Песня о любви к апокалипсису (гет)

19 сентября 1996 год

В воздухе витает любовь.

Вчера был день рождения Сьюзен Боунс. Она вошла в Большой зал, встретилась взглядом с Кэти Белл, и всё. Между ними туго натянулась невидимая струна, смешивая их эмоции. Ещё одна пара родственных душ — навеки вместе.

Отвратительно.

Северус намазывает масло на свой тост с таким нажимом, с каким успешно можно было бы измельчить дремоносные бобы, проделывая дырку в хлебе. Он навсегда останется один. По крайней мере, эмоционально. Физически он, кажется, не может избавиться от общества других людей. Но этот момент — тот прилив чувств, который случается, когда люди впервые видят своих родственных душ после того, как обе стороны достигли совершеннолетия, — это не для него.

— Всё в порядке, приятель? — интересуется Чарити.

— Да. Просто прекрасно.

Что бы она ни сказала дальше, её не услышат: внезапный грохот бьёт в уши Северуса. Когда он встречается взглядом с мисс Грейнджер, в него врываются чуждые ему эмоции: бурлящее любопытство и предвкушение, подавленные неуверенностью.

Он хочет списать всё на внутренние щиты — поверить, что его подвела окклюменция и он просто-напросто прочитал мысли Грейнджер, а не прочувствовал её эмоции как свои собственные. Но нет, он захлопывает свои стены — твёрдые и непроницаемые, как всегда, — прежде чем Гермиона успевает заметить, что что-то изменилось. Окклюменция Северуса не подводила его с подростковых времён — с тех пор, как он научился не слышать вечное недовольство родителей, как научился огораживаться от тайного восхищения Лили Джеймсом. Конечно, проблема не в его щитах.

Гермиона Грейнджер — его грёбаная родственная душа.

Она идёт в сторону гриффиндорского стола, даже не подозревая, что судьба в это самое время открыто смеётся Северусу в лицо. Она ничего не почувствует с его стороны, даже если его мир продолжит вращаться вокруг своей оси.

Она ничего для него не значит, и это никогда не изменится.

* * *

Почему профессор Снейп так пристально смотрит на неё? Последнее эссе Гермионы было не таким уж и длинным. Может быть, его кислое выражение лица предназначалось Гарри, а она просто попала под перекрёстный огонь?

Стрелка прерывает ход её мыслей, въехав налету в тарелку с сосисками и взметнув вверх шквал перьев. Сова принесла для Гермионы подарок на день рождения. От Флёр. Тост во рту превращается в вату — безвкусную и сухую.

— Ты не будешь открывать его? — спрашивает Гарри, глядя на неё так же, как смотрел с тех пор, как услышал о предстоящей свадьбе Флёр. Как будто он боится, что Гермиона в любую секунду вот-вот да разрыдается прямо у него на плече.

Гермиона долго ковыряется с дорогой серебряной обёрточной бумагой — достаточно, чтобы Рон заворчал от нетерпения. Внутри коробки она находит шёлковый шарф того же оттенка — светло-голубой с розовато-сиреневой надцветкой, — что и её рождественское бальное платье.

Проглотив ком в горле, Грейнджер пытается не думать о том платье, за которое держалась Флёр во время их поцелуя в укромном уголке сада. Она уже не может вспомнить, как чувствовала себя тогда (словно парила в нескольких дюймах над землёй), когда вошла в Большой зал под руку с Флёр.

Флёр же обрела свою родственную душу в лице Билла Уизли. Нет смысла зацикливаться на этом и дальше.

— Тебе будет лучше без неё, — говорит Джинни, выпятив подбородок.

Гермиона слабо усмехается. Она бы солгала, если б сказала, что никогда не представляла, как увидит Флёр, когда они уже обе станут совершеннолетними, и в одно мгновение поймёт, что им суждено быть вместе. Глупые, наивные мечты. Она потратила слишком много времени на изучение родственных душ, читая о том, как они могут чувствовать эмоции друг друга, независимо от разделявшего их расстояния.

В сторону глупости. Хорошо, что в её семнадцатый день рождения она не ощущает никакой связи между собой и кем-либо другим в Большом зале. Нет, не просто хорошо — идеально. Пусть этого никогда не случится, и жизнь её останется такой, какая она есть сейчас.

Зачем ей вообще такая связь? Это ведь чистой воды принуждение, а не право выбора. Это не любовь.

* * *

1 августа 1997 год

Яркое летнее солнце не спасает. Гермиона не может избавиться от тех кошмаров, которые до сих пор преследуют её во снах. Детали нечёткие — расплывчатые изображения кого-то, парящего в воздухе над полированным столом. Эти эмоции, застрявшие в горле, мешают дышать: беспомощность, печаль и отвращение к себе настолько глубокое, что она могла бы запросто утонуть в нём.

— Эй, смотри, — говорит Гарри. Его голос звучит приглушённо и отстранённо, как будто доносится до неё сквозь воду. — Крам здесь.

Какой бы рассеянной она сейчас ни была, Гермиона всё равно знает, что ощущают люди в этот самый миг. Она не может прочувствовать того, что чувствует Рон, но на его лице и так всё видно — открывшийся рот, благоговейный трепет. Виктор в ответ бросает на него точно такой же взгляд.

— Чёрт возьми, — шепчет Уизли, потирая грудь, как будто чувствует, как рядом с его собственным забилось ещё одно сердце. Кончики его ушей розовеют.

Крам улыбается.

— Привет. Ты ведь Рон, да?

— Д-да, — он ещё никогда не улыбался так по-глупому. — Привет.

— Э-э-э… Всё в порядке, Рон? — Гарри моргает.

— Лучше не бывает, дружище, — он делает шаг к Виктору. — Как ты здесь оказался?

— Меня пригласила Флёр.

— Напомни мне, чтобы я обязательно поблагодарил её.

Гермиона не понимает, отчего у неё внутри всё сжимается. Она никогда не питала романтических чувств к Рону. Он её друг — и ничего больше. У них даже имеется своего рода «секретный язык», на котором они говорят всякий раз, когда Гарри не бывает рядом, состоящий из похабных шуток из маггловских фильмов.

И даже после всех их препирательств и обид Рон знает то, чем Грейнджер так и не осмелилась поделиться с Гарри. Её страх перед стоматологами (Рон понимал, откуда он возник, наслушавшись всяких историй от подруги, но при всём этом его забавляло, что родители Гермионы как раз-таки благодаря этой работе и зарабатывают себе на жизнь). Её отвращение к полётам, которое связано с первым воспоминанием о том, как она случайно открыла для себя магию, — взлетела в воздух в погоне за воздушным шариком, что отвязался от её запястья. И даже тишина между ними во время прогулок вокруг Норы ощущается более чем комфортно. Они могут разговаривать друг с другом часами напролёт, пока горло не начинает хрипеть от напряжения. И Рон был первым человеком, кому Гермиона осмелилась рассказать про план, когда стёрла себя из памяти родителей.

Нет никаких причин для слёз, раз теперь и Рон нашёл свою родственную душу. Он ведь не отдалится, не уйдёт из её жизни. Раньше, когда Рон встречался с Лавандой, Гермиона переживала — впишется ли она в его новую жизнь или нет. Вписалась. Ну, почти.

Наверняка живот сводит из-за предстоящей свадьбы Флёр. Конечно, Гермиона переживает. Учитывая все обстоятельства. Она пойдёт на свадьбу своей бывшей, ради всего святого.

Нацепив на лицо улыбку, Грейнджер старается придать себе счастливый вид. Вот Флёр идёт по дорожке. «Я счастлива». Рон на протяжении всего мероприятия строит Виктору глазки и полностью игнорирует своих друзей. «Я счастлива». Так счастлива, что сводит щёки.

— Пойдём, — шепчет Джордж ей на ухо, когда Фред исчезает в темноте с одной из кузин Флёр. — Тебе нужно освежиться.

Нужно. Поэтому позволяет Джорджу провести себя сквозь шумную толпу прямиком в тихий сад. Он берёт бутылку эльфийского вина, а Гермиона даже не возражает и не захлёбывается очередной тирадой.

Джордж растягивается на земле и улыбается. Она на грани того, чтобы пересмотреть своё поведение. Если он разозлит её прямо сейчас, Гермиона за свои действия не ручается.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе о том, как мы с Фредом на первом курсе затопили все туалеты Хогвартса? — спрашивает он и делает глоток вина. Протягивает бутылку Гермионе.

Хихикнув, она опускается на прохладную траву рядом с ним. Вино просто восхитительное, фруктовое, но Гермиона останавливает себя после одного глотка. Теперь нужно всё время держать себя в руках.

— Нет, — отвечает она, — но я даже нисколечки не удивлена.

— Да это вышло случайно, клянусь. И в основном виноват Фред.

— Верю-верю. — Ещё один крошечный глоток. — Разве ты не должен сейчас обхаживать кого-нибудь из сестёр Вейл?

— А кто сказал, что я не делаю этого прямо сейчас? — Джордж играет бровями. Гермиона фыркает, отчего его ухмылка становится ещё шире. — В любом случае, как я могу лишить тебя компании самого любимого из близнецов, а?

— О, значит, позовёшь Фреда?

И прежде чем он успевает ответить в притворном возмущении, в разговор вмешивается голос Кингсли.

Министерство пало. Скримджер мёртв. Они приближаются.

* * *

26 декабря 1997 год

У Северуса с трудом получается выпустить патронуса, чтобы направить Поттера к гриффиндорскому мечу. Грейнджер слишком близко, её страдания окутывают его самого. Если бы это не выглядело слишком пафосно со стороны, он бы ворвался в их лагерь и накричал на Гермиону, чтобы та взяла под контроль свои эмоции.

Все случаи ясно дают понять — родственные души рано или поздно влюбляются друг в друга. Платонически или физически, этого не избежать. Судьба. Вот дерьмо. Уже больше года Северус разделяет её невыносимые чувства, и всё, чего он действительно хочет — быть как можно дальше от неё.

Её острая боль одиночества пронзает его насквозь. Снейп игнорирует это.

Не его проблемы.

* * *

2 мая 1998 год

Гермиона не может дышать. Серебристые волокна воспоминаний вытекают из глаз Снейпа; кровь непрестанно льётся из шеи. Она чувствует всё — его страх, его разочарование, его ненависть, его отчаяние.

Снейп — её родственная душа.

Как это возможно? Не может быть. Не тогда, когда она видела его десятки раз с тех пор, как ей исполнилось семнадцать, и ни разу ничего не почувствовала. Не тогда, когда он лежит, умирая, на полу Визжащей хижины.

Её дрожащие пальцы наколдовывают колбу, чтобы поймать воспоминания, а затем роются в карманах его мантии в поисках противоядия, безоара — чего угодно, чтобы выиграть ему немного времени. Снейп ведёт себя так, как будто её там нет, приказывая Гарри — Гарри, а не своей родственной душе, — посмотреть на него.

Когда её пальцы нащупывают флакон в кармане, взгляд Снейпа стекленеет.