ДАРАГОЙ ДЕД МАРОЗ! (джен)

Глеб обнял Дашу со спины, заключая её в уютный плен рук, и поцеловал в светлую макушку.

— Глебушка, ложись без меня, — устало отозвалась Даша. — Я немножко посижу со своими старушками.

Глеб невесело усмехнулся и зарылся носом в мягкие кудри жены. Вдохнул цветочный аромат шампуня, ослабил объятия.

— Пойдём завтра сходим на площадь? — спросила Даша, методично раскладывая перед ноутбуком бумажки. — Говорят, администрация купила красивейшую ёлку, её вчера собирали.

— Ага, а потом ты опять вспомнишь про своих неразобранных старушек и посетуешь на то, что в сутках всего двадцать четыре часа, — с лёгкой укоризной сказал Глеб и сел с другой стороны стола. — Ну, умрут они, что ли, если ты рассмотришь их заявления после выходных?

— Ты же знаешь, у них зачастую никого нет, — вздохнула Даша и продолжила после внушительной паузы: — Когда я пришла в отдел социальной помощи, Клавдия Петровна меня успокаивала после первого рейда, что через пару месяцев я стану толстокожей и не буду переживать. Но что-то, видимо, не сложилось…

— Просто ты у меня самая добрая волшебница на свете, — улыбнулся Глеб и взял со стола пару официальных бумаг.

За Дашей был закреплён определённый территориальный участок, на котором проживало энное количество нуждающихся пенсионеров, людей, находящихся за чертой бедности, и просто одиноких стариков, пенсия которых выводила их в гордую номинацию «уровень доходов выше прожиточного минимума», но на деле самых несчастных в мире и никому не нужных. Даша доставляла им пайки к праздникам, ходила с рейдами, справлялась о расторопности прикреплённых волонтёров-студентов, бегающих в магазины и аптеки. И всё же цифра Дашиных старушек пугающе росла год от года, а количество субсидий и квот от местных органов управления катастрофически уменьшалось.

Глеб заглянул в первую бумагу: заявление стандартного образца в «Центр социальной поддержки района» об оказании материальной помощи.

Я, такой-то, прошу оказать мне… Сведения о семье — как правило, далее следовали пустые графы. Помощь прошу оказать на следующие цели… Потом вариации нехитрого перечня, который редко поражал изысканностью: ремонт канализации, водопровода, проведение отопления, протечка крыши, выход из строя забора, обвал крыльца. Во всех этих робких просьбах было что-то унизительное и печальное, что всегда одновременно раздражало Глеба и вызывало почему-то чувство вины.

Он всего в этой грёбаной жизни добился сам. Судьба хорошо испытала его на прочность, лишив в шесть лет всего того, что обычно достаётся среднестатистическому ребёнку по факту своего существования: мамы, семьи, тепла, любви. Реабилитационный центр со странным названием «Ёлочка», интернат, борьба за выживание. В девятом классе он по ночам в компании таких же отчаянно цепляющихся за жизнь ребят наладил вылазки на железнодорожную станцию, где часто случались авралы и требовалась срочная разгрузка вагонов. Спина ныла потом немилосердно, а чугунная голова не желала держаться на плечах во время уроков, но он закончил школу без единой тройки, а потом легко поступил в институт только лишь для того, чтобы была отметка о высшем образовании. Теперь он не разгружал вагоны — набиравшая обороты волна первых работяг вахтовым методом в столицу принесла в город небывалый за годы разрухи перестройки ажиотаж в спросе на умельцев-строителей. Сначала Глеб был на подхвате у дяди Володи — тот был мастером от бога, а потом, когда понабрался опыта и обзавёлся собственным инструментом, сколотил свою бригаду.

Он достаточно поработал на своё имя, теперь имя работало на него. Теперь он мог брать только очень перспективные и выгодные заказы, мог прицениваться и торговаться. Мог позволить себе отказаться от объекта вовсе, если сомневался в чистоплотности заказчика. Он надеялся, что Даша вышла замуж не за его деньги, а за него самого. Глеб верил, что их ждёт достойная старость, хотя, конечно, кто в тридцать семь говорит о старости? Но…

Как так получилось, что старость в цивилизованной стране вообще выглядела настолько убогой и печальной? С экрана телевизора бравые старушки вещали о том, что они бодры и веселы и готовы работать на благо Родины ещё хоть десяток лет, если вновь повысят пенсионный возраст. А возле мусорных баков рядом с домом Глеба и Даши была организована стихийная ярмарка добра для нуждающихся и стариков. Люди из соседних домов, а иногда и вовсе из других районов города, привозили сюда ненужные вещи и утиль, старую обувь и одежду. И надо сказать, ярмарка никогда не была завалена до предела: старики и старухи, в чистых стареньких пальтишках, вышедших из моды лет так эдак пятьдесят назад, с достоинством перебирали оставленные вещи, часто увозя что-то на саночках — если была зима — или на тележках — когда было лето.

Глеб перелистнул пару бумаг: все они были теми же самыми заявлениями.

— Вношу в базу, — не поднимая головы, сказала Даша. — Надеюсь, успею к Новому году служебку отправить. Так хочется, чтобы люди к празднику хоть что-то получили.

Глеб положил стопку заявлений, поднялся, поцеловал Дашу в подставленную щёку и побрёл в спальню.

Засыпая, он видел перед глазами скупые стандартные строчки печатной формы заявлений, в которые люди пытались втиснуть свои беды и отчаяния. Он не мог понять, что не даёт ему покоя, почему проклятые официальные листы не отпускают и стоят перед глазами. Он и людей-то этих не знал.

Где-то на границе сна и яви Глеб увидел себя в костюме Деда Мороза с огромной пачкой заявлений в красных рукавицах. Он сворачивал каждое заявление несколько раз, дул на него, сжимал, а потом выпускал с ладони бумажными снежинками в крапинку букв. Снежинки кружились в безмолвном танце, мельтешили хороводом, выстраивались в безликие фразы:

«проживающая(ий) по адресу…»

«Документ, удостоверяющий личность:»

«Материальную помощь прошу перечислять через:»

«Я, ____________________________________________________________________,»

(Фамилия, имя, отчество (последнее — при наличии))

Внезапно в этот парад строгих формулировок вклинился текст, написанный синей шариковой ручкой с пастой, которую следовало срочно заменить — на концах загогулин букв виднелись кляксы и жирные точки.

«Я, Доброхотова Мария Александровна…»

Вензелю заглавной Д мог позавидовать обладатель самого каллиграфического почерка. М казалась самим совершенством, а хвост строчной р изящно обвивался вокруг буквы.

Глеб вскочил так резко, что скинул с кровати кошку Марфу. Та спросонья недоумённо покрутила головой, запрыгнула обратно и свернулась калачиком на подушке Глеба в углублении, где только что была его голова. Глеб же выскочил к Даше и схватил со стола стопку бумаг.

— Глеб, ты чего? Что случилось? — с тревогой спросила Даша.

Он ничего не ответил, сосредоточенно перебирая документы.

— Это все? — спросил он спустя минуту.

— В смысле, заявления? — уточнила Даша. — Да, чуть-чуть осталось, тут работы на полчаса.

— Нет, — покачал головой Глеб. — Где остальные? Я держал в руках другие.

— Да ты можешь сказать, что случилось? — повысила голос Даша. — Глебушка, приснилось что? Ну эти я ещё не вбила в базу, а те, которые обработала, сразу откладываю, чтобы не запутаться.

Она показала рукой на кучку на колонке.

Глеб схватил пачку, перелистнул. Наконец, нашёл то, что искал. Впился глазами в строчки, чувствуя, что сердце сейчас просто выскочит из груди.

— Глебушка, что с тобой? — теперь шёпотом спросила Даша.

— Кто это? — протянул он ей лист. — Ты её знаешь?

Даша пробежала глазами строчки, пожала плечами.

— Конечно. Они же все мои. Это Мария Александровна, она в Заречном живёт. Весной, когда подтопление было, её почему-то даже не включили в списки тех, кому полагаются выплаты. То ли дом на умершего мужа, не помню сейчас… У неё полы все вздулись, телевизор из строя вышел, холодильник. Холодильник как раз недавно старенький соседи подарили, а вот на полы я уговорила её подать заявление на помощь. Там горе просто. Она, правда, больше всего переживает из-за телевизора, говорит, единственный её друг говорящий после смерти мужа был. Да тут уж не до жиру. Если выбьем ей минималку, уже хоть что-то.

— А где она раньше работала? — дрожащим голосом спросил Глеб, понимая, что не стоит пугать Дашу своим волнением.

— Не помню вот так сразу, Глебушка, — повинилась Даша. — Их у меня вон сколько. Она давно на пенсии, ей что-то около семидесяти. В бумагах-то я видела её место работы до пенсии, да сейчас разве вспомнишь. Может, санитаркой в больнице, может, воспитателем в садике… На тебе лица нет. Точно всё в порядке?

— Всё хорошо, малыш, — успокоил её Глеб. — Всё очень хорошо, родная…

* * *

— Входите, не заперто! — раздался неожиданно звонкий почти девчачий голос, и посетитель толкнул дверь, протискиваясь под низкой притолокой.

С минуту они разглядывали друг друга — старушка с короткой стрижкой абсолютно седых волос в кресле у окна и… Дед Мороз, смотрящийся нелепо в маленькой комнатке домика — кажется, такие именовали задними избами.

— Ну, здравствуйте, Мария… Александровна, — первым отмер Дед Мороз и сделал пару шагов вперёд. — Как живёте? Чем год заканчиваете?

— Ох, — подскочила старушка, — это что же? Вас Пенсионный фонд послал? Я сейчас чайку согрею, как чувствовала, с утра плюшек напекла. Сама-то я не охотница, да Васька уж больно их любит.

Под уютный говорок чайника и неспешный рассказ хозяйки стены дома, до этого настороженно следящие за неуместным гостем, слегка расслабились. Ходики на стене продолжили свой медитативный ритм, половицы попытались спрятать свои пузыри под аккуратные вязаные кружочками коврики, а старинный буфет радостно подмигнул дверкой, когда Мария Александровна потянулась к нему за вазочкой для варенья.

— Вишнёвое. Без косточек, — прокомментировала она, наливая варенье из банки. — Петя мой любил именно без косточек. Его нет вот уже третью зиму, а я всё косточки выковыриваю летом, не знаю, для кого, глупая.

Дед Мороз снял рукавицы, незаметно расстегнул шубу — жарковато всё же.

— Что, в бороде-то неудобно чай пить? — улыбнулась с пониманием Мария Александровна. — Снимай уж, не бойся.

Дед же мужественно поднёс чашку с дымящимся чаем к усам и шумно отхлебнул.

— Вкусно! — похвалил он.

— Так шиповник же. И боярышник. Сухая малина опять же. Куда её ещё? А так вот заварю, да и чаёвничаем с Васькой. Он, правда, больше молоко любит.

Вышеупомянутый Васька выпросил кусок плюшки и теперь с видимым удовольствием поедал угощение.

— Огурцы свежие страсть как любит, — поделилась Мария Александровна. — Петя его приучил. И вот плюшки. Никакой колбасы не нужно.

— А что, пенсия-то большая? — спросил Дед Мороз. — Хватает и на колбасу?

Мария Александровна посмотрела на Деда с укоризной.

— Да не жалуюсь. Нам хватает. Ежели ты, Дедушка, пришёл из-за того заявления в собес, так я уже сто раз пожалела о нём. Не надо нам ничего.

Дед Мороз посмотрел на пол, пробормотал себе под нос:

— Ну, расчёт шпутнованной доски ребята сделают после праздника, это я возьму под личный контроль. А пока вот…

Дед решительно поднялся и исчез за дверью. Впрочем, вернулся он даже быстрее, чем Васька успел досмаковать свою плюшку. Сначала в проём просунулся узкий край огромной коробки, а затем протиснулся и сам Дед Мороз, тщательно следящий за тем, чтобы его ноша не стукнулась о преграду.

«Ultra HD (4K) LED телевизор 65" LG 65UN73506LB», — было написано на коробке.

И действительно, уже через полчаса комнату наполнил голос ведущей, правдиво рассказывающей последние новости. Дед направил пульт на экран, переключил на какую-то мелодраму.

— Так, тут вот в инструкции всё сказано, как переключать каналы и всё такое, — подытожил Дед Мороз. — Да и потом, мои ребята помогут, если что. Я и сам ещё заскочу.

— Олени? — охрипшим голосом спросила Мария Александровна.

— Кто? Ребята мои? Ну, иногда олени, точно.

— У Деда Мороза есть олени… — слабо продолжила счастливая обладательница новомодного телевизора. — Или это у Санты? Ох…

И она заплакала.

Васька, бросив свой пирожок, вспрыгнул ей на колени, принялся тереться и мурлыкать, высоко задрав хвост, с укоризной посматривая на Деда, мол, старый ты пенёк, довёл старушку до слёз.

Дед Мороз и сам еле сдерживался. Дрожащей рукой он полез в карман своей шубы, достал пожелтевший листок в клетку, с вытертыми буквами на сгибах.

Протянул листок Марии Александровне, потом снял бороду, шапку и без сил упал на стул.

— Тридцать лет храню… Когда был мелкий, верил, что она мне на самом деле написала, ответила. И в Деда Мороза верил… Потом уже ребята в интернате просветили, что чудес не бывает. А я всё равно верил. Оно меня спасало всегда… Письмо… А на днях у жены на столе заявление ваше увидел. Навёл справки, сложилось всё… Спасибо вам. Вы мне вернули тогда веру в чудо.

Мария Александровна неверяще всматривалась в строчки письма, разлетевшиеся по страничке. Несколько строк, написанные от лица мамы к своему маленькому сынишке с уверениями о том, что она его очень любит, очень скучает и всегда будет смотреть на него сверху, с небес.

Вензелю заглавной Д мог позавидовать обладатель самого каллиграфического почерка. М казалась самим совершенством, а хвост строчной р изящно обвивался вокруг буквы. Ещё в школе ей в шутку советовали пойти в летописцы с таким вычурным почерком…

Да не сложилось. В институт она не поступила, не хватило буквально одного балла, а чтобы не сидеть на шее у мамы, пошла работать няней в детский сад, не стала возвращаться в родную деревню. Да так и осталась, проросла корнями. Потом подвернулась подработка — должность помощника воспитателя ночной смены в приюте «Ёлочка», куда привозили детишек со всей области на передержку, пока серьёзные дамы собирали все документы по опекунству или оформлению в детский дом. Дети пьянчуг — с недетскими глазами и какой-то истовой любовью к своим родителям, и дети-сироты, получившие свой статус внезапно.

Ко второй группе как раз и относился Глебушка, славный мальчик, очень домашний. Ему в «Ёлочке» было совсем не место, он выглядел здесь настолько нелепо, насколько вообще может выглядеть детство в казённых угрюмых стенах. Ему было шесть; его маму сбил лихач прямо на пешеходном переходе — мама лишь успела отшвырнуть от себя Глеба, которого держала за руку. С неделю малыш вообще ни с кем не разговаривал, потом стащил в столовой упаковку от печенья и написал на ней печатными буквами письмо маме.

Родных никого так и не нашли, потянулась нудная череда ожидания оформления мальчика в интернат — в «Ёлочке» детей никогда не держали больше полугода.

Глеб продолжал писать свои письма, которые сердобольные воспитательницы украдкой забирали из почтового ящика, висевшего в холле приюта для внутренних жалоб и предложений.

Маша знала об этих письмах, потому что пару раз лично находила такие же под подушкой Глеба, когда проверяла мальчишечьи палаты по ночам.

А потом была ёлка в вестибюле с нарядными огоньками и сладкие подарки от администрации города. Маша дежурила как раз в тот вечер, когда шорох фантиков не затихал до самой полуночи.

Наконец, когда дети более-менее угомонились, она прошла к столу в вестибюле с ночной лампой, чтобы сделать отметку в журнале.

Внимание её привлекла тень. Она хотела окрикнуть нарушителя, но сдержалась, угадав в свете лунного коридора маленького Глеба. Он на цыпочках подошёл к ёлке, что-то положил вниз, затем постоял минутку, задрав голову к самой макушке, а потом отправился обратно в палату.

Маша развернула очередное письмо. Нет, на этот раз оно не было адресовано маме, хотя всё так же было исполнено надежды на чудо.

«ДАРАГОЙ ДЕД МАРОЗ! ПРАШУ ТЕБЯ ОЧЕНЬ! ПУСТЬ МОЯ МАМОЧЬКА МНЕ НАПИШЕТ! Я ОБЕЩАЙУ СЕБЯ ХАРАШО ВЕСТИ, СЛУШАТСЯ. НЕ НАДО МНЕ ДРУГИХ ПАДАРКОВ Я ЖЕ НЕ МАЛЕНКЬИЙ. ПУСТЬ МАМА НАПИШЕТ ЧТО ОНА МЕНЬА НЕ ЗАБЫЛА. Я ОЧЕНЬ СКУЧАЙУ».

Кажется, строчки поплыли от Машиных слёз. Сон как рукой сняло, хотя она так мечтала сегодня выспаться.

Она достала тетрадный лист, вытащила из банки с карандашами ручку…

«Дорогой мой любимый Глебушка!..»

Вензель заглавной Д будто вытянул из души все струны, скрутил их, заставив звенеть строчками на тетрадном листе.