вырастить заново погибшие растения. Которые остановили бы Пески. Это были старого образца роботы. Они были устроены так, чтобы помогать людям. Но это мешало Корпорации. Гораздо выгоднее иметь землян в должниках, чем в партнерах. Проще пользоваться и властвовать.

Бабушка вечно плела какие-то небылицы. Это все не может быть правдой. А Мичор...

Мичор всегда был слишком доверчив. Сейчас он беспомощно сидит на полу. И смотрит на растоптанный помидор.

Бран чувствует, что что-то выпало из цепочки рассуждений. Какая-то часть. Что-то важное.

Но кто же верит в бабушкины сказки?