Писец фараона (джен)

— Да закрой ты уже этот холодильник!

С вороватой поспешностью захлопнув дверцу, Михаил Светозарович Мессен оборвал пронзительный писк датчиков температуры и уставился на открытый пакет апельсинового сока в своей руке, о котором уже успел забыть.

«Натуральный. С мякотью».

Пожалуй, с куда большим удовольствием он выпил бы пахнущую «фантой» и ещё какой-нибудь химией ярко-оранжевую жидкость, от которой щиплет язык и слезятся глаза. Интересно, если сказать об этом жене, она обрадуется или испугается? Кажется, должна обрадоваться, но Михаил никогда не мог угнаться за модой на такие вещи, поэтому предпочитал помалкивать. Раз сок стоит в их холодильнике, значит, так надо.

В горле пересохло, галстук отчаянно давил шею, и, когда Михаил сделал несколько глотков, отчаянно громкое бульканье, казалось, наполнило кухню и отразилось эхом от стен.

Вошла жена. Она что-то говорила, но Михаил не мог разобрать ни слова: мысли разбегались, в ушах шумело. Останься она чуть подольше и спроси, что с ним, он бы, возможно, даже признался. Но жена покинула кухню так же стремительно, как появилась, и он снова остался один.

«Никому я не нужен, — с грустью констатировал Михаил. — Главное, чтобы я вовремя приносил деньги и хотя бы иногда хорошо получался на фотографиях».

Жалость к себе принесла небольшое облегчение, и он сумел проглотить сухой комок в горле, допив сок, не булькая. Посмотрел на часы, достал из сейфа неприметную серую папку и отправился в клинику. Плановый осмотр. Ни малейшего повода для беспокойства.

* * *

— Как дела, как самочувствие?

От доктора несло агрессивным дружелюбием и непредсказуемостью. Беглое рукопожатие плющило ладонь, массивный деревянный стол на толстых ножках едва не скрипел под напором громадной китообразной туши в старомодном белом халате.

Доктор не сидел за столом, нет: он как будто парил над ним, наваливаясь грудью и придавливая массивными, как окорока, руками. Имени доктора Михаил не знал — ни раньше, ни сейчас. Все звали его просто «доктор», и им, казалось, этого хватало. Спросить означало сморозить глупость или признаться в неосведомлённости.

— Да так, помаленьку, — нервно улыбнулся Михаил и отработанным движением достал из портфеля папку. — Дел много. Скоро встреча в Австралии, а вчера были поправки к налоговому кодексу… Я, конечно, не вправе рассказывать, но, можете поверить, там есть пара моментов, которые тряхнут рынок.

Он с заговорщическим видом подвинул папку по столу, а на словах о «паре моментов» постучал пальцем по обложке.

— Да что вы говорите? — привычно разыграл ленивое удивление доктор.

Но, вместо того, чтобы смахнуть папку в ящик стола, как делал всегда, брезгливым движением сосискообразного указательного пальца отпихнул её обратно к Михаилу.

— А меня что-то работа интересовать перестала… Думаю, досугом заняться. Не посоветуете что-нибудь интересное?

Доктор протянул Михаилу сложенный вдвое лист бумаги. Тот боязливо взял его в руки — и заметил, что пальцы дрожат. Что это? Нервы — или действие препарата начинало подходить к концу? Простой белый прямоугольник, так почему скрутило желудок, а перед глазами поплыли чёрные точки?

Михаил не знал, что там, но уже догадывался: ничего хорошего. Развернул — и застыл.

— Я… Вы же знаете… я не…

— Ну, кто как не вы? — доктор лучился радушием, и только глаза под тяжёлыми набрякшими веками оставались холодными. — Вы досконально знаете, как правильно составить распорядок дня. Встречи. Отдых. Хобби. Общение с родственниками. В этом и заключается ваша работа, верно?

Два столетия назад, когда Михаилу было ровно столько лет, на сколько он выглядел, доктор назвал его должность «писец фараона». Помешанный на египтологии, он, конечно, не мог просто сказать «секретарша», как за спиной шептали другие.

— Вы уверены, что…

Как спросить то, что он хотел, и при этом обойтись безобидными иносказаниями? Обычно у него хорошо получалось, но сейчас язык прилип к нёбу, а мысли крутились кубиком Рубика, не желая складываться правильно.

Доктор взмахнул огромной рукой и сердито поморщился:

— Михаил Светозарович! За кого вы меня принимаете? Знаете поговорку про хирурга и головореза? Так вот я — хирург. И по образованию, и в сердце, — для убедительности он похлопал себя по необъятной груди. — Воспринимайте это как дружеский обмен одолжениями.

В комнате работал климат-контроль, но Михаил обливался потом. Невозможно. Нереально. Одно дело — сообщить на несколько дней раньше то, что скоро будут знать все. Не преступление: просто надбавка за срочность. Но информация, которую доктор требовал теперь… Если кто-нибудь узнает, как она оказалась в чужих руках. Если… «Если случится что-то плохое». Ему не сносить головы. Но отказ означал… «Смерть от старости».

Позор.

Увольнение с работы.

Развод.

А Леночка… Ах, Боже мой!

Дочка Лена, красавица, пошедшая в мать, как Михаил надеялся, во всём, включая натуральное бессмертие, — должна была вскоре выйти замуж за известного бизнесмена и филантропа. Он в ней души не чает, но если узнает, что отец невесты — простой смертный, то разорвёт помолвку, не сомневаясь. Никому не нужны драмы. И грязные гены.

— Я мог бы и сам выяснить, — пробасил доктор, — но тогда зачем мне вы, Миша? Какой мне от вас прок? Впрочем, никого не держу. Если чувствуете, что не справитесь…

— Я сделаю, — не поднимая глаз, прошептал Михаил. — Завтра же.

* * *

В июньской Австралии оказалось холодно и неуютно. Полы плаща хлопали на ветру, волосы давно растрепались. Михаила знобило от недавно сделанного укола и, как всегда в такое время, он особенно остро завидовал им. Натуральным бессмертным. Баловням судьбы.

Мимо прошла целая компания дипломатов. Они смеялись, курили и перебрасывались шутками, то и дело переходя с языка на язык. Михаил начал курить только чтобы не вызывать подозрений — мол, что это он так печётся о здоровье, — а иностранных языка знал всего два: английский и корейский. Немецкого же не понимал совсем, в пароксизме упрямства отказавшись потакать капризам бабушки, происходившей из поволжских немцев. Ему хватило отчества «Светозарович», на долгие годы сделавшего его посмешищем. Довольно.

«А у англичан нет отчеств», — с привычной тоской подумал Михаил, кутаясь в пальто. В школе он был «зубрилой». Когда учитель объяснял что-то сложное, в голове Михаила происходило замыкание. Он ничего не помнил, не понимал, не слышал… Оставалось заучивать учебники слово в слово, но и это не давалось легко. Как фанатики древности раз за разом повторяли молитвы, Михаил твердил формулы, битвы и даты, на одних жилах и упрямстве ползя к отличным отметкам. Сам не зная зачем. Всё равно он был смертным. Чуть медленнее на физкультуре, чуть тупее в классе. Поступить в университет он мог, но что ждало его после выпуска? Кто захочет связываться со смертным? Неспособен постоянно переучиваться, неповоротлив, а когда, наконец, получит какой-то опыт и станет настоящим специалистом — Альцгеймер, Паркинсон, рак, инфаркт, инсульт… Деменция и смерть. Одни расходы.

Большая часть его одноклассников выбрали училища: какая-никакая профессия, учиться — быстро, работа оставляет время для досуга. Досуг. Может, физический труд был тяжелее умственного, зато его было меньше: государство заботилось, чтобы те, кому мало отпущено, хотя бы имели больше времени «для себя». Танцевать на дискотеках, гулять в парках, смотреть фильмы — и рожать новых детей, в которых нет-нет, а всплывал ген бессмертия.

А Михаил тем временем заработал себе клок седых волос, поступая в университет. Бесплатная, но бесполезная роскошь учить всех, кто выдержит вступительные испытания, давала медикам ещё один шанс выявить бессмертных: по успеваемости.

Михаил шёл на диплом с отличием, но не заблуждался. Пусть седина на виске была незаметна на фоне светлых волос, в его глазах она серебрилась приговором. Так почему он не отступил? На что надеялся?

Поёжившись и ещё глубже упрятав шею в воротник, Михаил бросил обеспокоенный взгляд в сторону люкса на четвёртом этаже и невесело хмыкнул. Он ждал чуда, ангела в белых одеждах — и тот явился. Правда, в виде непомерно толстого медика, чьи мешки под глазами напоминали две спелые сливы, но кто сказал, что ангелов выбирают?

— Хотите быть бессмертным?

У Мефистофеля получилось бы лучше. Он был ходячей рекламой вечной жизни, не то, что доктор. Но Михаил, от радостного шока едва не свалившийся со стула, не обращал внимания на мелочи.

— У меня спящий ген? — горло перехватило, и вторую половину фразы он прошептал с восторженным придыханием.

Доктор радушно заулыбался:

— Да, именно это вы и расскажете своей семье.

— Не понимаю.

— И никто вначале не понимает, — успокоил его доктор, продолжая улыбаться.

Ссуды под низкий процент, образование, участие в науке… И, конечно же, в политике. Бессмертие политика — отличная гарантия стабильности, ведь ему приходится играть в долгую и знать, что если программа окажется неправильной, то и спустя сто лет его по-прежнему смогут призвать к ответственности.

Целая жизнь промелькнула перед глазами Михаила, но не прошлая, а будущая. Доктор тем временем разливался соловьём, рассказывая, как появились бессмертные. О решении британских политиков, в две тысячи восемнадцатом постановивших, что «вмешательство в генетику человеческого эмбриона возможно, если оно на благо ребёнку». О том, как их осудили во всём мире, но потом, не желая плестись в хвосте прогресса, всё же начали вести аналогичные исследования. Об африканских зверьках голых землекопах. Коэнзиме Q10. Раке и накоплении ошибок при делении клетки.

Врачи сконструировали вирус, исправлявший дефекты копирования ДНК и не позволявший теломерам укорачиваться, но, вместо того, чтобы подарить вечную жизнь, он убивал. Или… оказывался неэффективным. Тысячи смертей. Миллионы разочарованных. Исследования свернули, казалось, навсегда.

А спустя несколько десятков лет вдруг выяснилось, что некоторые потомки людей, переживших «неэффективное» лечение, не старели!

Михаил сочувствовал героям этой истории всей душой. Упорство, глухая стена отчаяния… — и внезапное спасение. В словах доктора словно была отражена собственная судьба Михаила Мессена.

— Даже сейчас мы выявляем новых людей, у которых пробудился «ген бессмертия». Это, конечно, неточный термин: на самом деле мы имеем дело не с геном, а, скорее, новым типом работы всего генома…

Он расслаблено кивал и был готов обнять весь мир. Двести лет прошло с той встречи в кабинете доктора, из памяти стёрлись школа, лица мамы и бабушки, первая любовь… Но свои ощущения Михаил помнил, как будто всё произошло вчера. Говорят, когда казнили на гильотине, мозг ещё несколько секунд не понимал, что голова отделена от шеи. Какое знакомое переживание!

— В ваших анализах признаков бессмертия, разумеется, нет.

Что? Два столетия Михаил растил в себе благодарность к доктору — и только в последнюю неделю, после его чудовищной просьбы, дал волю ненависти. Но дремала она в нём давно. С тех самых минут, что он провёл на стуле в кабинете: раздавленный, разочарованный, как будто уже почти мёртвый.

— Но есть хорошая новость, — спустя мучительно длинную паузу продолжил доктор. — Умирать вам не обязательно.

Только что его череп был обит изнутри ватой, звуки угасли, а сердце остановилось, но всего четыре слова — и Михаил был готов на всё, чтобы услышать продолжение. Проклятая молодость. И нелепая надежда, так плохо совместимая с чувством собственного достоинства.

— Натуральные бессмертные, как правило, умны и талантливы. Они быстро находят себя в жизни и не интересуются подсобной работой. Но… — доктор проворно обернулся и ткнул чудовищных размеров пальцем в статуэтку, стоявшую на полке у него за спиной. — Это фараон Рамсес. Когда он умер, то приказал забальзамировать не только жён и советников, но даже слуг. Знаете почему? Ему хотелось, чтобы в вечности его окружали знакомые лица. Вы, Михаил, не станете знаменитым физиком или юристом. Но можете стать писцом фараона. Как вам идея?

Он проглотил всё. То, что его назвали посредственностью. Намёк, что он получит работу, которой «настоящие люди» брезгуют. Главное — он будет жить. Возможно, вечно. Если, конечно, раз в пять лет будет приходить к доктору и получать укол. Суррогатное бессмертие вместо того, чтобы не допускать ошибок, просто компенсировала их последствия: заново наращивало теломеры и контролировало копирование. И, конечно, побуждало нейроны образовывать новые связи и быстрее пропускать импульсы: нейрон, как известно, вместо того, чтобы делиться, испускает электрический сигнал.

Так что ни память, ни скорость мышления Михаила не выдавали. Его работа была простой и монотонной, но он к ней привык. За двести лет привыкнешь к чему угодно, тем более что крупных потрясений ни в политике, ни в экономике больше не случалось. Бессмертие — это стабильность. Жизнь вокруг сильно напоминала прежнюю, разве что стала немного комфортнее и технологичнее. И это было хорошо: перемены всегда вызывали у Михаила приступы паники.

У него появилась жена, а потом и дочь. Если бы кто-то спросил Михаила, хочет ли он завести детей, он ответил бы «нет»: слишком велик риск, что они унаследуют смертность. Но его не спросили. И всё обошлось. По крайней мере, глядя на Лену, он так думал.

«Может, я слишком много нервничаю?»

Михаил снова посмотрел на окна люкса. Неделя прошла — и ничего не случилось. Значит, просто проверка лояльности? Или доктору не понадобилась предоставленная Михаилом информация, потому что конфликт разрешился как-то иначе. Сам доктор ни в какие подробности, разумеется, его не посвятил, ограничившись скупым «не берите в голову, просто обычные разногласия между фараоном и жрецами».

«Пора бы уже привыкнуть, что среди бессмертных никогда ничего не случается».

— Михаил Светозарович? Вас вызывают.

* * *

— Я не…

— Нам известно, что вы не хотели причинить вреда, Михаил.

Голос начальника был тихим и ободряющим, почти ласковым. Если бы только не знать, сколько разносов начиналось именно с таких интонаций…

— Вы стали жертвой дурного влияния. Возможно, ещё и собственной недальновидности, но наивность — не преступление.

Руки, сложенные в замок, расцепились, одним движением отметая возможность того, что Михаил был как-то связан с преступным замыслом доктора. Сердце осторожно, будто не веря себе, попыталось забиться ровнее. Неужели на него не сердятся? Неужели прощают?

За спиной начальника Михаил видел безмолвную фигуру в белом халате — кажется, бывший ассистент доктора. Не надо было обладать особым умом, чтобы понять, что теперь он занял место своего проштрафившегося хозяина. Который… Который — что? Наверное, безопаснее было не знать.

— Поэтому я не стану выдвигать против вас обвинений, Михаил. Вы свободны. Надеюсь, вы вскоре найдёте себя в жизни, и мы ещё не раз встретимся при других обстоятельствах. Документы можете забрать в отделе кадров.

Он вышел из номера, на негнущихся ногах спустился по лестнице в холл и, только выйдя обратно на промозглый ветер, наконец, понял, что произошло. Ему хотелось плакать или хотя бы сесть на скамейку и спрятать лицо в ладонях, но он продолжал стоять, невидящим взглядом смотря перед собой.

Всё кончено.

Будь Михаил настоящим бессмертным, сейчас он был бы счастлив. Начальник и впрямь поступил милостиво. Необыкновенно милостиво. Вот только он не знал, что Михаил, в отличие от него, всего лишь суррогат. Коллаж, склеенный медикаментами. Зная доктора, Михаил даже не сомневался: секрет уколов бессмертия тот унёс с собой. Значит… пять лет.

Потом он начнёт стареть и потеряет всё. Его жена проклянёт его за то, что он её обманывал, за то, что рисковал передать смертность их дочери, а Лена… Спустя пять лет у неё появятся собственные дети. И что с ними будет?

Если они придут к нему на могилу, то только чтобы плюнуть на неё.

Пошатываясь, ничего не видя перед собой, Михаил брёл к своему отелю. Прямо перед ним с визгом промчался автомобиль. Водитель крикнул что-то вроде «тебе что, жить надоело?» Михаил поспешно отпрыгнул обратно на тротуар.

Да. Вот и выход. Пока впереди у него ещё пять лет, его организм неотличим от организма бессмертного. Вскрытие ничего не покажет. Михаил сощурил слезившиеся глаза. Вдалеке показалась ещё одна спортивная машина. Он подождал, пока она приблизится. И шагнул на трассу.

* * *

Перечитав подготовленный текст соболезнований семье Мессена и поставив в углу размашистую подпись, тот, кого доктор когда-то назвал «фараоном», глубоко вздохнул. Отвернулся к окну, барабаня кончиками пальцев по столешнице.

— Иногда я думаю, не стоило делать тайну из «уколов бессмертия». Если бы люди знали, что гена не существует…

— То они никогда не смирились бы, — тихо, но твёрдо возразил человек в белом халате. Он провёл пальцем по корешкам книг, вытащил было одну, но под немигающим взглядом «фараона» сразу поставил обратно. — Люди готовы подчиниться случайности, как бы они её ни называли: Бог, судьба, генетика. Но стоит заподозрить, что за этим стоят такие же люди, как они… Нас сметут. Когда Бог становится человеком, Бог умирает.

— Чтобы дать бессмертие всем, — усмехнулся его собеседник.

Врач поморщился:

— И райский сад обратится в Страшный Суд. Ни экология, ни экономика не выдержат бессмертия всех. Оно должно остаться уделом немногих, чьи навыки и способности человечество не должно потерять.

— Как мы и делаем.

— Как мы и делаем… — сквозь зубы повторил врач. — Мы даже смогли бы объяснить это людям. Но что насчёт жён, детей, друзей, любовников и любовниц? Этого мы объяснить не сможем. Значит, либо перестать делать уколы тем, кто не приносит миру пользу, либо…

— Либо промолчать.