Не задавай вопросов — не услышишь лжи (джен)

Honour and profit lie not in one sack.

Честность и выгода в одном мешке не лежат.

За окном было пасторально красиво: снег крупными хлопьями неспешно падал на землю. Весь школьный двор уже засыпало, снег искрился в свете луны, сиял и переливался.

Питер шмыгнул носом и тяжело вздохнул. Красота зимнего вечера его не трогала совершенно, и перед внутренним взглядом текли совсем иные картины. Он раз за разом прокручивал в голове события последнего часа. Если бы он не пришел в гостиную, то и не узнал бы, что на рождественские каникулы Люпин и Сириус едут к Джеймсу. Все соберутся там и будут праздновать и веселиться, все, кроме него — Питера.

На плечо легла рука, Питер вздрогнул.

— Ты обиделся? — Люпин встал рядом.

— С чего ты взял? — Питер часто-часто заморгал. — Меня дома ждут.

— Вот и Джеймс был уверен, что ты все равно не поедешь. Ты же понимаешь? У Сириуса дома находиться совсем невозможно, а у меня… — Люпин уставился на серп луны. — Не хочу оставаться без вас в Хогвартсе. Твоя мать тебя так ждет, ты сам говорил, — добавил он после паузы.

— Очень ждет, — в голосе Питера прорезались плаксивые нотки, и он тут же разозлился — на себя и на ничтожного Люпина, которому вздумалось начать жалеть его. — Мне кажется, будто я виноват, что у меня такие родители. То есть — не такие радушные, как у Джеймса, что у нас не такой шикарный дом, где можно собрать всех, кого пожелаешь! И денег у нас…

— Дело не в этом, — перебил его Люпин спокойно, и от его спокойствия Питер разозлился еще больше.

— А в чем? В чем? И почему они вечно надо мной подшучивают? Им что, Снейпа мало? Почему надо мной, не над тобой, а? Вот объясни мне.

— Они просто иногда удивительные балбесы. И остолопы. Но они не со зла.

— Не со зла? — Питер запыхтел и снова повернулся к окну. — Я хочу побыть один, уходи. Иди к своим друзьям. Вам и без меня прекрасно.

— Мы все друзья. Ну хватит. Только Джеймс с Сириусом помирились, теперь ты. Черт знает что происходит с нами. Пойдем… — Люпин сжал его плечо, Питер дернулся, скрещивая руки на груди. — Ладно, я вижу, что сейчас не лучшее время для таких разговоров, но все-таки я тебя прошу, хватит дуться. Просто возвращайся в гостиную. Сегодня последний день, когда мы можем побыть все вместе и…

— А потом вы прекрасно будете вместе без меня, — чуть ли не выкрикнул Питер.

— Прости, — Люпин вздохнул. — Хочешь, я попрошу Джеймса… Но ты ведь не поедешь?

— Он мог хотя бы предложить, — глухо отозвался Питер. Он был не в силах признаться и уж тем более ни за что не стал бы обсуждать это с Люпином, что он ненавидел свой отчий дом и совершенно не хотел ехать туда на каникулы. Но он знал, да и все знали, что мать его просто так не отпустит, и он не сможет снова отказать ей и отцу и не приехать домой, чтобы отпраздновать Рождество. Но он бы мог после этого спокойно аппарировать к Джеймсу! Если б его пригласили, но его — не пригласили.

Питеру пришлось закусить губу, чтобы не всхлипнуть. Он снова дернулся, высвобождая плечо, и буркнул:

— Приду я, приду, из окна не брошусь, не надейтесь.

— Мы ждем тебя, — Питеру показалось, что Люпин сказал это с облегчением. Ну конечно, вечный миротворец, он пришел за ним не из-за доброты, а из-за того, что считал себя спасителем. Благородный, самый лучший Люпин! Вы полюбуйтесь на него! Нет никого благороднее и добрее!

Питер воровато оглянулся — Люпин ушел, можно было стереть с глаз злые слезы, достать из-за пазухи припасенный пирожок с яйцом и луком и не спеша поесть. Это должно было вернуть хоть немного утраченного равновесия. Так было всегда: когда маленького Питера обижали, он уходил на кухню, тихонько стягивал что-нибудь вкусненькое, и нет, попросить было нельзя, от этого половина удовольствия терялась. А вот так, стянуть, потом спрятаться где-нибудь на чердаке, смотреть за окно и неторопливо наслаждаться своим трофеем. Вот только теперь такие приятные мелочи все хуже и хуже успокаивали его. Злость и обида не желали уходить. Все чаще и чаще в голове звучал голос отца: «Дружба — это выдумки, сын мой. Все всегда сводится к выгоде». Еще никогда он не был так близок к тому, чтобы, — пусть мысленно, — согласиться с отцом.

Отец всегда оказывался прав, всегда. Он и матери говорил: «Перестань со мной спорить, ты, глупая курица, увидишь — я прав». Мать обижалась, надувала и без того пухлые губы, делала несчастные глаза и уходила к себе, лежала на кровати, положив на лоб мокрую тряпку, и всячески демонстрировала свою печаль. Но потом проходило время, и она сама признавала, что ее «муженек» опять оказался прав. Питера это выводило из себя, и он с надеждой и тревогой ждал, когда отец ошибется. И снова и снова, как сейчас, убеждался, что отец прав. Выгода! Ну, само собой, Питер давно понял, что основа дружбы их четверки — выгода. Люпину было выгодно иметь таких друзей, как Джеймс, Сириус и он, Питер. Кто б иначе присматривал за ним в полнолуния? Сириусу было выгодно не меньше — у Джеймса можно было всегда остаться, когда Блэк не хотел возвращаться домой (кто знает, на самом ли деле там было так ужасно или он просто все придумал?). А на фоне Люпина и Питера так легко было щеголять своим обаянием, будто смазливая внешность — это его личная заслуга, а не слепая удача! Джеймс… Питер задумался, невольно вспоминая, как Джеймс рассказывал про свою семью, про свое раннее детство…

Тогда они с чего-то вдруг стали вспоминать, когда у кого магия проявилась первый раз. Сириус был на удивление лаконичен — обычно о себе он любил говорить много и расписывать все в красках, повторяя то, что ему казалось важным, десяток раз. Но в тот день его мысли были заняты шестикурсницей с Райвенкло, и он просто сказал, что когда его ненормальная кузина Беллатрикс решила заклясть его жалящим, он отзеркалил ее заклинание, и ей пришлось самой поскакать по комнате, пока на ее вопли не сбежалось полдома. «Она никак не могла поднять палочку, которую выронила от неожиданности, и произнести «Фините», — Сириус улыбнулся с победным видом. — Беллатрикс никогда не сможет меня достать, как бы ни пыталась». Само собой, без эффектной концовки Блэк обойтись не мог. Как и без вранья. Питер припомнил, что когда-то слышал уже от Сириуса рассказ о первом проявлении магии, и история была совсем иной. Но, видимо, никто кроме него об этом не помнил, и Питер промолчал, тем более Люпин начал пространный рассказ, под который Питер чуть не уснул: в нем было много завуалированных жалоб на тяжёлую участь оборотня и почти ничего о том, как магия проявилась впервые. Насколько понял Питер — и переспрашивать не стал, потому что — зачем? — у Ремуса первое проявление магии было столь рано, что он его не особо и помнил.

А вот Джеймс помнил. И это было ясно по его рассказу. Но больше всего Питера поразили тогда слова Джеймса о том, что быть волшебником — это невероятная удача.

— Ты что, серьезно полагал, что можешь оказаться сквибом? — Сириус даже отвлекся от сочинения письма своей очередной возлюбленной.

— Я не думал ни о чем таком, само собой, — ответил, улыбаясь, Джеймс. — Просто… с одной стороны, мы с детства привыкли к волшебству, а с другой… когда первый раз чувствуешь магию в себе…

— О, да ты романтик, — Сириус усмехнулся и снова стал строчить в тетради. — Как думаете, признаваться в любви в первом письме — это не слишком?

— Слишком! — ответили они все трое хором и рассмеялись.

— Так и что же такое ты почувствовал? — Ремус подался вперед. Неужели ему и вправду было интересно?

— Я очень хотел попасть в комнату, где мама хранила всякие интересные для маленького мальчишки волшебные вещи, — Джеймс снова улыбнулся. — Она считала, что ребенку там делать нечего, и, не поверите, сейчас я с ней согласен, но мне было пять лет или даже четыре года, я точно не помню. Я ошивался около этой двери постоянно. Мама наказала домовикам, чтобы они следили за мной, впрочем, они не особенно-то старались. Что я мог сделать? Только глазеть в замочную скважину. Мне казалось, что за дверью не простая кладовка с парой нужных в хозяйстве магических вещиц, которые, кстати, я мог видеть и в деле иногда — типа метлы-самометки, но когда эти простые вещи запирали… Мне чудилось, что за дверью что-то невероятное, волшебное настолько, что я и представить не могу!

— Например? — снова отвлекся Сируис.

— Например, запертая в коробку Птица-гром. Я видел ее в книге, которую читал отец, и только о ней какое-то время и грезил и почему-то верил, что от меня ее прячут в каком-нибудь старом чемодане в кладовой.

— Видимо, мама тебе читала о приключениях Скама…

— О, Ремус сейчас тебе все про тебя расскажет, что и почему, — хмыкнул Сириус. — Ты, Ремус, совсем не романтик.

Люпин густо покраснел и замолк.

Джеймс закатил глаза, показывая свое отношение к высказываниям Сириуса, но друга не осадил, а просто продолжил:

— В общем, как вы понимаете, мне очень и очень хотелось попасть в эту кладовку и найти свою невероятную Птицу-гром. Я был мелкий и о том, что будет, если найду и выпущу эту птицу прямо там, не думал, а может, хотел вынести ее в сад? Неважно. В общем, как-то я опять ошивался около заветной двери и тут услышал шаркающие шаги нашего домовика, он был очень старый и норов у него был крутой, в общем, лишний раз на его пути я старался не показываться, и вот — с одной стороны идет Пиктир, с другой — слышу шаги мамы, которая опять начнет меня ругать. Что мне оставалось?

— Ты все-таки оказался в заветной кладовке, — констатировал Люпин.

— Ага, — Джеймс рассмеялся, — и устроил форменную истерику, колотил в дверь и орал, чтобы меня выпустили. Мама очень смеялась: «То впусти, то выпусти». Но кто же знал, что там окажется так темно, страшно, да еще и пауки там были огроменные, гадость. И все-таки, когда успокоился, я еще долго сидел и прислушивался к себе. И пытался поймать это… когда через тебя течет магия. Вы помните первое заклинание, которое получилось? — Все, кроме Сириуса, кивнули. — Помните, как это было? Как будто на метле летишь со всей возможной скоростью за снитчем и-и-и ловишь его. Классное ощущение, вы же меня понимаете?

Все тут же согласно закивали, и Питер закивал, судорожно размышляя, что бы соврать про то, как впервые сам ощутил магию. Как назло, ничего путного не придумывалось, и он злился на себя, что сразу не придумал какую-нибудь историю. Все врут, почему ему нельзя? Но разговор — вполне предсказуемо — свернул на тему квиддича, метел, снитчей и команд. Про Питера — опять предсказуемо — все забыли.

А он тогда долго не мог заснуть, ерзая в кровати, будто нерассказанная история просилась наружу, будто он обязан был всем поведать о своем позоре! В его рассказе тоже бы фигурировала каморка, только кончалось все не так здорово, как в истории Джеймса.

Ему тоже было пять лет, или почти пять. Ни о каких запертых дверях он не помышлял, не думал ни о чем таком. В тот день он просто побежал играть на улицу с мальчишками, полагая их своими друзьями. Лето шло на убыль, в садах поспели сочные яблоки, в воздухе висел запах травы и фруктов, все было так хорошо. Как раз до того злополучного дня. Они повздорили, половина их шумной компании хотела пойти на реку, другая — в лес. Мирный поначалу спор быстро перерос в перепалку. Питер был самый младший из всех и стоял в стороне, жуя яблоко и ожидая, чем все это закончится: ему было все равно, куда идти, и то и другое обещало веселое приключение, так что зря орать?

— Вот и идите, — заорал Дик — тощий рыжий парень, тыкая пальцем в Питера, — забирайте этого вонючку и валите! — Питер перестал грызть яблоко и в недоумении уставился на Дика.

— Сам и забирай, — выкрикнул в ответ вертлявый Рики. — Очень надо! Айда, ребята, — крикнул он, махнул рукой и с гиканьем понесся в сторону леса. Большинство, даже те, кто собирался на реку, поспешил за ним.

— Знаешь, почему они ушли? — накинулся на Питера Дик. — Знаешь? Из-за тебя, мерзкий ты червяк.

— Я… я… — Питер не мог понять, в чем его вина.

— Вечно ты таскаешься за нами! Маменькин сыночек!

— Конечно, маменькин, — из-за спины Дика показался Фил, живший с Питером по соседству. — Я слышал, что отец его терпеть не может, потому что он ему совсем не отец.

— Тогда все понятно! А может, он и не волшебник совсем? — Дик сузил глаза и достал из-за пояса палочку. Питер был уверен, что она игрушечная, но все равно испугался.

— Дик, Фил, — он попытался улыбнуться, — ну чего вы? Давайте пойдем на реку.

— А мы со всякими сквибами не хотим ходить на реку, — елейно пропел Фил. — Из-за тебя, все из-за тебя.

Питер заозирался, ища поддержки у других ребят, но те стояли и с интересом смотрели, что будет дальше. Ни один не собирался помочь. Питер затрясся. Он не понимал, что ему говорят, — вроде все слова были знакомые, но в осмысленные фразы они не складывались. Почему отец не отец, почему они говорят, что он, Питер, сквиб? Почему они так смотрят на него.

— А давайте я кое-что сделаю, — Дик нацелил на него волшебную палочку. — Я знаю одно очень и очень темное заклинание, — почти прошептал он. — Превратим Питера в рыбу, то-то будет веселье. И вот тогда-то пойдем к реке и выпустим его в воду, пусть плывет! — Дик рассмеялся, подходя все ближе и ближе.

Питер хотел бы убежать, но от ужаса ноги словно приросли к месту, он пытался закричать, но из горла вырвался только слабый мышиный писк. Он зажмурился, мечтая только об одном, оказаться где-нибудь подальше от этого места, а когда открыл глаза, его окружала кромешная темнота.

И тут-то он и закричал. Почему-то ему показалось, что он умер, что идиот Дик убил его. Он кричал и кричал, закрыв глаза, пока чьи-то руки не вытащили его на свет.

— Питер, Пит, малыш, — это была мама, и она теребила его, пока он наконец не открыл глаза. — Ох, милый, как ты тут оказался и что случилось?

— Отойди, — раздался властный голос отца. — Подозреваю, это был стихийный выброс. Что ж… поздравляю. Правда, — отец поморщился, — у него мокрые штаны. Это недопустимо. Переоденьтесь, молодой человек.

Питер только кивнул, все еще не в силах поверить в свое спасение.

— Но прежде, — отец как тисками сжал пальцами его подбородок и дернул голову вверх. — Отвечай, что произошло?

— Мальчишки, — Питер всхлипнул — воспоминания навалились на него, — я думал они дру-друзья! А они сказали, что превратят меня в ры-ы-ыбу.

Отец хмыкнул, посмотрел куда-то за его спину, вздохнул, перевел недовольный взгляд на жену, будто она была в чем-то виновата.

— Дружба — это ложь, ее придумали, чтобы пудрить мозги таким недалеким людям, как ты, Питер. Запомни, все действуют исходя из выгоды, это раз. Два, никогда и ни перед кем не плачь. Что бы ни происходило, не позволяй никому видеть твои слезы, — отец наконец-то отпустил его подбородок.

Питер кивнул, тут же забыв, что ему сказал отец.

— Приведи его в порядок, — кинул отец напоследок и ушел. Мать тут же засуетилась. Она вымыла его, и завернула в теплую пушистую простыню, и усадила на колени, и дала пахнущее медом сладкое печеное яблоко.

— Мама… — Питер прижался к ней тесно-тесно, — они сказали, что мой папа... он мне не папа. Почему?

— Они... Они жалкие… жалкие и… дураки! — ответила она, но по тому, как она сжала его руку, Питер понял: что-то в словах Дика и Фила было, что-то, о чем он не должен был узнать. Он начал следить за отцом и матерью, пытаясь понять, что они скрывают, шпионил, научился быть почти незаметным, прятаться и таиться. Когда подрос, он нашел письма матери и прочитал их все. С тех пор он возненавидел ее — ту, которая обманом заставила отца — такого вроде умного — жениться на ней и признать Питера своим сыном, возненавидел отца, который, как оказалось, кроме горделивого профиля и умения носить костюмы, за душой больше ничего не имел и готов был продать себя. О, отец знал, о чем говорил — он умел извлекать выгоду из всего, даже из женитьбы, даже из воспитания неродного сына… И стоило ли удивляться, что Питеру совершенно не хотелось домой на каникулы?

Питер вздохнул: сегодня его память напоминала волшебную шкатулку, в одном воспоминании таилось другое, третье, и ни одного хорошего. Его окружала ложь, всегда так было и так будет, потому что люди по природе своей лживы, хотя и притворяются такими благородными, что только держись! Друзья! Что они за друзья, если не позвали с собой? Если никогда не интересовались, а как он живет на самом деле, ну и что, что он не хотел говорить — они же и не настаивали особо? Разве кому-то из них было интересно знать его настоящего?

Питер потер руки одну о другую, снова и снова, задумчиво глядя на снег за окном, но не видя его. Пора. Пора было окончательно расстаться с иллюзиями. Дружбы не существует, близость, любовь — все обман. Выгода — вот истинное мерило всего. И пока выгодно делать вид, что он этим троим друг — он будет это делать, а там… там посмотрим.

Питер пискнул, обернулся крысой и поспешил скрыться в одной из едва заметных лазов, которыми Хогвартс был пронизан насквозь.