Пеппи не хочет взрослеть (гет)

Однажды Пеппи понимает — она больше не может поднять корову.

Да что там корову, она не смогла перенести с луга домой даже козу старушки Майи Ульссон, что живет по соседству с её виллой.

Внезапное открытие не очень пугает Пеппи, ведь это произошло не сегодня и не вчера, и, скорее всего, продолжается долгое время, но она не очень-то страдает без своей недюжинной силы, раз ничего не заметила. Жизнь на вилле «Курица» давным-давно спокойная и привычная: воспитанием воров и бродяг Пеппи уже не занимается, лошадь стала путаться под ногами не только на кухне, но и на террасе, поэтому у неё появился уютный сарайчик и теперь её не надо никуда перемещать, а местные жители привыкли к дерзкой девчонке и даже как-то прикипели к ней всей душой.

— Не бойся, мама, и даже так я не пропаду! — привычно шепчет она сама себе.

Но все же рассказывает о случившемся Томми и Аннике.

Они сидят на вершине их любимого холма и грызут яблоки, смотрят, как все вокруг погружается в осень. Скоро ребята будут пропадать целыми днями в школе, а Пеппи совсем немножко, но скучать без них одна.

Известие очень впечатляет Томми, он и искренне сочувствует Пеппи, и неожиданно рад:

— Теперь я буду тебя защищать! — довольно говорит он.

Пеппи фыркает. Защищать? Её? Пеппи Длинныйчулок — морскую разбойницу, грозу всех бандитов и негодяев, дочь негритянского короля? Она украдкой смотрит на Томми. Долговязый, нескладный мальчишка, он так вырос за лето, что внезапно Пеппи приходится приподнимать острый подбородок, чтобы посмотреть ему в глаза. Ей сложно представить, что Томми будет защищать её, но отчего-то эта идея не кажется такой уж и плохой. Это будет забавно!

— О, прекрасный рыцарь, — жеманно говорит она, — как же чудесно, что вы придете мне на помощь, если хутор Каттхульт пойдет войной на мое королевство. Я заверну недоеденную куриную ножку в мой надушенный платок и пришлю вам в благодарность! С моим верным слугой господином Нильсоном!

— Это совсем не удивительно, — перебивает её серьезная Анника. — У меня вот… Раньше мои куклы, и Гретта, и Эльза, были такие живые, такие настоящие, и играть с ними было здорово. А сейчас мне даже смотреть на них скучно. А твои деревянные ружья, Томми, давно ты в них играл? А что ты сказал мне про нашего работника Свена? Раньше для тебя он был самым веселым человеком на свете, а оказалось, что дурак и пьяница. — Она затихает, но спустя несколько мгновений печально добавляет:

— Мы просто повзрослели.

— Ну уж нет! — заявляет на эти глупости Пеппи. Выходит дерзко и задорно, ей самой отчаянно нравится, как звучит её голос, и она кричит еще громче в голубое сентябрьское небо, — Не-е-ет!!!

Звучный голос исчезает бесследно в прозрачном воздухе. Пеппи кидает огрызок куда-то в сторону и, не глядя на друзей, несется с вершины холма вниз, туда, где стелется сухой травой скошенный луг.

Пускай она больше не поборется с силачом Адольфом, который и сам растолстел и обрюзг за последнее время. Пускай их игры плавно перетекли в разговоры о разном. Пускай её огромные туфли на вырост стали почти как раз.

Пеппи не хочет и не будет взрослеть.

* * *

Однажды Пеппи соглашается на предложение старушки Майи помогать ей по хозяйству.

У Майи Ульссон большая семья, есть и дети, и внуки, и работники со служанками, и не менее большое хозяйство, в котором лишние руки никогда не помешают.

— Ну а чего ты бездельничаешь, Пеппи? Неужели тебе не скучно? — говорит она. — Ты же любишь животных. Смотри, какие у меня чудесные свиньи! А гуси и куры!

Гуси тревожно шипят и сердятся, Пеппи думает, что это им не нравятся её пестрое платье и рыжие волосы. Но когда это гуси хоть чем-то были довольны? И, на самом-то деле, ей и правда симпатичны и гуси, и куры, и милые поросятки, что родились у дородной и важной Августы. Да и старушка Майя очень ей нравится.

Её сундук с деньгами не опустел даже на четверть. Куда тратиться-то, кроме еды?

Но вот скука.

Противная и назойливая скука скачет за Пеппи по пятам. Раньше, когда она была… Нет, не маленькой, она ведь и сейчас просто маленькая девочка. Но все-таки раньше она всегда находила себе занятия, ей всегда было весело. А сейчас что-то изменилось. Томми и Анника то заняты учебой, то другими делами. Анника помогает по хозяйству маме, Томми часто пропадает где-то с отцом. А Пеппи…

Пеппи покормила лошадь, покормила господина Нильсона и перекусила сама. Вот и все её дела. Утренние, дневные и вечерние прогулки надоели, тревожить местных хулиганов совсем не хочется, поэтому предложение старушки Майи кажется ей увлекательной затеей.

Пеппи воспринимает все как веселую игру. Она совсем не замечает, как привыкает рано вставать, не обращает внимание, как здорово вечером после тяжелого трудового дня сидеть на террасе с Томми и Анникой, пить чай с пирогами и рассказывать им миллион смешных историй про величественную свинью Августу.

Ладошки грубеют от многочисленных ранок и мозолей. Анника притаскивает из дома стекляшку с какой-то заживляющей мазью, а Томми, судя по смущенному взгляду, неожиданно даже для себя самого вызывается нанести её на болезненные и кровоточащие ранки. Пеппи вдыхает сладкий запах прополиса, замечает покрасневшие уши Томми, и ей самой становится неловко. Его забота такая естественная, они привыкли заботиться друг о друге за эти годы. Но отчего же теперь от неё так тревожно?

Жизнь идет своим чередом, осень снова укутывает разноцветными листьями, опавшими яблоками, терпким запахом жженой травы и маленький городок, и виллу «Курица».

Пеппи все так же совсем не хочет взрослеть.

* * *

Однажды Пеппи осознает, что папа никогда не приедет и не приплывет за ней.

Еще вчера она, засыпая, мечтала о том, как станет морской разбойницей. Словно наяву искрилось на солнце море, мачты корабля рвались ввысь, а ветер натягивал паруса. Пеппи слышала крики чаек, как смешно переругиваются, подначивая друг друга, матросы, чувствовала соленое на губах и ликовала, что теперь-то она может все! И все ей принадлежит! И моря, и океаны, все острова и континенты, все сокровища! Не страшны ей ни бури, ни полный штиль, ни морские чудовища, ни бунты на корабле. Пеппи будет пить ром и захватывать чужие суда, а награбленное раздавать бедным. И пусть только попробует кто-то сказать, что морская разбойница Пеппи несправедлива! Будет с песком драить палубу как миленький.

Лошадь будет жить в трюме и есть апельсины, а господин Нильсон прыгать по канатам и дразнить кока. А когда Пеппи навестит виллу «Курица», то привезет Аннике драгоценные украшения, а Томми резные перочинные ножики и оружие…

Но почему-то именно на этом моменте веселье в её мечтах уступало место грусти.

Что же будет с её домом, пока она путешествует по свету?

Пеппи только вот недавно навела в нём порядок. Убрала пыль и паутину, повесила занавески и постелила ковры. Она даже выкопала из палисадника старушки Майи цветок, посадила его в глиняный горшок и поставила на окно. Сказала себе громко вслух:

— Дом.

Так странно, Пеппи жила здесь много лет и только сейчас поняла, что это такое — быть дома. Дикое и инородное раньше, сейчас это слово свернулось внутри теплой пушистой кошкой. Замурчало.

Вокруг и внутри стало так хорошо... что Пеппи рассердилась. На дом, на себя, на господина Нильсона, который пригрелся на новом лоскутном покрывале. Она хотела было выбросить цветок, но потом подумала: «Он-то в чем виноват? Сам только обрёл дом, ещё даже не прижился. И я его вот так бездумно выброшу?»

Она такая же бездомная и безродная будет болтаться по свету. А будет ли она чувствовать себя как дома на корабле? Каюты маленькие и неудобные, матросы шумные, а в долгом пути не хватает то фруктов и овощей, то пресной воды.

А кто будет помогать старушке Майе? Она, конечно, бодра и полна сил, и гоняет домашних не хуже молодых, но Пеппи знает, что к ней Майя привязана больше всего. Все её дочки вышли замуж да разъехались по городам и хуторам, остальные служанки глупые, словно морские губки. А Пеппи и трудится от души, и песню споёт, и историю смешную сочинит. Пеппи — золото, так ей говорит старушка Майя.

А Пеппи возьмёт и бросит и ее, и гусей, которые только к ней привыкли и перестали изображать шипящих анаконд, которых она видела в Африке, и светлейшую Августу, у которой пузо опять величиной с амбарное колесо. И уедет черти куда?

А Анника и Томми? Ладно Анника, у неё подружки, домашние хлопоты, учеба и рукоделие. Анника не пропадет. А вот Томми… Откуда-то Пеппи знает, что Томми будет скучать сильнее всех. И уехать от Томми равносильно предательству.

Пеппи засыпает в плохом настроении и всю ночь ворочается. Под затянувшийся ноябрьский дождь плохо спится и ей, и господину Нильсону. А утром она просыпается с ясной и простой мыслью:

Папа не приедет за ней. Не приплывет. Она его больше не увидит.

Легче и проще от этой мысли не становится, но становится спокойнее. Пеппи и так знала это, просто боялась честно сама с собой поговорить. Ведь так не бывает спустя столько лет. Папа или действительно утонул, или забыл о ней, а может, и правда стал негритянским королем. А разве может король вот так вот бросить свои владения? Да даже обычный человек связан, словно лианами, разными важными, зримыми и незримыми обязательствами перед другими, а уж что говорить про королей Южных Морей!

Пеппи отдает себе отчет, что мысли в голове — тяжелые, цельные. Очень взрослые. И ничего не может с этим поделать.

— Это просто мысли, — думает она, — они появляются и исчезают в голове без моего ведома. Словно на ярмарке в Виммербю — приехали, повеселились и уехали. На пелопонесских островах люди вообще не умеют думать и живут себе припеваючи. Я свободный человек: не хочу думать, значит, не буду!

Пеппи размазывает по веснушчатому лицу злые слезы и спешит собираться. Нечего расклеиваться, когда впереди такие важные дела, как подоить корову и покормить гусей.

* * *

Однажды на вилле «Курица» появляется зеркало.

Пеппи корчит туда забавную рожицу и смеется. Господин Нильсон забирается ей на плечо и тоже делает сложное лицо.

— Брысь, — прогоняет его Пеппи, — повеселишься, когда меня не будет дома.

Она внимательно рассматривает себя в зеркало. Старушка Майя недавно подарила ей платье и стеклянные бусы. В обновках Пеппи выглядит совсем иначе, чем обычно.

— Ты очень красивая, Пеппи, — говорит ей Анника.

Пеппи недоверчиво кривит брови. Да, ей нравится то, что она видит в зеркале. Там симпатичная девчонка с длинными рыжими косами и курносым носом. Дерзкая и смелая, уверенная в себе. Но это совсем не похоже на нежную красоту Анники и всех ее подружек. Они ж там все как куклы, мягкие локоны, шелковые платья, фарфоровая кожа. Когда Пеппи рядом с ними, она всегда боится, что неловким движением уронит и разобьёт одну из них. Вот шуму-то будет.

— Ты очень красивая, — восхищенно шепчет ей Томми.

И это очень странно, ведь, по мнению Пеппи, лучше бы он шептал это подружкам Анники, уж кто-кто, а они действительно красивы, но шепчет эти слова Томми именно ей. И смотрит. Взгляды долгие и тяжёлые, совсем как мысли про взрослую жизнь, но отчего-то в них больше сладости, чем страха и тревоги.

Пеппи собирает и слова, и взгляды, а ещё невесомые прикосновения Томми в воображаемую шкатулку и хранит их, словно драгоценности с древних затонувших кораблей.

* * *

Однажды случившись, беда приходит вновь и вновь. Холодной норвежской зимой старушка Майя болеет и кашляет, затянувшийся недуг никак не хочет отпускать её.

Пеппи дремлет у потрескивающего камина, подобрав под себя ноги, слушает сухой нехороший кашель. Теперь она часто остается ночевать в доме Майи Ульссон.

Ей не сложно принести больной воды или горячего молока, уболтать разговорами о своих путешествиях, если старушке плохо и не спится ночью. Майе легче, Пеппи спокойнее. В тысячу раз тревожнее ворочаться дома в своей кровати и гадать о том, что может произойти в её отсутствие.

Очередной приступ кашля стихает и растворяется в тишине дома.

Пеппи прислушивается к тревожному безмолвию и чувствует всем нутром, как что-то тяжелое и неотвратимое подбирается к её размеренной и спокойной жизни. Пусть давно она не вдыхала соленый запах моря и не ступала её нога на дерево палубы, Пеппи — бывалый моряк. Бурю и шторм она чует задолго. Вот и сейчас предчувствие вряд ли её обманывает.

Это похоже на байки матросов про чудовищно огромного кальмара, обитающего на дне океана.

Он дремал тысячу лет в кромешной темноте, и все забыли про его существование. Но вот зажглись в бездне два адских огонька, зло пробудилось и жаждет крови и разрушений. Тянет уродливые щупальца, всплывает из глубин. Скоро-скоро усеет он морское дно трупами и обломками кораблей! Пеппи слышит словно наяву, с каким хрустом ломаются мачты, и как кричат от боли и страха люди.

Из темных мрачных пучин дремы, её вырывает тихий стук в окно. Пеппи кутается в шерстяную шаль и идет встречать Тома.

Она не так уж и уверена, что это он. До хутора Майи сейчас не просто добраться: уже который день метет вьюга, сугробы словно непроходимые джунгли. Впрочем, это не пугало Томми раньше, он ловко прибегает к ней на лыжах в любую зимнюю непогоду.

Но самое главная причина неуверенности, конечно, то, что она вчера вспылила и выгнала Тома из дома. Ещё и прокричала что-то обидное вслед!

Пеппи краснеет то ли от стыда, то ли от возмущения.

Но, подумать только, этот наглый мальчишка спросил вчера, можно ли её поцеловать. Да-да, вот именно так и спросил:

— Можно я тебя поцелую?

А потом ещё и зарделся от смущения!

Пеппи, перебирая эти воспоминания в голове, вспыхивает не хуже вчерашнего глупого мальчишки. Как можно было подумать, что её могут волновать такие глупости?! Целоваться — самое нелепое, что могли придумать скучные и глупые взрослые.

Однако тревожное чувство не покидает её, пока она торопится открыть входную дверь. А если это не он? А вдруг Томми обиделся? А вдруг он больше не придет? Это что, придется идти за ним по сугробам и холоду и объяснять, что «борзый палтус» и «морской черт» вовсе и не ругательства? А сейчас ведь совсем не те погодные условия для таких литературных светских бесед!

Пеппи суматошно распахивает дверь и чуть не сбивает с ног замершего от ожидания Томми. Он стоит, раскрасневшийся от мороза, и, робко улыбаясь, не решается зайти.

— Я просто хотел изви…— начинает он, но Пеппи решительно тянет его за руку в дом. Она давно потеряла свою сказочную силу, но все знают, насколько она может быть упряма, если чего-нибудь да хочет. Лучше не спорить.

А затянув внутрь, вдруг сама встает на цыпочки и, зажмурившись для храбрости, прижимается губами к его губам.

Губы у Томми ледяные, да и сам он словно превратился в ледяную статую, не зная, что делать. Пеппи кажется, что она вся горит от неловкости, мокрый снег с одежды Томми словно шипит, соприкасаясь с её пламенеющей веснушками кожей, и она уже хочет отстраниться, но Том внезапно удерживает её в холодных, но крепких объятиях.

Все-таки преодолев страх и приоткрыв глаза, Пеппи видит его сияющий взгляд и вновь вспоминает два дьявольских уголька на дне океана и бесконечные длинные щупальца из своего сна. Взрослая жизнь хитрее, чем она думала. Она подбирается тихо, притворяется спокойной морской гладью, а потом ра-а-аз и тянет тебя на дно, и ты уже не хочешь сопротивляться её течению. Наоборот! Бурь и мифических кракенов боятся лишь салаги, а этот чувственный шторм точно ей по плечу.

«Что за нелепость! Так ведь проще, чем объяснять Томми все про палтусов и морских чертей — вот и все!» — успевает ответить она своему внутреннему голосу, прежде чем Том утягивает её в сладкий первый поцелуй.

Дверь так и остается нараспашку, но холода никто из них так и не чувствует.

* * *

Однажды Томми говорит:

— Я люблю тебя, Пеппи. Станешь моей женой?

Пеппи хочет отшутиться и рассказать очередную нелепую и смешную историю. О том как где-то далеко люди никогда не женятся и поэтому живут дольше и счастливее.

Но Томми смотрит так серьезно, что она теряется.

Томми уже не Томми, а Том Сеттерген. Он красивый, крепкий и мужественный. А ещё у него такая добрая улыбка, что сразу понятно — перед тобой хороший, светлый человек. Все подружки Анники, конечно, в него влюблены.

Но он почему-то ходит всюду за Пеппи. Чинит ей прохудившуюся крышу, привозит сладости с ярмарки. А когда умерла старушка Майя, именно он успокаивал её в своих объятиях.

У него самые ласковые руки, самые нежные поцелуи, и Пеппи ни капельки не сомневается, что его чувства взаимны, но все-таки, собравшись с духом, произносит:

— Конечно, нет! Не бывает таких историй, чтобы морские разбойницы становились примерными женами.

Каждое произнесенное слово отзывается внутри болью. Холодные осколки ранят и Томми, он недоверчиво хмурится и пытается разглядеть что-то в её глазах. Но Пеппи молчит, и смотрит лишь на цветущие яблони в саду.

Не дождавшись иного ответа, Томми уходит.

Пеппи очень обидно, что он не стал её уговаривать и убеждать, но, с другой стороны, она понимает, что так даже легче. Том весь соткан из любви и нежности к ней, даже когда он сердится или обижается — а ведь у него непростой характер, кому как не ей, Пеппи, это знать! — она чувствует тепло и бесконечную преданность. И все в ней отзывается на эту ласку и тепло. Начни он её уговаривать, и кто знает, чем закончится дело!

Но нельзя, нельзя этого допустить!

Кроме того, что Том родной и любящий, у него ещё светлая голова и твердая рука. Том много знает, многому научился у своего отца. Он умеет наводить порядок в городе, толкать вдохновляющие речи на городских собраниях, его любят и уважают люди. И кому как не ему в будущем стать мэром!

И Пеппи точно не вписывается в эти планы.

Она не может похвастаться фарфоровой белизной подружек Анники. Её цветастые наряды, которые она уже научилась шить сама, точно не соответствуют уровню городских модниц.

Да, она умеет печь самые вкусные яблочные пироги и кремовые торты во всем Висбю, Том уминает их только так, да и кофе варит отменный. Но вот организовывать светские обеды и присутствовать на них с чинным видом… Милый Томми, неужели ты серьезно?

Пеппи представляет, как сидит в одном из своих самых развеселых платьев за чашечкой кофе с нынешним мэром города и его почтенной супругой. Господин Нильсон, ехидно посмеиваясь и ловко жонглируя кофейником в кончике хвоста, подливает сей достойной даме ароматный напиток. Хотя постойте, не так уж и ловко. По прекрасному платью фру Ларсен расползается несимпатичное коричневое пятно, по лицу — ужас и недовольство.

С веранды доносится ржание лошади, той самой, что Томми подарит ей на очередную годовщину свадьбы (ведь он помнит, как горевала Пеппи по той, самой первой своей лошади). Грозный мэр вздрагивает, и пытается продолжить деловой разговор с Томом. Но господин Нильсон добирается и до него. С самым невозмутимым видом он вскарабкивается на плечо мэра и натягивает ему на голову свою широкополую шляпу. И смеяться теперь будет не лошадь, а сама Пеппи, потому что упитанный и чересчур серьезный херр Ларсен в широкополой шляпе смотрится очень уж уморительно!

А закончится это тем… А закончится это тем, что мэр погонится за господин Нильсоном с истошными криками «Ах ты мерзкая обезьянка!», а Том, который привязан к старенькому господину Нильсону не меньше, чем она, не выдержит и скажет что-нибудь недовольное самому мэру. А очень взрослые, не в меру серьезные мэры, как известно, не терпят никакого недовольства в свой адрес, и херр Ларсен не исключение, так что он обязательно выскажет что-нибудь Тому в ответ.

И тут уж не выдержит сама Пеппи.

Потому что господин Нильсон всегда может постоять за себя сам. А вот Тома, её прекрасного, благородного Тома, которого только она, Пеппи, имеет право отчитывать (и то без посторонних!), она будет защищать всеми возможными и невозможными способами.

Так что закончится для мэра званый обед тортом на голове. С самым вкусным кремом во всем Висбю! Впрочем, это не так уж и важно, когда этот самый наивкуснейший торт просто опрокинули тебе на голову.

Пеппи печально хмыкает. Она так ярко представляет себе эту картинку, что в ушах до сих пор стоит визг фру Ларсен, которой под шумок и общую неразбериху оскорбленный господин Нильсон выливает оставшийся кофе из кофейника за шиворот.

Ну уж нет, она слишком любит Томми, чтобы устраивать ему такое веселье.

Пеппи не плачет, хотя внутри у неё бушует море, волны горя и отчаяния то подкатывают к самому берегу, то отходят на глубину. Но все-таки не накрывают её с головой.

Кажется, она все-таки повзрослела. Раз рассуждает так хладнокровно и разумно, раз ставит счастье Тома выше своего счастья. Пеппи не знает, когда именно это произошло, возможно, когда они первый раз поцеловались, тогда, тёмной вьюжной ночью. Возможно, когда она была убита горем после похорон славной старушки Майи. А может, зрелость не что-то внешнее, что приходит к тебе серой взрослой унылостью, а страшненькое морское чудовище, что вечно живет внутри тебя и щекочет внутренности длинными щупальцами.

И вот однажды ему приходит время всплыть на поверхность и разнести к тем самым морским чертям всю твою привычную жизнь.

Кто знает, Пеппи не сильна в этих сложных философских рассуждениях, она просто понимает, что нужно делать — и делает.

Утерев все-таки выступившие слезы, Пеппи собирает чемодан.

* * *

Однажды…

Нет, это происходит не однажды, а вскоре после того, как Пеппи, собрав чемодан и оглядев прощальным взглядом виллу «Курица», грустно уходит по тоненькой луговой тропке куда-то вдаль.

Конечно, Томми догоняет её как раз у подножия того самого холма, на котором они часто коротали долгие, безмятежные деньки, будучи детьми.

Он рассержен и расстроен, но знает, что Пеппи иногда любит рубить с плеча. Несмотря на причуды и баловство, она всегда была разумнее и мудрее всех своих сверстниц, что Томми очень нравилось. Но иногда в ней просыпается чистое незамутненное детство, и Пеппи обижается по пустякам, дерзит и творит глупости.

Вот как и сейчас.

Впрочем, это Томми нравится не меньше, чем её мудрость и взрослость.

— Ты ещё такой ребенок! — догнав, нежно шепчет он ей в прикрытое рыжими завитками ухо.

В глазах Пеппи столько праведного гнева, что Томми очень рад, что Пеппи давным давно лишилась той недюжинной силы, которая позволяла ей с легкостью поднять корову. Томми намного легче коровы, так что если бы Пеппи была все так же сильна, то лететь ему красивее двукрылой рыбки обратно в сторону родного городка. А Пеппи, отряхнув руки, продолжила бы свой драматичный поход.

Но Томми давно сильнее и крепче. А в глазах Пеппи столько счастья и облегчения, которые легко можно разглядеть за самым праведным гневом, что Томми, не обращая внимания на возмущения, одной рукой взгромождает её на плечо, второй подхватывает чемодан — совсем легкий, полупустой, и куда только собралась без вещей? — и спокойно несет её обратно домой.

По пути он рассказывает, что все её страшные фантазии совсем не страшные. Что фру Ларсен на самом деле очень милая и приятная дама, и у неё столько разнообразных платьев, что она вряд ли так уж огорчится, если одно будет испорчено. Что серьезный мэр херр Ларсен сам любит подурачится и пошутить. Что лошадь они действительно купят и пускай она ржет себе в конюшне, сколько её душеньке угодно. А вот переводить просто так наивкуснейшие торты действительно страшно! Томми, между прочим, давненько уже никто не пек такого, а очень хочется.

Пеппи и плачет, и смеется.

Неразобранный чемодан так и остается брошенным в углу, пока её утешают поцелуями и нежностями, теми самыми, которые придумали глупые взрослые. Но её уже давно это не заботит.

Господин Нильсон, дремавший на покрывале (и, конечно, и не думавший никуда уходить вслед за Пеппи) начинает вертеться, приоткрывает один глаз и недовольно смотрит на возмутителей своего покоя, но потом успокаивается и засыпает вновь. Чтобы хорошо баловаться и шалить, нужно хорошо и отдыхать.

Уже поздно вечером, когда Томми, убедившись, что все хорошо, уходит домой, Пеппи сидит на крылечке и смотрит на весенний яблоневый сад, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Буря улеглась, все подводные чудовища спят глубоким сном. Лишь хитрый Кракен подмигивает Пеппи глазом-угольком.

«Оказывается, взрослеть не так уж страшно», — вдруг думает Пеппи. Да, бывает горько. Горько, когда ты понимаешь, что твоя сказочная сила — всего лишь детская фантазия. Горько, когда оказывается, что любимые и родные совсем не вечные, что они уходят и смотрят на тебя, кто с облачка на небесах, как мама, кто со дна океана, как папа. А кто-то даже и не смотрит, как Майя Ульссон, отрешенная и холодная, лежащая в гробу на дне погребальной ямы.

Горько меняться, наполнять свои дни осмысленностью вместо прежней свободы, горько жертвовать и преодолевать себя — вместо того, чтобы считать, что весь мир крутится вокруг тебя. Но в целом эта горечь и боль естественна и не отторжима от течения жизни. А значит, так же хороша, как безмятежность детства. И есть же в ней свое необъяснимое волшебство? Пеппи вспоминает долгие беседы со старушкой Майей, особенно искренние и душевные в последние дни её жизни, вспоминает незамутненное счастье Анники, очень мило располневшей в последнее время от первой долгожданной беременности, вспоминает, конечно, и родные объятия Томми — вот уж где точно есть волшебство.

Может быть, все-таки бывают такие истории, где морские разбойницы становятся счастливыми женами? Может быть, стоит расспросить славную Анику побольше обо всех этих званых вечерах и хороших манерах?...

«Так-так, — опомнившись, сердится Пеппи и грозит Кракену кулачком, — главное, не увлекайся! По сказаниям и легендам ты — чудовище, но твоих собратьев очень уж вкусно готовил один мой знакомый кок Альфред! Пальчики оближешь!»

Кракен, испугавшись, прячется на самое дно.

Цветущие яблони стоят в потемках, словно прекрасные невесты. Пеппи рассматривает их задумчиво некоторое время, что-то прикидывая в голове. Потом поправляет длинные разноцветные чулки и со вздохом встает.

Волшебство волшебством, а все-таки самые вкусные торты во всем Висбю сами по себе не появляются.