Решения (джен)

Я остановила взгляд на потертом бархате дивана. Давно пора было сменить обивку. Я даже помню… Сколько лет назад это было? Помню, как планировала весной обновить всю мебель, но потом все так закружилось, завертелось… Вся моя жизнь — калейдоскоп из блестящих обломков. Когда-то мне виделись среди них волшебные изумруды и величественные рубины, холодная красота кружевных агатов. А на деле оказалось, что это простой солнечный свет, преломленный в россыпи стекляшек, затмил мой взор.

Часы на каминной полке монотонно отсчитывали секунды. Как бы мне хотелось замедлить их бег. Не сейчас, когда я, немощная и дряхлая, посматриваю на стрелки, пытаясь понять, когда наконец придет мой провожатый. А тогда — когда я, ослепленная восторженными взглядами поклонников, купалась в овациях после очередного спектакля. Жизнь бурлила тогда во мне с бешеной скоростью, будто в такт громкой музыке. На сцене я не вспоминала движения — я жила ими. Дышала, двигалась, неслась к ярким лучам софитов, чтобы потом упорхнуть, едва касаясь массивных досок мысками своих шелковых пуант...

Сколько раз я так же легко избегала продолжения отношений, когда очередной поклонник, по-своему истолковав мою благосклонность, пытался заявлять на меня свои права? Я смеялась, отшучивалась, иногда и закатывала сцены. Все они рано или поздно уходили из моей жизни, понимая, что меня не удержать. Я казалась себе ветром, легким теплым ветерком. Кто может запереть его? Кому под силу его удержать?

Дважды все становилось более серьезно, и я получала предложение руки и сердца. В первый раз оно мне польстило: сильный мира сего стоял на коленях в моей гримерной. У нас даже ничего еще не было, он только издалека следил за мной пылким взглядом и дарил шикарные букеты. А тут — яркий камень в дорогой оправе кольца, будто утонувшего в ложе из бархата… На мгновение я даже увидела нашу дальнейшую жизнь в дорогой квартире. Я бы туда вписалась как хрустальная ваза по случаю юбилея: невиданное великолепие, с которым не понятно, что делать. Мне хватило тогда нескольких секунд, чтобы примерить на себя чуждый образ и понять, что он мне не по плечу.

Отказ кавалер пережил стойко, но ходить на спектакли продолжил, правда, теперь уже стал одаривать своим вниманием всех, кроме меня. Но я была не гордой. Я часто ловила взгляды других танцовщиц, мечтающих о поклонниках, яростно желающих оказаться на моем месте. Меня это даже искренне забавляло. Почему бы и нет? Мне от этого хуже не будет. Да и все казалось такой игрой. Как будто просто очередной спектакль, в котором сменилась прима. Но впереди еще много-много новых, поэтому я не сомневалась, что еще не раз буду играть главную роль. Во мне горела жажда все успеть, станцевать все важные партии. И я понимала, что, только сфокусировавшись на своем ремесле, я смогу добиться своего.

Во второй раз сделать выбор было очень сложно. Молодой художник, талантливый и только-только получивший признание. В его взгляде я видела знакомый огонь. Он тоже творил волшебство, так же много работал, загоняя себя. Я окунулась в его страсть со всей пылкостью, как в танец, отдавая себя почти без остатка. Два месяца пронеслись так быстро… Я постоянно бегала в его студию, едва успевая на репетиции, пока однажды из-за нехватки сна не рухнула в обморок после прогона новой постановки. Меня быстро привели в чувство, но старый театральный доктор обрушил на меня тяжелый груз жесткой правды. Он предположил, что я беременна…

Не сказав никому, я побежала этим же вечером в женскую консультацию. А потом проплакала всю ночь. Передо мной не стояло выбора — я знала, что наутро пойду на эту ужасную операцию. Иначе я не могла поступить. Но, беззвучно плача в темноте, прокручивала и прокручивала возможные сценарии будущего и понимала, что у меня просто нет выбора. С утра позвонила в театр и, сказавшись больной, предупредила, что не приду вечером. А потом… потом была быстрая операция, вечер, полный боли, скорая, больница и страшный диагноз.

Сколько раз я уже убеждала себя, что не хочу об этом вспоминать! Почему память, так часто в последнее время подводившая меня, так тщательно хранит то, что глубоко ранит спустя почти полсотни лет? Почему я до сих пор не могу вырвать воспоминания последнего взгляда моего художника, которым он обжег меня, когда понял, что я натворила. Безрассудно помнить. Но я вижу все как наяву: и его красивое лицо, искаженное болью, и его взгляд… Будто что-то дрогнуло в его глазах. А потом он молча оставил на прикроватной тумбочке простую коробку с кольцом, которое принес для меня. Он думал, что это выкидыш, и хотел, несмотря на мой страшный диагноз, сделать мне предложение...

А дальше все понеслось еще быстрее. Злая судьба разгоняла мою жизнь, вынуждая жить по полной: менять образы, мужчин, спектакли, города. Я заваливала себя работой, ездила по гастролям, блистала, улыбалась. Но внутри меня зияла рваная рана, в которой я собственноручно выжгла остатки души.

Я многое видела в жизни. Даже возненавидела себя в конце концов за живучесть: там, где мои знакомые ломались, столкнувшись с трудностями, я пригибалась, но потом вновь вставала и шла дальше. Завершив карьеру, я еще долго преподавала. Сначала в балетной школе, а потом в студии, давая частные уроки. Единственное, чего я не могла вынести — это вида маленьких девочек, которых встречала в коридорах. Они несли свои худенькие хрупкие тельца навстречу мечте. В руках держали сокровище — первые настоящие пуанты. В их наивных взглядах читалась та самая порывистость, которая когда-то словно легкий ветерок раздувала пламя страсти во мне, вызывая трепет. Я превращалась в нечто невесомое: легкий смех, солнечный луч, едва уловимое движение, мечту... Поэтому я предпочитала учить девочек постарше, боясь столкнуться с тем, что навсегда потеряла.

Я не любила ходить на выступления моих воспитанниц. Сидеть по эту сторону от софитов было тяжело. Бархат кресел, пестрота украшений, понимающие взгляды, шепот за спиной. Мне казалось, все вокруг обсуждают меня, а я цепляюсь за ненужные детали, лишь бы сохранить видимость приличия. А потом я стыдилась своей гордыни — ну конечно же, обо мне все давно забыли. Их взгляды скользят по юным гибким фигуркам, кружащимся на сцене. Им невдомек, что так же, как и мне, через пару-тройку десятков лет этим красоткам будет трудно разогнуть суставы. Ежедневная борьба с предающим тебя телом выльется в нескончаемый бой. Узловатые пальцы пропахнут специальными мазями, которые они будут втирать, чтобы выкупить у жизни на несколько часов возможность свободно двигаться. И что с каждым годом эта покупка будет все дороже и дороже.

Часы на каминной полке пробили четыре раза, вытаскивая меня из воспоминаний. Я опять просидела в гостиной в ожидании своего провожатого несколько часов. Помассировав колени, я с трудом поднялась. Знакомые шаги сначала отсчитали семь ступенек, а потом я услышала шум привычной возни с дверным замком. Парень всегда приходил вовремя, всегда заходил по дороге в лавку на углу и забирал мой заказ, оставленный по телефону. Аккуратно сложив все по местам, он одинаково учтиво здоровался и интересовался моими планами на прогулку. Не зная, что он живой человек, я бы могла уже давно решить, что мой племянник просто нанял механическую куклу. Но мой юный кавалер по прогулкам в самом начале рассказал, что учится в университете и ищет работу, чтобы содержать себя — стипендии не хватало на жизнь. Поэтому я была благодарна ему за учтивость, граничащую с безразличием. В конце концов, я действительно зависела от него, но нейтральность, которой он придерживался, позволяла мне сохранить крохи собственного достоинства.

— Сегодня теплый день, не так ли? — уточнила я, чтобы как-то занять паузу, пока надевала тонкий плащ.

Каждое движение давалось с болью, но я не собиралась просить о помощи. Пусть это были те немногие движения, которые я пока еще делала сама.

— Даже чересчур солнечный для осени, — спокойно ответил он, закрывая за нами дверь. — В какой парк вы предпочитаете пойти сегодня?

— Сегодня в тот, где самые удобные скамейки, — привычно сказала я. — Хотя нет, постой. Пойдем в дальний, — тут же поправилась, передумав.

Он просто кивнул и подставил мне руку. Вцепившись в его локоть, я позволила ему помочь мне спуститься с лестницы.

Пока мы шли к парку, я несколько раз останавливалась, тяжело дыша. Холодный пот катился вдоль позвоночника. Я выбрала такую длинную прогулку просто потому, что хотела рискнуть. Понимание, что, может быть, это последняя прогулка туда, что мне не по силам больше такие расстояния, подействовало как самый мощный стимул. Я хотела еще раз пройтись под вязью кудрявых платанов, насладиться почти облетевшим кустом роз на знакомой клумбе, доказать себе, что я еще могу… А боль — боль уже стала настолько привычной моей спутницей, что я почти ее не замечала, только сжимала крепче руку своего провожатого.

Шум парка окружил меня, словно выхватывая из вязкого марева борьбы за каждый шаг. Свежий ветерок ударил в лицо, когда мы вышли на широкую дорожку. Нас обогнали, кажется, какие-то дети. Я даже не взглянула на них.

Когда мы подошли к длинной скамейке, на ней уже сидела молодая женщина. Милое чуть уставшее лицо, широкий жакет. Я вежливо извинилась и, с трудом сдерживая стон облегчения, присела на противоположном конце. Провожатый молча уселся рядом. У меня промелькнула мысль, что я дальше никуда не пойду. Я дошла, я сделала то, что хотела. И мне не важно было, как я выглядела со стороны: в легком плаще и с старомодной косынкой на шее. Но бросив мимолетный взгляд на свою вынужденную соседку, я замерла. В ее глазах было что-то такое, что я потянулась к косынке и стянула ее, словно пытаясь отвлечь внимание, читающееся в ее глазах.

А потом к женщине подбежали дети и стали о чем-то наперебой ей рассказывать, и я мгновенно поняла все. Это было не презрение и не любопытство. Даже не жалость. Я увидела в ее глазах страх. Нахлынувший страх оказаться на моем месте. Как же он был противоположен тому, что я видела раньше, когда все вокруг, наоборот, мечтали хоть ненадолго побыть мной.

— Спасибо, — я обратилась к женщине, вставая.

Мой провожатый тут же вскочил, удивленно поглядывая на меня. Женщина смущенно отвела взгляд, пробормотав вежливый ответ. А я искренне улыбнулась. Ухватившись за руку провожатого, я выпрямила насколько смогла спину и зашагала дальше, уговаривая себя прогуляться до конца аллеи и потом сразу домой.

Молодая женщина дала мне чуть больше, чем осознала. Да, я уже никогда не смогла бы стать ею: материнство и семья для меня были уже давно перечеркнуты. Но она, несмотря на детей и, судя по всему, размеренную жизнь, все еще могла стать мной. И нас на самом деле не так много и отличало: мы обе посвящали себя тому, что нравится, что кажется правильным. Но только от нас зависело, как мы проведем то время, которое останется потом у нас для себя.

Проведя кончиками пальцев по бархату листвы очередного кустарника, когда мы с провожатым уже шли к выходу из парка, я подумала, что только во взгляде одного человека мы должны быть такими, какими есть. И только он не может осуждать нас — мы такие, какими он нас создал. И этот человек — мы сами.

...Позолоченный, будто ослепляющий каким-то внутренним пламенем лист, кружась, спланировал вниз. Я проследила за ним взглядом. В моем сознании внезапно промелькнуло понимание, что его красоту можно увидеть только тогда, когда он уже отдал все краски лета и готовится слиться вместе с павшими собратьями у меня под ногами. И я — как этот лист: порхала и горела, кружилась и притягивала взгляды, проигрывала и побеждала. И пока я еще живу, пока я не коснусь земли, то пламя, что зовет меня вперед, что горит у меня внутри никто не сможет отобрать или погасить. И это точно мой выбор.