Волк (джен)

Когда у него отнимают родителей, он всего лишь ребёнок. Всё ещё недостаточно взрослый, чтобы принять человеческое обличье, но подушечки его лап уже начинают разглаживаться, а зубы становятся тупее.

Понимаете, время для волков течёт иначе. Они не измеряют его в часах, сезонах, днях, годах. Они измеряют его в охотах, сытных ужинах, выводках и тёплых днях. В лунах. Он родился во втором выводке матери, его старшие братья и сестра уже разбрелись по белу свету, как было принято по достижению Превращения.

Некоторое время они живут в маленьком домике, и позднее он поймёт, что оставаться там — огромная ошибка. Его мать съедает живущую здесь старенькую бабушку и занимает её кровать, отец — место рядом с ней. Сам он со своими братьями и сёстрами спит у тёплого очага, все вместе они сворачиваются калачиком, храпят, сопят и пихаются лапами, когда им снится погоня за шустрой добычей.

Они часто перебираются с места на место, и приятно хоть раз где-нибудь осесть. Избушка, располагающаяся в самой глубине зачарованного леса, кажется совершенно безопасной. Ему нравится иметь собственный дом. Они с сёстрами играют на лужайке, пока отец охотится, мать присматривает за ними, а братья дерутся понарошку, чтобы отточить навыки, которые ему самому не слишком интересны.

Самый сильный из их выводка уже почти мальчик с телом и головой человека и хвостом и лапами волка. У одной из его сестёр тело волчье, а руки и ноги — человечьи. У ещё одного Превращение лишь начинается, но уже заметно, что его лицо становится плоским, и с каждым утром оно всё больше бледнеет. Он бы и позавидовал, но ему вполне нравится своё тело, и потому он не ждёт Превращения с тем нетерпением, что его старшие братья и сёстры. В тех волчатах, что младше него, почти ничего не изменилось, так же, как и в нём самом. Они всё ещё щенки, пока не готовы к Превращению и очень рады оставаться такими же, как и прежде.

Погибель на них навлекает девочка в красном.

В северных частях Второго Королевства много девочек в красном, и его всегда учили либо избегать их, либо съедать, если получится.

Девочка натыкается на них с сестрой, когда они одни и по очереди ловят бабочку, находясь вдали от избушки.

Когда их с девочкой взгляды пересекаются, он замечает, как в её глазах что-то меняется — замечает дикий страх, чувствует его едкий запах. Затем она убегает прочь, а они с сестрой ещё долго смотрят ей вслед.

Но потом он возвращается к охоте за бабочкой, ведь хоть он не съел девочку и не убежал, он вновь почувствовал себя в безопасности.

* * *

Они пришли ночью.

Он проснулся не первым — скорее всего, сначала проснулся отец, затем старший брат, мать, и лишь потом он сам. Его сёстры медлительнее, а младший братишка — самый медленный из всех.

Он чувствует запах огня, такой же едкий, как и страх девочки в красном плаще.

— Бегите, — говорит отец, и никто из них не мешкает. Это не первый раз, когда их преследуют, но самый страшный, сопровождающийся дурным предчувствием. Ему кажется, что это очень важно.

В конце концов, его страхи оправдываются, ведь в эту ночь сжигают его родителей.

* * *

Он теряет свою стаю ночью. Старший брат полностью заканчивает своё Превращение и уходит, держа в длинных, неуклюжих руках младшего брата и сестру, а их с другой сестрёнкой забирает линяющая сестра. Среди них он самый маленький, если не самый младший, и потому во время спешного побега он теряет их из вида. Он мог бы найти их по следам, но запах огня и злобные крики сбивают его.

Он не ощущает этого, пока ноги не подкашиваются и он не падает на землю — больше не приземистый и покрытый шерстью, а длинный и бледный, с плотной кожей и волосами.

Он летит головой вперёд, сильно прикладывается ею о дерево и падает без чувств.

* * *

Несколько минут спустя он приходит в себя, нагой и бледный в свете луны. Без меха ему холодно. Без своей стаи одиноко.

Испуганный, он медленно поднимается на неустойчивые ноги и пытается вернуться в избушку.

Там, спустя несколько минут, он находит своих родителей.

Он наблюдает за ними, борющимися, привязанными к высоким шестам, у их ног лежат мох и палки, густо пропитанные вонью животного жира.

Его мать всегда была альфой, и она бьётся изо всех сил, в то время как отец стоит и смотрит на толпу, кричащую что есть мочи. Они так разгневаны, и при виде их злобы ему хочется спрятать хвост, которого у него больше нет, между ног.

Вместо этого он сжимает колени, так сильно, что они ударяются друг о друга. Ему становится всё холоднее, ему не хватает очага в их маленькой избушке, тепла братьев и сестёр, родителей. Своей стаи.

А потом появляется огонь, и ему уже не холодно, только мороз пробирает до костей — леденящий ужас овладевает им, когда жир и мох загораются от факела человека, лицо которого будет вечно преследовать его в кошмарах.

«Волк!» — слышит он крик, а потом эхо, эхо, и всё, что он слышит, сводится к словам: волк, волк, волк!

Его мать первой оказывается объята пламенем, её яростное рычание переходит в раздирающие уши, пронзительные крики агонии. Отец же издает лишь одно скорбное завывание, которое будто бы заполняет собой весь лес, а затем дым становится слишком густым, чтобы разглядеть кого-либо из них.

И всё же он слышит их, о да. Он слышит свою мать, всё кричащую и кричащую, и даже голос своего отца мгновениями позже.

И он видит маленькую девочку в красном, девочку в плаще, с которой он пересёкся взглядами не больше двенадцати часов назад. Она смотрит с ликованием, в её руке факел, и она кричит вместе со всеми, её соломенно-светлые волосы собраны в два хвоста и перекинуты через плечи, а капюшон опущен вниз.

* * *

От его родителей пахнет жареным мясом. Он любит мясо, но от этого запаха у него сводит желудок. Ему следует уходить, но он не может сделать и шагу. Он спрятался, спрятался как следует, ничьи глаза его не заметят. Толпа начинает медленно разбредаться, когда крики его матери наконец затихают и дым становится таким густым и тёмным, что расползается на футы вдаль от горящих шестов.

Он не может отвести взгляд, но не может и забыть о девочке.

В конце концов, он оказывается последним, кто наблюдает за судьбой родителей. Они сожжены людьми.

За то, что были волками.

И он тоже будет сожжен, потому что он волк.

* * *

От шестов нечего отвязывать. И мать, и отец слишком сильно обгорели, чтобы пытаться их похоронить. И всё же он копает. Копает, копает и копает, пока у него не выходит добротная яма, а затем всё равно пробует. Хоть конечности и ломаются, хоть кожа и отслаивается, хоть вместе с сажей его тело и покрывает прах близких, он осторожно помещает их в яму. Он хоронит их вместе, в непомеченной могиле, если не считать того следа, что она оставила в его разуме. Он будет помнить. Будет видеть каждый раз, как закроет глаза.

Их милый домик в лесу. Своих братьев и сестёр, которых он больше никогда не увидит; своих родителей, которых он больше никогда не увидит; свой очаг… свой… огонь… нет. Никакого огня.

В последний раз он проводит рукой по их могиле, а затем решает, что ему нужна одежда, если он собирается быть волком, который прошёл Превращение. Пути назад нет до тех пор, пока луна не приблизится к Королевствам на ближайшее за весь год расстояние, а до тех пор ещё много охот.

* * *

Он находит её по запаху. Он не может забыть её едкий запах.

Она мирно спит в кровати, на тумбочке стоит полупустая хлебница, внутри которой буханка хлеба да толстый кусок солёной оленины.

Он пробирается в её комнату через открытое окно, пробравшись прежде через открытую деревню и открытые поля, ведь волки сожжены и угрозы больше нет.

Он убеждается, что она не спит, прежде чем разорвать ей глотку своими затупившимися зубами; он хочет, чтобы она знала, что это был он, надеется, что она вспомнит его глаза так же, как он всегда будет помнить её. Солома её волос становится бронзовой, а затем кирпичной.

Он вынимает тунику из её ящика и не имеет ничего против её длинных панталон. Ему они коротки, на дюйм выше лодыжек, но сойдёт и так. Он берёт её хлебницу и красный плащ.

Он поедает оленину и гадает, есть ли у неё родители, как были когда-то у него. Он смотрит на её тело, ожидая, что каким-то образом она очнется. В конце концов, её-то не сожгли на костре.

Она не просыпается. Запах крови сильный, поначалу свежий, но вскоре начинает портиться. Он вытирает руки и лицо о её красный плащ и с отвращением бросает его на пол. Затем, за минуты до наступления рассвета, выбирается через окно и покидает деревню как раз в тот момент, когда раздаются первые крики петухов.

* * *

Он — волк. Волк. Он — Волк.

Нигде не безопасно.

Он одинок. Но он Превратился.

* * *

И именно так протекают годы, пока он становится старше.

Волк! Он становится всё старше, а крестьяне — то один, то другой — всё продолжают кричать, и вот он снова бежит через города, через поля, через леса, через дороги, океаны и зеркала, в надежде избежать той же судьбы. Той же судьбы.

Больше никогда он не смотрел на огонь, как прежде, никогда не мог забыть ни его запах, ни лицо того мужчины, ни глаза той девочки. Ни минуты беспамятства.

* * *

А затем однажды, в один прекрасный день, он проходит через зеркало и встречает девушку, и все эти вещи — огонь, лицо мужчины, глаза девочки, запах обугленных останков его родителей, пока он их хоронит, — всё это исчезает. Кажется, любовь с первого взгляда существует, даже для такого волка, как он.

— Вирджиния, — произносит он, чтобы распробовать это имя, его сладость, его остроту; как жевать хлеб с олениной на приближающемся рассвете, залитом лунным светом, как обнаружить пустую избушку, зажечь маленький огонёк и свернуться калачиком в одиночестве, чтобы вспомнить дни, когда он ещё не прошёл Превращение.

— Вирджиния, — произносит он, чтобы почувствовать её запах, её хмурый взгляд, её вечную красоту, её неразрывную связь с ним. Чтобы услышать, как звучит её имя: как далекий вой, убеждающий, что он не совсем одинок, как бы он ни был уверен в обратном, как крик упитанной козы, отбившейся от своего стада, как звук простых житейских радостей.

— Вирджиния, — произносит он.

— Волк, — громко выдыхает она, и в её голосе нет отвращения, нет гнева, нет ненависти, нет злобы по отношению к нему и всем ему подобным. Она берёт его ладонь в свою, сжимает, глядя на него с просьбой вести себя хорошо, и он, конечно, сделает для неё всё, что угодно.

Вирджиния.

Луна восходит.