Верный (джен)

Дверь гулко захлопывается снаружи, и он слышит, как в замке со скрежетом проворачивается ключ. А затем — звук неторопливо удаляющихся шагов.

И только тогда сковавшая его воля Короля Червей отпускает его, позволяя вновь двигаться.

«Вангарил!» — мысленно рычит он.

Пламя заклятий бессильно растекается по двери — время превратило из без того зачарованное на прочность дерево в подобие камня, не подвластного огню. Но злоба, сжирающая его изнутри, жаждет выхода... и, не имея возможности обрушить её на виновника, он вновь и вновь поднимает посох, посылая заклинания в дверь.

Потому что он заперт.

Здесь — в месте, где он не так давно почти проиграл...

«...и почти победил», — отзывается что-то внутри.

Не что-то. Вангарил. Жалкий, напыщенный моралист, наивно веровавший, что поступает во благо. Глупый нытик, изводивший его бесконечным нудением о вреде выбранного им направления для исследований, считая, что делает это во имя их дружбы. .. и ставший почти невыносимым после того, как их изгнали. Но если мотивы архимага в отношении себя он понимал, то причина изгнания Вангарила была для него загадкой. Да, они довольно много общались, но Вангарил не разделял его интересов. Разве что выгнали того, чтобы не слушать бесконечное нытье и поучения...

Однако этот жалкий и наивный глупец оказался достаточно коварен, чтобы почти суметь уничтожить его, прикрывшись своим извечным лепетом об их дружбе и о спасении его души, якобы порабощённой Королём Червей.

Дурак!

Глупец едва не уничтожил всё, чего ему удалось достичь. И даже сейчас, несмотря ни на что, продолжает вредить... Нечасто, но, к сожалению, довольно успешно.

Поэтому он сейчас заперт.

Пусть до тех пор, пока не обретёт окончательную целостность. Пока его душа не поглотит душу напыщенного глупца Вангарила, остаток личности которого всё ещё жалобно скулит где-то на задворках их теперь уже общей сути. Его сути.

Сейчас. Он. Заперт.

И это выводит его из себя, расшатывая и без того раздираемый надвое разум...

Он отворачивается от двери. И едва начавшая утихать злоба вспыхивает вновь, когда он видит выбеленный скелет в кресле, заключённом в ритуальный круг.

Скелет того, кто ещё недавно носил имя Эрандур. Того, кто недооценил упрямство и коварство предателя, называвшего себя его другом. И едва не поплатился за это своим существованием. И лишь крошечная ошибка в ритуале изгнания позволила ему спастись. А воля Короля Червей — стать тем, кто он есть сейчас.

Эрандур-Вангарил.

Сильнейший из личей Короля Червей.

Он подходит ближе, рассматривая символы, в ходе ритуала прожёгшие эльсвейрский ковёр, под которым они были скрыты. Вангарил, пусть и ослепленный своей наивной идеей «спасти» его, оказался умнее, чем он — тогда ещё просто Эрандур — думал, сумев подготовить ритуал изгнания так, что он ничего не заметил, занятый собственным возвышением. Пока вокруг него, привычно севшего в кресло, не вспыхнула магическая печать, лишая его возможности пошевелиться. Такая простая хитрость... и такая эффективная.

Но, к счастью, недостаточно.

Он неторопливо обходит ставший неопасным ритуальный круг, вдумчиво изучая прожжённые символы... Нижний, заострённый конец посоха вдруг уверенно касается одного из знаков — здесь. Здесь он, Вангарил, совершил ошибку в начертании.

Ошибку, которая дала ему, Эрандуру, шанс на спасение.

Ошибку, которая привела его, Вангарила, к поражению.

Ошибку, которая в итоге сделала его, Эрандура-Вангарила, намного сильнее, чем прежде.

«На что ты надеялся, Вангарил?» — обращается он к огрызку чужого сознания глубоко внутри.

На самом деле, он не ждёт ответа — от того Вангарила, которого он помнил, уже не осталось почти ничего... Маг-воин? Ха! Жалкий слабак, почти победивший лишь благодаря удаче...

Но ответ все же приходит — образ захлопывающейся двери. И скрежет поворачивающегося в замке ключа. А затем — Око, ненавистный символ Гильдии Магов... и огонь, охватывающий его тело — так, как это было во время ритуала изгнания...

«Верный даже в смерти, да, Вангарил? — издевается он. — Ничего, это ненадолго».

И на этот раз ответа не получает.

* * *

Он смотрит на лист пергамента, лежащий перед ним на столе.

«...Ваши дни сочтены, слепые бюрократы! Ваши сердца, кишащие червями, сгниют в глубинах моего тайного святилища, ваши тела обратятся в жалкую падаль, ваши ничтожные душонки обречены. Я истреблю и поглощу вас, каждого...»

Это не его почерк.

Он переводит взгляд на зажатое в пальцах перо. Кожа истончилась и потемнела, пальцы иссохли, отросшие ногти заострились. Это рука не живого... это рука мертвеца. Но это — его рука.

Пока ещё его...

Он снова смотрит на недописанное письмо. И вспоминает, что действительно писал эти строки. Но...

Это не его почерк.

Это не его мысли.

Это Эрандур. Он становится все сильнее.

А у него, Вангарила, с каждым днём все меньше сил, чтобы ему противостоять...

«Вангарил! Смирись, глупец!» — звучит злобный хохот где-то в голове.

— Нет... Никогда! — сипло шепчет он.

Он не сдастся. Пускай он мёртв... вернее, тело его мертво и уже давно — он будет бороться...

«Скоро тебя всё равно не станет — я поглощу тебя изнутри! — бесплотный голос Эрандура, разъедает душу как яд. — Смирись...»

— Нет, — упрямо шепчет он. — Пусть я мертвец, но я не...

Рука с пером неожиданно дёргается... и вдруг перестаёт ему подчиняться. А следом — и все остальное тело.

«Ты слаб, Вангарил! — грохочет под черепом голос Эрандура. — Слаб и жалок... Тебе не остановить меня!»

Он сопротивляется — отчаянно, но тщетно... набравший силу Эрандур с лёгкостью преодолевает его сопротивление. Повинуясь чужой воле, тело чуть наклоняется вперёд и придвигает ближе пергамент с угрозами, а рука макает перо в чернильницу и продолжает писать. Почерком Эрандура...

«...Я, Эрандур-Вангарил, уничтожу вас!

Даэдраэка!

Маннимарко Даэдрот...»

* * *

Крошечный грот, соединённый с соседним залом коротким узким лазом... Он приходит в себя на полу и некоторое время разглядывает скалящийся клыками сталактитов низкий свод, на котором пляшут тени от живого огня, удивляясь его непривычной чёткости.

Где он? Кажется, он тут уже был... давно. Да, был — сразу после того, как провёл тот ритуал...

Потом он садится и смотрит на небольшой круглый столик с оплывшими огарками свечей — часть уже погасли, утопив фитили в воске, а часть, кажется, зажжена совсем недавно.

Кто их зажёг? Он сам?

Он хмурится, глядя на опрокинутый стул, с которого, видимо, упал, потеряв сознание...

Потеряв сознание? Как он тут вообще оказался? И, кстати, где всё-таки это «тут»?

Он не помнит. Ничего не помнит. Ни как забрёл в этот грот, ни как зажигал неясно откуда взявшиеся свечи — сам он, предпринимая очередную попытку выбраться, ничего подобного с собой не брал, полагаясь на заклинание «звёздного света». Чего-чего, а магии у него в достатке... и он бы с радостью потратил немалую её часть на заклинание «сытной еды», если бы таковое существовало. Потому что настоящая еда закончилась ещё... кажется, несколько дней назад.

Сколько? Он не помнит.

И вдруг с изумлением осознает, что не голоден. Совсем. Сосущее чувство под рёбрами, слева, донимавшее его в последние дни все сильнее... пропало. Это неожиданно тревожит. Он не понимает, что это значит — усталый разум, кажется, всё ещё не очнулся до конца — но что-то подсказывает, что это плохой признак...

Медленно, с трудом, он поднимается, используя перевёрнутый стул, как опору... и почти утыкается носом в небрежно сложенный лист пергамента. Да... помнится, он пытался записывать свои шаги...

«Гниль, разложение и черви! Эта жалкая смертная оболочка скоро прекратит писать эти каракули. Вангарил! Глупец! Прекрати сопротивляться...»

Эрандур. Его почерк.

Значит... он пришёл сюда не сам. Пока он спал, его тело захватил Эрандур. И привёл сюда. Это уже было. И не единожды — он уже сбился со счёта, сколько раз просыпался совсем не там, где засыпал. Чем дальше, тем чаще...

И Эрандур же написал эту записку...

«...Скоро тебя не станет, лич Эрандур поглотит тебя изнутри. Смирись...»

Эрандур мог не писать эти слова — он и так это знает. Если в первые дни блужданий у него ещё теплилась надежда на благополучный исход — добраться до Гильдии, найти кого-то, кто поможет ему освободиться от присосавшегося к его душе хищной пиявкой злобного духа того, кого он некогда наивно считал другом... Пускай и ценой смерти, если иначе окажется невозможно. Он был готов к тому, что маги Гильдии не будут любезничать с изгнанником и наверняка предпочтут самое простое и надёжное решение... То теперь он знает — то, во что он превращается, нельзя выпускать в мир. Нельзя выходить из этой проклятой пещеры. Эрандур все равно не позволит ему выполнить задуманное.

Но смириться? Ни за что! Пока он помнит себя, пока способен бороться — он будет бороться. Так, как сможет. Хотя...

Его взгляд падает на последнюю строчку в записке. Колючие символы даэдриса — он видит их удивительно чётко, даже в едва разгоняемом светом свечей сумраке, чего с ним не было уже давно — выписаны нарочито крупно, чтобы наверняка привлечь внимание:

«ЧЕРВЬ СМЕРТИ БЕРЁТ ВАНГАРИЛА!»

Он яростно сминает пергамент в кулаке, нервно втягивая сквозь оскаленные зубы воздух. И вдруг замирает, ощутив нечто... непривычное.

Делает осторожный вдох, внимательно прислушиваясь к ощущениям, кладёт руку на грудь напротив сердца... И, резко выдохнув, злобно пинает многострадальный стул.

— Врёте, — раздаётся под сводом грота почти беззвучное, неживое сипение. — Так просто вам меня не взять. Смерть ещё не повод...

* * *

«Эти слова пишет тот, кто приговорён угаснуть в ледяной хватке нежити — по вашей воле...»

Рот невольно искривляется в горькой усмешке. Не получи он тогда отказ, всё было бы совсем иначе. Пускай его так и не восстановили бы в Гильдии... пускай. Он уже давно смирился со своим изгнанием, хотя теперь ясно видит всю несправедливость вынесенного приговора. Ведь он не убивал, не крал и не практиковал запретных ветвей магии — явно или тайно. Его вина была лишь в дружбе с тем, кто действительно погрузился в глубины запретного. И ради этой дружбы он тогда согласился с приговором, отправившись в изгнание вслед за тем, кого наивно рассчитывал удержать от окончательного падения во тьму.

Как он был слеп!

«...теперь я мечтаю о том, чтобы вечно являться вам в ваших кошмарах...»

Он хмурится, перечитывая только что написанное... и медленно, но решительно зачёркивает строку. Плевать ему на чужие кошмары. Чего он на самом деле сейчас желает — это чтобы Совет осознал совершенную ими ошибку... и чтобы осознание это было таким же мучительным, как то, что пережил он.

«Я долго готовился к тому, чтобы стать воином-магом, дабы изгнать лича, подчинившего себе душу Эрандура, моего некогда благородного друга...»

Возможно... только возможно, когда-то Эрандур и был ему другом. В далёком детстве. Старший товарищ, защитник... почти что брат. Пример для подражания.

Когда Эрандур начал тяготиться их дружбой? После изгнания он пытался устроить свою жизнь, не связывая её больше с Гильдией Магов, а Эрандур... Эрандур поселился здесь. И продолжил свои изыскания... Конечно, он навещал старого друга, не забывая осторожно напоминать об опасностях выбранного тем пути, но... видимо, для увещеваний выбирал не те слова.

Он откидывается на спинку стула и обводит взглядом угол, некогда отведённый Эрандуром под кабинет. Поросшие мхом и плесенью стены давно ушедшего под землю форта... он ничего этого не видит: чтобы рассмотреть, ему надо встать и подойти поближе — такова цена долгих бдений над книгами при тусклом свете свечей — но знает, что так оно и есть. Взгляд падает на висящее над столом потрёпанное грязно-алое полотнище с символом ордена Чёрного Червя: багровым черепом, возлежащим в чаше костлявых ладоней, опирающихся на такие же костлявые предплечья. Как в кубке... Он невольно кривится в отвращении — символ некромантов, последователей и апологетов Короля Червей Маннимарко. В числе которых оказался и Эрандур, невзирая на все его усилия заставить того свернуть со скользкой дорожки...

А теперь в путах проклятой некромантии оказался и он сам! Не как последователь... как жертва! А почему? Потому что оказался недостаточно обучен защищаться от её воздействия!

Будь проклята Гильдия! Сборище трусов, оказавшихся неспособными научить Эрандура противостоять соблазнам запретной магии! Слабаков, испугавшихся обучить его, Вангарила, противостоять ей! Хуже того, самих неспособных ей противостоять — ибо чем был их отказ в ответ на его отчаянную мольбу о помощи, как не признанием в немощи? О, они, конечно же, предпочли напомнить ему об изгнании, нежели признаться, но теперь-то... теперь-то он всё понимает!

Разгорающиеся внутри злоба и ненависть душат, требуя выхода. Задыхаясь, он хватает перо и яростно черкает на пергаменте:

« ...но, изгнав меня из вашего трусливого стада, вы лишили меня возможности подготовиться к этому деянию должным образом. И теперь вина за ошибки, совершенные мной при изгнании лича, лежит на вас. На вас же лежит и вина за то, что он подчинил себе мой разум...»

Он отбрасывает перо и закрывает лицо руками, беззвучно содрогаясь в сухих рыданиях от затопившего душу отчаяния...

Разум... Главное оружие мага. И это оружие чем дальше, тем чаще выпадает из его слабеющих рук, подхватываемое кем-то другим...

«Сколько пафоса! Сколько эмоций!»

Услышав чей-то голос, он вскидывает голову, напряжённо вслушиваясь в... тишину — он по-прежнему один здесь. Совсем один...

Или не один? Ведь есть ещё лич, присосавшийся к его душе...

«Что же ты, друг мой? Продолжай!»

Внезапная догадка заставляет его похолодеть. Этот голос... он в его голове. И он очень хорошо ему знаком. Хотя в последние встречи с его обладателем звучал совсем по-другому. Но не узнать эти едкие интонации, эти вечно снисходительные нотки...

Эрандур.

«Вангари-ил...» — издевательски тянет его имя голос в голове.

— Оставь меня, — тихо просит он, хотя что-то внутри подсказывает — бесполезно. — Прошу, Эрандур, ради нашей былой дружбы... оставь меня.

«Оставить? Ради дружбы? О, не-ет, — голос Эрандура наполняется злобой. — Друзья не убивают друзей, Вангарил. А ты... ты! Ты убил меня. Лишил меня тела. И теперь я сделаю то же с тобой! Хотя... в память о былой дружбе я сделаю тебе встречное предложение. Присоединись к нам, Вангарил. Покорись. Восславь Короля Червей...»

— Никогда!

«Тогда я пожру тебя! — ревёт в его голове Эрандур. — Я поглощу твою жалкую душонку, Вангарил! Ты слаб... и ты не сможешь мне противостоять. Смотри же!»

Его тело вдруг немеет, становясь каким-то чужим и непослушным. Рука тянется к отброшенному перу...

Спохватившись, он начинает сопротивляться. Спина выпрямляется, а пальцы на руках скрючиваются, медленно сжимаясь в кулаки. Каждая мышца дрожит и ноет от напряжения, раздираемая противоположными приказами... Эрандур силён — он явно выжидал удобного момента. Но и он не так уж и слаб, хотя случившееся в ходе ритуала изгнания крепко его подкосило.

Неожиданный удар по сознанию ошеломляет... и в какой-то прострации он смотрит, как его рука берет перо и, обмакнув его в чернила, дописывает — неуверенным, но все же узнаваемым почерком Эрандура:

«Пусть сам Король Червей поработит вас, жалкие псы...»

«Вот так, — ослабевшим, но удовлетворенным голосом говорит Эрандур, выронив перо, и он чувствует, что чужая воля его больше не сдерживает. — Король Червей покорит вас всех, жалкие глупцы. И ты, мой неверный друг Вангарил, будешь первым».

Вместо ответа он берет со стола испорченный черновик письма и медленно сминает его в комок, наслаждаясь каждым оттенком вернувшихся ощущений. А потом просто бросает смятый пергамент куда-то под стол. Все равно идея написать письмо в Гильдию, не имея возможности его отослать, была заведомо глупой. А теперь так и вовсе...

Потому что теперь ему ясно — не было никакого лича... Точнее, личем с самого начала был Эрандур — сам, добровольно пошедший на это, без пагубного воздействия чьей-то воли извне. А он-то, слепец, пытался не замечать, с каким восторгом тот погружается в глубины запретного знания! И — о, наивный глупец! — надеялся, что его ещё можно спасти...

На глаза ему попадаются записи, по которым он готовился к ритуалу. Ярость затапливает его — многократное перечитывание так и не помогло ему выявить ошибку... и сорвавшееся с пальцев «пламенное касание» почти мгновенно испепеляет оказавшиеся бесполезными листки пергамента. Но легче почему-то не становится.

* * *

Сырые стены катакомб бесшумно смыкаются за спиной, оставаясь недвижимы лишь в сияющем круге заклинания «звёздного света». И так же бесшумно расступаются, стоит ему сделать шаг в ту сторону, медленно меняя очертания за пределами освещённого круга. Хотя, возможно, это у него плывёт перед глазами от усталости: всё же бродит он по этим пещерам многие часы... если не дни. К тому же зрение, испорченное многими часами за чтением книг, посвящённых тайнам Мистицизма и Колдовства, после неудачного ритуала изгнания, кажется, стало ещё слабее. Иначе как объяснить, что он далеко не сразу и не всегда узнаёт места, в которых был совсем недавно? Ведь сразу после того ритуала он исследовал всю пещеру в надежде найти что-нибудь, что могло бы помочь Гильдии Магов в дальнейшей борьбе с некромантами... К сожалению, поиски успехом не увенчались — а ведь попадись ему нечто полезное, можно было бы, вероятно, рассчитывать на восстановление в Гильдии. Или хотя бы на помощь в устранении последствий неудачного ритуала...

Свет гаснет и он торопливо зажигает его снова — тьма давит навалившейся на грудь горой толстых одеял. Или подушкой, положенной на лицо... Затылок упорно буравит чей-то недобрый взгляд, хотя он в этих тоннелях совершенно точно один — заклинания обнаружения раз за разом показывают, что вокруг нет никого живого. Даже вездесущих крыс. И никого не-живого...

Он уже устал бродить по этим катакомбам, раз за разом попадая в одни и те же тоннели и гроты. Словно кто-то водит его кругами... Хотя выход на поверхность наверняка где-то поблизости — лица не раз касались лёгкие потоки свежего воздуха... но всякий раз, идя, казалось бы, в нужную сторону, он неизменно обнаруживает, что находится неподалёку от прохода из пещеры Потерянного Мальчика в подземелья древнего безымянного форта, где Эрандур устроил себе убежище... и где встретил свой конец.

Сняв с пояса флягу с водой, он делает несколько аккуратных глотков, смачивая пересохшее горло, после чего возвращает её на место. Некоторое время раздумывает, не подкрепиться ли... но в итоге сам себе качает головой — голод не так уж силён, а съестных припасов у него осталось немного. А то, что он нашёл в запасах Эрандура... он скорее уморит себя голодом, чем притронется к этому свидетельству его падения. Возможно, будь тот полудиким босмером, истово чтящим Зелёный Пакт и Мясной Мандат даже за пределами Валенвуда, содеянное им не казалось бы настолько... мерзким. Вернее, мерзким оно бы и оставалось, просто к дикарским обычаям босмеров отношение несколько более... терпимое. Но в жилах Эрандура не было ни капли крови босмеров. И поэтому его новые... кулинарные пристрастия свидетельствуют лишь о его духовной деградации, порождённой влиянием поработившего его лича. Той самой, от которой он, Вангарил, тщетно пытался его предостеречь...

Надо выбираться отсюда — и чем быстрее, тем лучше. Он чувствует, что пошедший не так ритуал изгнания что-то... повредил в нем. Кто знает, как это может позднее отозваться? Чем скорее он выяснит, что с ним произошло, тем выше шанс отделаться малой кровью. Хотя...

Он вспоминает замкнутое и холодное лицо мастера-волшебника, с которым беседовал в приёмной архимага, и то, в каких выражениях ему было отказано в запрошенной помощи — безукоризненно вежливых, но заставляющих ощутить собственную ничтожность... Не случится ли так, что придя в отделении Гильдии за помощью, он получит вместо неё «иссушающую стрелу» прямо в сердце? Он ненадолго задумывается... и решительно встряхивает головой: так тому и быть.

Мелькает смутная мысль, что однажды маги Гильдии уже ошиблись, не сочтя лича, поработившего Эрандура, достаточно опасным... а он теперь расплачивается за их ошибку. И как знать, не окажется ли в итоге цена этой чужой ошибки слишком высокой?.. Но он от этой мысли попросту отмахивается.

В очередной раз обновив заклинание «звёздного света» и проморгавшись, он наконец опознает, куда его занесло и в какую сторону следует двигаться, чтобы предположительно попасть к выходу...

Путь к внешней части пещер уже практически выучен им наизусть. Полный решимости, он шагает по ставшим хорошо знакомыми туннелям, уже привычно уворачиваясь от слишком низко свисающих то тут, то там сталактитов... но в какой-то момент замирает едва не на полушаге.

Здесь.

Где-то здесь у него всякий раз мутится рассудок, после чего он бессознательно возвращается в то место, которое успел почти возненавидеть. Выход где-то недалеко, он готов в этом поклясться. Но до него ещё нужно дойти. А с этим у него явные проблемы.

Но сейчас он кое-что придумал.

Обновив заклинание света, он садится на ближайший относительно ровный камень рядом с таким же, но побольше, достаёт из сумки на поясе перо, клочок чистого пергамента и походную чернильницу. Возможно, если он будет считать и записывать свои шаги, у него все же получится вырваться из этой пещеры, ставшей ловушкой...

Окинув подслеповатым взглядом окружающее пространство, он пристраивает чернильницу на соседний камень, а пергамент — на колено и старательно выводит начало предполагаемого маршрута:

«Три шага вперёд, пять шагов направо, шесть шагов наверх...»

Вот так, по шажочку...

...Он приходит в себя в кромешной тьме и, зажигая «звёздный свет», уже знает, что увидит вокруг... И не ошибается — вместо выхода он забрался в самые глубины — в соединяющиеся с гротами пещеры подземелья безымянного форта, где было логово Эрандура...

Снова.

Но он помнит, что в этот раз пытался вести записи. Возможно, в них найдётся ответ...

Смятый клочок пергамента отыскивается чуть в стороне от места, где он записал первые шаги. Он чутко прислушивается к себе, приближаясь к нему, но ничего не происходит. Подбирает и разворачивает...

Крупно выписанные строки — из-за слепоты он не может позволить себе экономить пергамент — расплываются, но он упрямо вчитывается, напрягая слабые глаза... и вдруг отбрасывает пергамент, словно ядовитую тварь, медленно, не сознавая того, пятясь назад.

И впервые жалеет не о том, что испортил зрение за книгами... а о том, что не остался полностью слепым. А перед глазами, стоит хоть на миг опустить веки, пылают источающие безумие строки:

«...шесть шагов наверх и семь к несчастью.

От восьми шагов дети плачут, от девяти глаза каджита на лоб вылезают!

Десять шагов — гнев Короля Червей, одиннадцать шагов — через ворота выжженного Обливиона!»

И строки эти определённо написаны его рукой.

* * *

Он сидит за столом в «кабинете» Эрандура, бездумно играя пером и раз за разом возвращаясь к тому, чем окончился проведённый им ритуал изгнания.

В том, что лич уничтожен, у него нет никаких сомнений: хрупкий скелет без единого клочка плоти — всё, что осталось после ритуала — тому явное доказательство. Но вот то, что случилось в самом конце... эти протуберанцы... ни в одной из книг, где встречалось описание ритуала, ни словом не упоминалось о подобных эффектах. Значить это может лишь одно — что-то пошло не так. Где-то в его расчёты вкралась ошибка. Возможно, некритичная, судя по тому, что в целом ритуал прошёл успешно, но... чем эта ошибка может грозить лично ему? Магия, особенно столь сильная, ошибок не прощает...

Подумав, он решает, что какое-то время проведёт здесь, отслеживая возможные изменения в себе. Заодно обследует убежище лича — вдруг удастся отыскать какие-то артефакты или записи, которые в дальнейшем помогут Гильдии более успешно бороться с заразой некромантии.

А пока можно написать письмо Совету Магов с полным описанием произошедшего. И приложить к нему свои записи — более опытные специалисты наверняка сумеют определить, где именно в его расчёты вкралась досадная ошибка, привёдшая к столь непредвиденному результату. И, возможно, помогут — или хотя бы подскажут — как исправить её последствия.

«Уважаемые архимаги...»

Рука с пером вдруг замирает от внезапно пришедшей в голову мысли: что, если ему не суждено выйти из этой пещеры? Что, если зло, поразившее Эрандура, из-за этой ошибки пустило корни уже в его, Вангарила, душе?

«...Тяжёлая задача, выполненная мной после вашего отказа на мою просьбу о помощи, обернулась катастрофой. Несмотря на проделанную мной подготовку к ритуалу изгнания лича, поработившего дух моего дорогого друга Эрандура, я допустил ошибку. Лич был развоплощён, но я опасаюсь, что его зло пустило корни уже во мне. Конечно, вы не нахмурите ваши благородные лбы...»

Он останавливается, перечитывает написанное — и раздражённо сминает пергамент в комок. Наверное, Эрандур был прав, считая его жалким слюнтяем: письмо, которое задумывалось, как вежливый отчёт о проделанной работе, превратилось в поток нытья и слезливых обвинений. Это... недостойно.

Но записать случившееся, пока оно ещё свежо в памяти, стоит. Это может помочь ему упорядочить мысли и успокоить пребывающие в сумбуре после случившегося чувства. С этой мыслью он берет ещё один лист пергамента. Обмакивает перо в чернильницу...

«Сегодня я сразил тень моего бывшего друга и товарища. С тяжёлым сердцем провёл я ритуал, чтобы освободить душу Эрандура, порабощённую личем. Ни один из пыльных фолиантов, что я прочёл, не подготовил меня к тем странностям, что произошли во время ритуала, но я уверен, что сумел освободить душу Эрандура.

В ожидании возможных последствий я намерен исследовать эту пещеру. Возможно, мне удастся найти нечто, в дальнейшем способное помочь более успешно бороться с некромантами, и таким образом доказать Гильдии Магов свою полезность...»

* * *

— Ты не вовремя, — скрипит Эрандур.

Точнее, занявший его тело лич. То, что предстаёт перед ним, совершенно не похоже на его друга. Как и на живое существо — мумифицированное тело светится и кажется полупрозрачным. Он на миг задумывается, было ли что-то подобное в их прошлую встречу — ту, когда он обнаружил, что его друг был обращён в нежить поработившей его тварью...

— Я намерен провести ритуал, который усилит меня, — снисходит до объяснений лич, не дождавшись расспросов. — Вознесёт меня на новую ступень могущества...

— Я могу помочь? — спрашивает он.

Не потому что действительно этого желает, о, нет. Просто ранее он всегда предлагал свою помощь и, не сделав этого сейчас, может насторожить лича. А ему это не нужно. К тому же, Эрандур обычно отказывался...

— Ты? — презрительный смех лича похож на скрежет. — Нет. Мне не нужна твоя помощь, Вангарил.

— Мне уйти, чтобы не мешать?

— Нет, — тут же отзывается лич. — Ты проделал столь долгий путь, чтобы повидаться со старым другом... Уверен, ты согласишься ненадолго задержаться.

Не услышать угрозу в этих словах сложно, но он и не намерен отказываться: гостеприимство лича ему на руку. Только...

— В качестве кого? — с деланной небрежностью интересуется он.

— В качестве гостя, конечно, — говорит лич. — Только не обессудь, тебе придётся посидеть под замком. Недолго, уверяю. Просто... я не могу допустить, чтобы ты... по незнанию нарушил ритуал.

Паузы в речи лича дают понять, что тот имеет в виду нечто другое. Он даже догадывается, что именно. Эрандур... нет, лич, ему не доверяет. Вряд ли он догадывается об истинной цели Вангарила... значит, дело в том, что ритуал сложен... или сам лич некоторое время будет уязвим.

— Как скажешь, — соглашается он, тщательно скрывая сожаление об упускаемой возможности. — Надеюсь, ты выпустишь меня раньше, чем я умру от истощения?

— Конечно, — мерзко хихикает лич. — Как я могу обойтись столь дурно с моим единственным преданным другом? Идём, мой дорогой, покажу тебе... гостевые покои.

Лич взмывает в воздух, зависнув в полупяди над полом, и неторопливо плывёт куда-то влево. Идя следом, он видит створки очень древней двери. В прошлый раз он не обратил на неё внимания и, похоже, зря. Придётся попотеть, чтобы выбраться на свободу, если лич раздумает его выпускать...

Небольшой зал, насмешливо названный «гостевыми покоями», поражает своей пустотой. Вся обстановка — пара напольных канделябров у стен, потёртый эльсвейрский ковёр на полу, тяжёлое троноподобное кресло и длинный сундук. Недостаточно длинный, увы — для него, хотя кто-то пониже ростом вполне мог бы использовать сундук, как спальное ложе...

— Я мог бы разместиться там же, где и раньше, — напоминает он.

Он помнит, что в другой части развалин, есть пара каменных постаментов. Неизвестно, для чего их предназначали строители форта, но, когда Эрандур был жив, они использовали эти постаменты, как кровати.

— Нет, — скрежещет лич. — Это для твоей же безопасности, дорогой друг, — добавляет он.

Возражать глупо и опасно. Но ему всё же позволяется перенести постель Эрандура — самому личу она давно не нужна — в «гостевые покои», прежде чем дверь за ним запирается на ключ. Выждав, он произносит заклинание обнаружения, чтобы убедиться, что лич удалился и не услышит его действий. Особенно, если будет занят подготовкой к ритуалу... А он в это время подготовит свой.

Но сначала он изучает дверь — все же доверия к словам лича у него нет: слишком размыты были данные ему обещания. Результат неутешителен — без ключа эту дверь не открыть, а время и некогда наложенные чары сохранения превратили дерево створок в подобие камня. Остаётся надеяться лишь на то, что даже зачарованные на прочность петли не устоят перед заклинанием ржавчины.

Однако это потом, когда — или если — станет ясно, что выпускать его никто не намерен. Сейчас у него другая задача...

Сколько продлится ритуал, о котором говорил лич, ему неведомо. Но никаких признаков подготовки он не заметил, значит, некоторое время у него все же есть. А значит, не стоит его терять.

Сундук и кресло перенесены с помощью телекинеза к стене, ковёр скатан, а канделябры, напротив, придвинуты ближе. Из сумки извлечены кисти и краски, а также записи — печать изгнания не то, что можно начертать по памяти...

Три цвета — чёрный, алый, белый. Три печати — одна поверх другой...

Большая гексаграмма, в круге — алом как кровь. Символы стихий — свет, вода, воздух — символы духа, жизни и магии — между лучами. Каждый — дважды, знаками даэдрической письменности и магическим письмом, созданным специально для ритуалов. В обоих случаях — не скоропись, полный устав и чётко выверенное положение каждого знака...

Время от времени он вынужден прерываться, чтобы убедиться, что лич не возвращается. Но нет — заклинание обнаружения раз за разом показывает, что тот неподвижно сидит в своём «кабинете». Гадать о причинах такого бездействия у него нет времени, поэтому он просто возвращается к работе.

Первая печать закончена. Следующая заставляет его попотеть — он устал, но медлить нельзя. Неизвестно, как долго лич намерен держать его взаперти.

Два белых круга — один в другом. Три ряда символов — между. Поминутно сверяясь с записями, он старательно выводит знак за знаком, выписывая слова заклинаний на давно мёртвом языке. Внешний ряд — чёрной краской, средний — белой и внутренний — снова чёрной. Света свечей недостаточно: в глазах возникает и усиливается резь, словно под веки попал песок, а линии плывут, заставляя его всё чаще жмуриться, давая краткий отдых усталым глазам. Надо бы отдохнуть, но время, время... Последние знаки он выписывает почти что вслепую.

Снова проверяет, где лич — чем бы тот ни был занят, он по-прежнему остаётся на том же месте — и выждав, когда линии второй печати просохнут, принимается за третью. Чёрный пентагерон в белом круге. Мелкая вязь алых даэдрических символов вдоль лучей. Внутри — малый пентагерон: чёрный круг-фокус и пять коротких лучей.

Алые знаки Хаоса и Абсолюта, Падхоума и Ану внизу и вверху первой, большой печати... готово. Он раскатывает ковёр и возвращает мебель на место. Теперь только ждать.

Лич соизволяет выпустить его из заточения лишь на третьи сутки — если верить числу сгоревших свечей. Перемены невелики — разве что свечение, делавшее его похожим на призрака, пропало. Он не знает, что это может значить и значит ли вообще что-то, просто отмечает это отличие.

— Надеюсь, — насмешливо скрипит лич, — ты не скучал без меня, дорогой друг?

— Немного, — выдавливает улыбку он. — Твой ритуал прошёл успешно?

— О да! — в сиплом голосе лича звучит торжество. — Ты даже представить себе не способен...

Глядя на резкие, лишённые прежней грации и отточенности движения мёртвой оболочки бывшего друга, он и вправду не может себе представить, на какую силу можно было променять молодость, грацию, красоту... жизнь и все её радости. Но он молчит. А лич, ковыляющий к креслу походкой марионетки в руках неумелого кукольника, вдруг останавливается и, что-то раздражённо буркнув, окутывается уже знакомым свечением — разве что более слабым нежели раньше — и зависает в воздухе. И дальше уже движется именно так.

— Впечатляюще, — говорит он, когда тот опускается в кресло.

— Ты тоже так сможешь, если отбросишь наконец свою глупую верность Гильдии, — самодовольно скрежещет лич. — Решайся, Вангарил. Они изгнали тебя. Для этих глупцов ты уже помечен тьмой. Так не всё ли равно?..

— Нет, — прерывает он. — Мне — не всё равно.

— Глупец, — скрипит лич.

И замирает с протянутым в его сторону посохом, когда он вскидывает руки, начиная читать первый терцет заклинания изгнания, и укрытые под ковром печати вспыхивают, лишая его возможности пошевелиться.

Строки заклинания звучат одна за другой, терцет за терцетом, высасывая из него магию с пугающей скоростью. Лич вопит, когда его тело начинает светиться всё ярче, словно сгорая изнутри — сначала требуя остановиться, затем угрожая... В какой-то момент вопли лича сливаются в режущий уши визг, а сияние становится нестерпимо ярким...

Но вдруг визг смолкает, а из яркого клубка света вырываются извивающиеся протуберанцы. И эти протуберанцы устремляются к нему, пронзая тело и гася сознание, едва смолкает последнее слово заклинания изгнания...

* * *

Он сидит на нагретом солнечными лучами камне у входа в пещеру Потерянного Мальчика. Так называют её жители немногочисленных поселений Нибенейского бассейна. Дикое уединённое место вдали от человеческого жилья — большая часть посёлков и ферм жмётся к Жёлтой дороге, пролегающей вдоль восточного берега озера Румаре, а меньшая, в основном, мелкие селения шахтёров, давно заброшена. Глушь. Забрести сюда может разве что случайный охотник, увлёкшийся погоней за подранком. Или он, точно знающий, куда идёт и кого там встретит.

Он запрокидывает голову и закрывает глаза, подставляя лицо солнцу и наслаждаясь его ласковым теплом. Но на душе у него сумрачно и тоскливо. Там, в недрах пещеры, ему предстоит встреча с тем, кого он до сих пор считает другом. Оступившимся, заблудившимся... но другом. Считает, хотя их пути давно разошлись, а взгляды — ещё раньше. С тем, с кем они некогда вместе обучались магии, постигая таинства загадочного Мистицизма, и балансировали на грани, чувствуя голодное дыхание пасти Обливиона на уроках Колдовства... с тем, кто сорвался с этой грани, шагнув в запретную тьму. Запретное манит... и для его друга этот зов оказался слишком силён... А когда тот, презрев предупреждения, шагнул за грань, его, как и многих других ранее, уже ждали... и он, шаг за шагом погружаясь в дебри запретной магии, не замечал, как все туже сжимается на его глотке хватка того, кто встретил его по ту сторону запретной черты. Пока не стало слишком поздно — в последнюю встречу он с ужасом и душевной болью обнаружил, что его друг стал куклой Короля Червей.

Да, он видел, с какой жадностью тот пытается постичь тайны некромантии. Жадностью, граничащей с одержимостью. Но даже подумать не мог, что тот решит зайти так далеко. И так скоро. Жизнь альтмеров длинная, а они ещё молоды... тем неожиданнее и больнее оказалось увидеть вместо цветущего, полного жизни мера усохшую мумию, уродливого живого мертвеца. Лича.

Мрачная нежить, укравшая облик его старого друга, не была им. Но что-то внутри говорило, что ещё не всё потеряно. Что того ещё можно спасти. Пусть не тело, ставшее покорной куклой Короля Червей и превращённое в опасную и злобную нежить... но хотя бы душу, запертую там, глубоко внутри.

Понимая, что не справится сам, он обратился за помощью к архимагу... и получил отказ. Так задача по спасению души друга из хватки Короля Червей легла на его плечи...

И теперь он сидит здесь, у входа в пещеру Потерянного Мальчика, ранее бывшую убежищем его заплутавшего друга, а ныне ставшую логовом мерзкого лича, глядя на согретое солнцем буйство жизни вокруг, и не знает, увидит ли всё это вновь.

Пальцы нервно сжимают свиток пергамента, на котором он, так кратко, как мог, изложил предысторию и свои дальнейшие планы. Если он не вернётся из недр пещеры, эти записи станут предупреждением для того, кто придёт сюда после него. Он разворачивает свиток и, подслеповато щурясь, перечитывает написанное.

«... надеюсь, в моей душе ещё достаточно чистоты, чтобы провести ритуал изгнания страшного лича и освободить душу Эрандура. Эти записи я оставляю здесь на тот случай, если мне не суждено вернуться из подземелий. Пусть они послужат предупреждением тем, кто возможно, последует за мной.

Вангарил»

Некоторое время он смотрит на собственное имя внизу листа. Потом медленно кивает пришедшей в голову мысли. Вынимает из сумки перо и походную чернильницу и дописывает одну-единственную строчку — над именем как раз есть свободное место:

«Верный даже в изгнании»

Дождавшись, когда чернила просохнут, сворачивает свиток и кладет его возле входа: так, чтобы идущий обязательно заметил, а дожди, коими щедр Нибенейский бассейн, не размыли записи.

И решительно шагает во тьму пещеры.