Ангел-хранитель (гет)

"Уж не совершила ли я ошибку?"

Настасья Филипповна стояла в дверях комнаты и с невыразимой нежностью смотрела на спящего мужа, на лице которого замерло почти детское выражение умиротворения. Он слегка причмокнул губами и перевернулся на другой бок, поплотнее кутаясь в одеяло.

"Милый, дорогой мой князь. Как бы не подвести тебя, как бы оправдать твои чаяния…"

С достопамятного вечера в доме Настасьи Филипповны минуло уже больше двух месяцев, но только недавно её душевное равновесие начало возвращаться в норму. Хотя каждый шаг и каждое слово по-прежнему были свежи в её памяти, Настасья Филипповна намного меньше думала о том, что произошло. Князь увез её в глухую деревню за сотни километров от Петербурга, где их никто не знал, и здесь безропотно держал свое слово: ходил за ней, терпел её истерики и капризы, лаской удерживал от опрометчивых поступков и ни разу — как обещал — не попрекнул.

Настасья Филипповна прекрасно понимала всю скандальность ситуации. Известная в городе содержанка — и вдруг вышла замуж за князя. Думал ли кто о том, что она не по своей воле жила в любовницах? Знал ли кто, что ей пришлось пережить в объятиях Афанасия Тоцкого? Уж кого волновали такие мелочи, а Настасья Филипповна с первого взгляда поняла — князь её прочитал как открытую книгу по одному только портрету. Много ли ей попадалось таких, как он? Ни одного и никогда. Имела ли она право этим воспользоваться? За прошедшее время она успела много передумать, но так и не нашла однозначного ответа.

Иногда ей казалось, что она сошла с ума, позволив чувствам победить разум. Разве могла она — такая распутная, что мужики приценивались к ней, словно к племенной кобыле — связать свою жизнь с порядочным человеком? Что князь порядочный, в том сомнения не было, и она знала, что он правда никогда её не попрекнет, но разве она хотела, чтобы он везде стал изгоем, чтобы потерял дорогу в приличное общество раз и навсегда, чтобы потом стал винить её в этом? Только в мечтах её рыцарь никогда ни о чем не жалел, а в жизни кто знает, как сложится? Попрекнуть не попрекнет, это точно, а пожалеть о том, что связался с ней… Уж сколько истерик она ему устроила. Как рыдала, как на коленях умоляла отпустить её к Рогожину, где ей место, как кричала, что ненавидит князя за его чистоту и невинность. Лев Николаевич терпел, уговаривал её, холил и лелеял, но на сколько еще его хватит?

Бывало, что его слова наконец начинали действовать. Тогда Настасья Филипповна становилась самым кротким и нежным существом на свете. В самом деле, она ребенком попала к Тоцкому, ничего в этой жизни не понимала, разве виновата она, что слушалась опекуна и делала все, что он велел? Некому было защитить её, некому объяснить, что правильно, а что неприемлемо. Не её поступки привели к тому, что душа начала чернеть. И не все было потеряно. Разве из-за чужой низости она должна была навсегда лишиться права на счастье?

Так менялись её чувства на протяжении этих двух месяцев, и князь терпел. В глазах его, несмотря ни на что, сквозили тепло и привязанность. Настасья Филипповна тонула в этих глазах и неизбежно начинала плакать, если слишком долго в них смотрела. Хоть истерика у нее перед тем была, хоть душевный разговор, а он обязательно её обнимал и гладил по голове.

"Это ничего, Настасья Филипповна, ничего, это пройдет… — тихо говорил он, словно повторял заклинание. — Это яд из вас вытекает, капля за каплей, вот увидите, скоро совсем ничего не останется, и раны заживут, и вы станете прежняя. Обязательно станете".

* * *

Думая о Парфене Рогожине, который так отчаянно хотел обладать ей, что готов был заплатить сто тысяч рублей, Настасья Филипповна понимала, что в его объятиях её непременно ждала бы смерть. Но за тем и собиралась с ним уехать, что не хотела больше жить. Только князь ей в глаза посмотрел и сказал: "Я вас честную беру, Настасья Филлиповна, не рогожинскую… Я вас люблю и за вас умру", — и она не смогла. Что-то внутри щелкнуло, сломалось будто, и она подумала: а не бог ли это наконец услышал её молитвы и послал ангела-хранителя?

На их свадьбу пришла поглазеть вся компания — Лебедев, Фердыщенко, Дарья Алексеевна, Ганечка, Коля и Птицын, даже сам Тоцкий… Толпы зевак собирались на улице. Не было только Епанчиных, но Настасья Филипповна знала, что Лизавета Прокофьевна послала слугу выведать, как все прошло. Церемония была скромной, без гуляний, и новоиспеченная чета уехала сразу после церкви, чтобы избежать разговоров.

Рогожин тоже пришел посмотреть. Сквозь толпу его черные глаза сверкали, как алмазы, и Настасья Филипповна боялась, что он что-нибудь выкинет, может, и вовсе бросится на них с ножом, но он только посмотрел и скрылся сразу, как обряд был окончен. В дороге ей все казалось, что она снова видит эти сверкающие глаза, и она тревожно оглядывалась, но вокруг были только сменяемые друг другом пейзажи.

Настасье Филипповне не хотелось ни ерничать, ни каким-либо другим способом смущать Льва Николаевича, и большую часть пути она молча смотрела в окно экипажа. Он с робостью наблюдал за ней, пока не набрался духу сказать тихо, но уверенно:

— Я очень рад, Настасья Филипповна, что мы с вами вот так сейчас едем. Это хорошо, что вы молчите, у нас еще будет много времени поговорить. Вы только знайте, что я очень, очень рад тому, как все обернулось, и ни о чем не жалею. Все именно так сделалось, как мне хотелось с тех пор, как я увидел ваш портрет.

Она даже не обернулась к нему, даже не посмотрела, но Лев Николаевич не расстроился. Он мягко улыбался, и она поняла, что хочет разрыдаться. Настасья Филипповна чувствовала себя отвратительной дрянью за то, что все-таки стала его женой.

* * *

Дом, что князь снял для них, оказался небольшим и уютным. К удивлению Настасьи Филипповны, к их приезду уже все было готово. Хозяйственных способностей в своем новом муже она вовсе не подозревала.

— Вы удивлены, Настасья Филипповна, а я предвидел ваше удивление, — улыбнулся Лев Николаевич. — “Как это он организовал все так грамотно?” — наверное, думаете вы. А я давеча спросил у Дарьи Алексеевны, что нужно обустроить для удобства, и она мне все объяснила. Нравится вам?

Он рассмеялся так простодушно и заразительно, что она тоже рассмеялась.

— Нравится, Лев Николаевич, очень нравится.

Настасья Филипповна не солгала. Дом был прелестным, а сад — и того лучше, хотя под снегом нельзя было разглядеть всю его красоту. Для нее князь выбрал просторную и светлую комнату с видом на озеро и березовую рощу. Решение уехать из Петербурга они приняли вместе, и теперь Настасья Филипповна с удовольствием смотрела в окно.

Если не считать её нервного возбуждения, особенно острого в первые два месяца, они зажили тихо и спокойно. Ближайшие соседи находились в пяти верстах, и их редко кто-то тревожил. По утрам они вместе завтракали, потом читали, после обеда выходили погулять. Если был снегопад, то занимались домашними делами. Князь не лез к ней с задушевными разговорами, но если ей хотелось выговориться, всегда был рядом и раз за разом повторял то, что ей так отчаянно хотелось слышать:

"Вы ни в чем не виноваты, Настасья Филипповна".

"Вы чистая, Настасья Филипповна".

"Вы мне честь делаете, Настасья Филипповна, а не я вам".

"Я люблю вас, Настасья Филипповна, и никогда в обиду не дам".

Настасья Филипповна слушала, наблюдала за князем и пыталась разгадать его сердце. Неужели и в самом деле такое чистое, неужели он искренне верил в то, что говорил? Иногда она нарочно смеялась, язвила в ответ на его ласки и грозилась написать Рогожину — всё хотела увидеть, как князь выходит из себя, но он обладал завидным терпением и ни разу не поднял на нее голос. Только грустен бывал, если она уж слишком паясничала, и тихонько бормотал, будто сам себя уговаривал: "Это в горячке теперь, в лихорадке, пройдет". Настасья Филипповна щурилась, смотрела еще внимательнее и пыталась прочитать в его лице разочарование, которое, она была уверена, непременно скоро наступит. Но каждый раз видела только теплое сострадание и покорность. Тогда ей становилось стыдно за свое поведение, она падала на колени и начинала молить о прощении. Несколько дней после этого ходила как шелковая, пыталась всяческим образом загладить свою вину, придумывала для Льва Николаевича разные маленькие сюрпризы, а потом снова начинала подозревать его в разочаровании, и все повторялось.

Она продолжала переписываться с Дарьей Алексеевной и в один из февральских дней узнала, что Афанасий Иванович после её отъезда наконец вздохнул свободно и обручился с Александрой Епанчиной. В ответное письмо Настасья Филипповна влила столько яда, на сколько только была способна, а после весь вечер рыдала. И сама не понимала, что её так расстроило, только остановиться не могла. То ли её мучил несправедливый триумф Тоцкого, то ли печалила судьба Александры. А может быть, злило, что на ней Афанасий Иванович никогда не хотел жениться, определив, что она годится только в любовницы.

Их связывали очень сложные отношения. До двенадцати лет она почти о нем и не слышала. Жила в одном из его поместий в семье управляющего как бедная сиротка, что он облагодетельствовал. Но однажды таки попалась ему на глаза и сумела вызвать восхищение. Тогда в её жизни произошли крутые перемены. Тоцкий дал маленькой Насте лучших учителей, а через несколько лет распорядился перевести в далекую глухую деревню, где иногда стал навещать… Настя не сразу поняла, где поведение Афанасия Ивановича переходит границы. Он и раньше сажал её на колени и ласково гладил, и раньше мог поцеловать в губы и лоб… Только когда он впервые стал развязывать ленты на её корсете, она испугалась, но сопротивляться побоялась еще больше. А потом уж ничего было не воротить. Теперь даже мысли о Тоцком вызывали в ней чувство брезгливости. И все-таки ей было неприятно, что он женится.

Собственная острая реакция очень огорчила Настасью Филипповну; снова случилась истерика. Лев Николаевич, как и прежде, снес её с терпением и покорностью.

— Да нужна ли тебе такая жена, что страдает из-за чужого брака! — рыдала Настасья Филипповна, бросаясь то к двери, то к окну. — Отпусти меня, князь, не мучай себя и меня! Ничем меня не исправишь, я — порченная, разве ты не видишь?

— Разве вы от любви к другому плачете? — возражал Лев Николаевич, мягко пытаясь усадить её в кресло. — Вы не такая, Настасья Филипповна…

— Да откуда тебе знать, какая я? Придумал себе образ и молится на него… А я — не святая, я распутная, уличная, не нужно было тебе жениться на мне! Разве не устал ты еще от моих капризов?

— Не говорите так, Настасья Филипповна…

И он вновь и вновь мягко убеждал её в том, что она ни в чем не виновата, что не нужно быть такой строгой к себе, и Настасья Филипповна то перебивала, то жадно слушала, от всего сердца надеясь, что он говорит искренне. И когда его слова начинали действовать, она снова плакала, но уже не в истерике, а тихонько, почти про себя.

— Выпила тебе всю кровь, Лев Николаевич, знала ведь, что так все и будет, а все равно за тебя пошла, эгоистка… Ты простишь меня, Лев Николаевич? Я буду стараться. Я ради тебя постараюсь забыть свое прошлое; я тебе буду верить, хочешь?

— Хочу, — тихо отвечал князь, и они сидели, обнявшись, в тишине, пока в комнате не догорала последняя свеча.

* * *

Зима сменилась весной, и Настасья Филипповна с удивлением поняла, что методы князя Мышкина работают. Стараниями Льва Николаевича груз, камнем лежащий на её сердце, с каждым днем становился будто бы легче. К маю её истерики почти прекратились, и она уже совсем не думала о том, чтобы уехать к Рогожину.

Чем больше времени Настасья Филипповна проводила с князем, тем сильнее убеждалась, что он вовсе не так наивен, как многим казалось. За простодушием и добротой скрывались острый ум и крепкий характер. Он понимал намного больше, чем все, кого она знала до этого, и разбирался в чувствах Настасьи Филипповны лучше, чем она сама. Его тактичность и мягкость укрощали самые жесткие вспышки её гнева эффективнее, чем любые крики и угрозы.

Хотя официально они были мужем и женой, Лев Николаевич ни разу ни словом, ни делом не дал ей понять, что хочет от нее чего-то, кроме дружбы. Он никогда не касался её против воли, не опускал сальных намеков или грязных шуток. Все это так разительно отличалось от того, к чему привыкла Настасья Филипповна, что она чувствовала себя не в своей тарелке, хотя совсем не скучала по прошлой компании. Впрочем, ей и не хотелось страстной любви от Льва Николаевича. Страсть не принесла в её жизнь ничего, кроме горя, и при одной только мысли, что кто-то вновь будет владеть ее телом, Настасью Филипповну передергивало от отвращения.

Чем спокойнее она становилась, тем сильнее ей хотелось порадовать Льва Николаевича. Он же, увидев, что ей становится лучше, захотел ровно того же. Настасье Филипповне по-прежнему претила мысль появляться в обществе, и тогда князь предложил отправиться за границу, где можно получить новые впечатления, почти не опасаясь встретить знакомых.

Решено было начать со Швейцарии. Настасья Филипповна мечтала увидеть место, где князь провел четыре года, лечась от падучей. Там их приняли очень тепло. Дети, с которыми князь был в прекрасных отношениях, с восторгом бросились в его объятия. Настасья Филипповна улыбалась, наблюдая за ними, и чувствовала гордость. К ней все относились с вниманием и почтением, в котором не скрывалось ни капли лицемерия, и её душа светлела от каждого доброго слова. Князь тоже выглядел крайне довольным.

Они много гуляли, наслаждаясь чудесными пейзажами вокруг, и почти не говорили о серьезном. Настасья Филипповна впервые почувствовала себя по-настоящему замужем, хотя между ними с князем по-прежнему не было никакой романтики. Но так приятно было прогуливаться с ним, держась под руки, как настоящая пара, и никто не смотрел на них, не тыкал пальцами, не шептал за спинами гадости. Иногда они устраивали пикник у подножия какой-нибудь горы, наблюдали за причудливой формой облаков и смеялись над птицами. Князь больше не казался ей ребенком. Настасья Филипповна начала понимать, что рядом с ней находится не просто настоящий человек, но настоящий мужчина: чуткий, внимательный и галантный. Это открытие испугало её, и она решила попытаться немного дистанцироваться, но не смогла. Общество князя манило её, как пчелу привлекает мед, и она еще крепче брала его под руку во время прогулок.

Однажды они решили прогуляться до водопада, который князь очень любил еще со времен своей жизни в Швейцарии. Солнце припекало, Настасья Филипповна одной рукой держала зонтик, а другую привычно отдала Льву Николаевичу. Он взял её бережно, немного погладил другой рукой и вдруг сказал, тепло глядя ей в глаза:

— Я очень рад, что вам понравилась здешняя природа, я всё боялся, что вам покажется некомфортно все время идти в гору. А мне невероятно хотелось вам показать все, что я люблю, мне это казалось необходимым, чтобы мы могли еще лучше понять друг друга. Я когда был болен, не мог сюда ходить каждый день, но когда становилось лучше, непременно ходил и чувствовал, как мне становится еще лучше — такое здесь место красивое, лечебное даже. И всё мечтал, как кого-нибудь приведу сюда, и ему тоже очень понравится.

Настасья Филипповна смотрела в его глаза и улыбалась.

— Мне очень нравится, Лев Николаевич, — только и смогла ответить она, хотя чувства ее переполняли, так ей было хорошо и спокойно рядом с ним.

Они пошли дальше и вскоре добрались до ручья, который в обычные дни можно было легко перешагнуть, но после дождя он разлился бурным потоком, скрыв все камни, по которым его можно было переступить. Лев Николаевич озадаченно посмотрел на Настасью Филипповну. Она решительно сказала:

— Нет, князь, обратно мы точно не повернем. Подумаешь, ручей! Промочим немного ноги, всего и дел-то. Даже весело.

Князь улыбнулся её авантюризму.

— Нет, Настасья Филипповна, давайте я вас лучше на руках перенесу.

— Меня? На руках? — она расхохоталась. — Да бог с тобой, князь, еще уронишь.

Он тоже рассмеялся.

— Не уроню, Настасья Филипповна, я вас беречь обещал и намерен держать свое слово.

Она продолжала озорно на него смотреть.

— А коли тяжелая?

— Да какая же вы тяжелая, вы как тростинка совсем, хрупкая, нежная.

Он вдруг покраснел и смешался, но Настасья Филипповна перестала смеяться.

— Ну, раз пообещал, попробуй.

Она подошла к нему, и Лев Николаевич наклонился, чтобы стянуть с себя ботинки. Оставшись в одних носках, он бросил ботинки через ручей и засмеялся. Настасья Филипповна тоже рассмеялась. Он решительно подхватил её на руки, и у Настасьи Филипповны перехватило дух. Его теплая шея оказалась совсем рядом с её губами, и она едва сдержалась, чтобы не поцеловать ее, только покрепче обхватила руками и положила голову на плечо, чувствуя, как непривычно быстро колотится сердце. Князь повернулся к ручью, пересек его в три шага и поставил Настасью Филипповну на землю. При этом их лица стали так близко, что оба замерли, с непривычным волнением глядя друг на друга.

Странный был момент. Настасья Филипповна готова была поклясться, что князь тоже хочет поцеловать её, но он не сделал шага вперед. Напротив, отстранился первый и выдохнул:

— Ну вот, не уронил.

Потом она подождала, пока он отойдет в сторонку, чтобы отцепить носки от штанов и выжать их. Ей показалось, что он нарочно нашел предлог немного спрятаться от нее, но это дало им обоим время привести свои мысли в порядок. Вернулся князь в прежнем веселом расположении духа, и они отправились дальше на поиски водопада. Правда, снова взять себя под руку Лев Николаевич как бы случайно не дал — он начал увлеченно рассказывать о своих воспоминаниях, активно жестикулируя.

Весь остаток пути Настасья Филипповна гадала, что все это значит, но не могла дать себе точного ответа. Только с тех пор она начала внимательнее приглядываться к князю, надеясь в его поведении найти то, во что ей так хотелось верить. Может быть, уже не одна жалость руководила им? Может, и он что-то чувствовал к ней теперь, когда она стала почти прежней? В том, что она сама ощущает что-то серьезное к князю, Настасья Филипповна не сомневалась и даже перестала отрицать.

После Швейцарии были Англия, Германия и Италия. Каждое новое место вселяло в Настасью Филипповну все больше теплых эмоций. Ей казалось, что сердце, почерневшее до копоти за время плена у Тоцкого, снова обретает живой алый оттенок. Она почти забыла о том, каково это — просто радоваться жизни каждый день и не строить ежедневных планов мести, гулять по улице, не вызывая любопытного шепота, не корить себя вечерами за прошлое. Настасья Филипповна чувствовала себя обычной, и это вызывало в ней непривычное ощущение стабильности. Она сама не замечала, как хорошеет с каждым днем. Выражение высокомерия и ненависти почти исчезло с её лица, уступая место природным доверчивости и простодушию, и если бы кто-то из петербургских знакомых увидел её сейчас, то легко мог бы вовсе не узнать.

Настасья Филипповна в полной мере наслаждалась жизнью. Только крепнущие чувства к князю вызывали в ней некоторое смятение. А потом в Риме они столкнулись с Лизаветой Прокофьевной и Аглаей Епанчиными, и встреча с ними окончательно расставила все по местам.

* * *

Настасья Филипповна и Лев Николаевич сидели на летней веранде ресторана и пили лимонад — жара стояла невероятная.

— Ба! Кого я вижу! Уж не князь ли это Мышкин с супругою? — раздалось с улицы.

Сердце Настасьи Филипповны похолодело. Она повернула голову и увидела тех из своих знакомых, кого меньше всего хотела бы повстречать. Князь быстро посмотрел на нее и встал, приветливо помахав дамам рукой. Они подошли ближе.

— Здравствуйте, Лизавета Прокофьевна. Добрый день, Аглая Ивановна.

Лизавета Прокофьевна бросила острый взгляд на Настасью Филипповну и повернулась к князю. Аглая кивнула и прикрылась веером.

— Уж совсем не ожидала тебя увидеть, голубчик, думала, ты давно сгинул где-нибудь в глухой сибирской деревне. А ты, я вижу, цветешь и пахнешь. Значит, по душе тебе пришлась семейная жизнь?

В её голосе сквозило неприкрытое ехидство, и она снова колко посмотрела на Настасью Филипповну. Лев Николаевич слегка покраснел, но решительно ответил:

— Да, я всем доволен. И Настасье Филипповне очень нравится Европа, правда, Настасья Филипповна?

Она только кивнула, не зная, как себя вести. Аглая решительно смотрела куда-то в сторону, и Настасья Филипповна опять почувствовала себя грязной, недостойной их общества. За эти месяцы она совсем отвыкла от такого обращения и теперь будто получила жесткую пощечину, что возвращает в реальную жизнь из мира грез.

— Уж прости, не смогла прийти на твою свадьбу, — сухо сказала Лизавета Прокофьевна. — Больно быстро все случилось. Только невеста собиралась выйти за другого — и тут на тебе, князь.

— Не надо, Лизавета Прокофьевна, — укоризненно начал Лев Николаевич, но Настасья Филипповна вдруг словно очнулась, и прежняя ненависть перекрыла в ней всю кротость и мягкость, которой она так долго училась.

— Отчего же не надо? И вправду, жених поменялся! Я очень довольна, что так повернулось. А что, Лизавета Прокофьевна, правду говорят, что ваша старшая дочь вышла замуж за Тоцкого? В таком случае поздравляю, блестящая партия. Уж я-то знаю, о чем говорю.

Лизавета Прокофьевна вспыхнула, и князь понял, что сейчас разразится буря. Аглая тоже это поняла.

— Маман! Хватит болтать, нам пора, нас ждут к обеду Зуровы. Всего доброго, князь, рада была повидаться.

Она слегка поклонилась и решительно потянула мать дальше по улице, по-прежнему не глядя на Настасью Филипповну. Лизавета Прокофьевна подчинилась. Князь растерянно сел обратно на стул.

— Не обращайте внимания, Настасья Филипповна, — тихо сказал он. — Лизавета Прокофьевна сущий ребенок, она не думает о том, что говорит.

— А по-моему, очень даже думает, — так же тихо ответила Настасья Филипповна. — Легко же ей оказалось задирать жену князя, даже стараться не пришлось. Не стыдно тебе, что твою жену так просто упрекать в легкомыслии?

— Вы же знаете, что не стыдно, я своего мнения не изменю. Они от непонимания себя так ведут, от светских условностей, и не знают, какое у вас на самом деле сердце чистое.

"А чистое ли?" — с тоской подумала Настасья Филипповна, но продолжать тему не стала.

Настроение было испорчено. Оставшаяся часть прогулки не принесла удовольствия, и супруги отправились в отель, погруженные каждый в свои мысли.

Настасья Филипповна думала про Аглаю. Вот уж где была прекрасная партия для князя — и красавица, и образована, и из приличной семьи. Не чета бывшей содержанке Афанасия Тоцкого. И про Лизавету Прокофьевну тоже размышляла — сколько еще им придется услышать подобных колкостей, вернись они в Петербург? Сможет ли она пережить их, не превратившись снова в злобную фурию?

С каждым шагом Настасья Филипповна, казалось, становилась все печальнее. Радость, владевшая её сердцем последние недели, испарялась, как морская вода на горячем песке. Перед тем, как расстаться у двери в комнату, она вдруг спросила:

— А правда, князь, что тебе при первой встрече очень понравилась Аглая Епанчина?

— Правда, — бесхитростно ответил он.

— Почему же тогда ты не женился на ней?

— Да я совсем ни о какой женитьбе не думал, Настасья Филипповна, сами видите — какой из меня муж? — Он рассмеялся. — Я только на вас мог бы жениться…

Настасья Филипповна замерла.

— Стало быть, только из жалости?

Князь спохватился, но было поздно. В глазах Настасьи Филипповны блеснули две слезинки, и она открыла дверь номера.

— Настасья Филипповна, простите, я не то хотел… неправильно выбрал…

— Не извиняйся, князь, все честно, ничего другого ты мне и не обещал.

И исчезла за дверью, только мелькнули складки пышного платья.

* * *

Слова князя ранили больнее, чем ожидала Настасья Филипповна. Ведь знала же, за кого и как выходит замуж, а все-таки неприятно закололо в сердце, что-то сжалось в груди в тугой узел и не хотело отпускать. Она тяжело опустилась на кровать и расплакалась.

Милый, добрый Лев Николаевич. Сдержал свое слово — ходил за ней, нежил её, берег и баловал, а как ей теперь справиться с тем, во что превратились её чувства к нему? Это была не глубокая благодарность за спасение из пропасти. Нет, что-то намного более сложное, острое ощущалось теперь внутри. Эти недели в Европе невероятно сблизили их, и Настасья Филипповна как никогда ясно поняла, насколько счастлива была с ним все эти дни. Никогда за всю жизнь она не чувствовала себя такой счастливой. И не хотелось ей больше думать о том, что говорят люди. Лев Николаевич был прав — ничего они не понимали ни в ней, ни в ее жизни, ни в их отношениях с князем.

"А еще его за идиота держала, — думала Настасья Филипповна, пытаясь вытереть слезы с лица, — а сама не идиоткой ли оказалась? Глупая, глупая дурочка".

Чувство любви и отчаяния разрывало её, и она все-таки разрыдалась. В дверь постучали.

"Ну, вот еще не хватало".

— Кто?

Получилось со всхлипом.

— Впустите меня, Настасья Филипповна.

— Не хочу никого видеть.

— Мне нужно поговорить с вами, я не то… вы не поняли… Впустите меня, пожалуйста, не то я буду ломать дверь.

Эта фраза прозвучала так странно из уст князя, что Настасья Филипповна от удивления перестала плакать и решила открыть. Лев Николаевич был бледен и взволнован, но без колебаний вошел внутрь.

— Я не хотел вас обидеть… ну что же вы… вот, возьмите, — он протянул ей платок.

Настасья Филипповна взяла его и промокнула глаза. Князь набрал в грудь воздух и вдруг зачастил:

— Я правду сказал, что никогда не думал жениться; с моей болезнью жениться нельзя, это неправильно и нечестно. Но как только я ваш портрет увидел, я понял, что только с вами мог бы связать жизнь, что вы такая же, как я, сломанная, что нам, может быть, суждено спасти друг друга... Я такой, как в Швейцарии, вас никогда не видел, и я наслаждался, глядя на вас, и сердце мое разрывалось от любви и счастья, когда я видел, какая вы довольная, как светитесь изнутри… Я любил вас все это время вовсе не из жалости, Настасья Филипповна, а за то, какая вы есть, когда улыбаетесь и смеетесь… Я понял, что совсем не ошибся в вас, что вы намного лучше, чем хотели всем показать, и что, может быть, это я не достоин вас, хотя вы и думаете по-другому. И за все время нашего брака со мной ни разу припадка не было, вы разве не заметили? Я почти здоровый стал, и это только ваша заслуга… Ну и пусть, что было тяжело сначала, я знал, на что иду, и был готов к этому, зато теперь вы тоже вылечились, Настасья Филипповна, и вам не нужно больше плакать… пожалуйста, перестаньте… Вы в моей жизни новый смысл открыли, и я прежде ничего подобного к женщине не испытывал... Я ради вас на все готов, Настасья Филипповна, я вам уже говорил это, и ничего не изменилось с тех пор, может быть, я только еще больше укрепился в этом…

Он говорил немного сумбурно, но Настасья Филипповна жадно ловила каждое слово, и с каждым мгновением лицо её светлело, слезы перестали катиться из глаз.

— На все готов? — переспросила она с надеждой. — И не боишься, что мы чем-то большим станем, чем просто спаситель и спасенная?

— На все готов, — повторил князь. — Не боюсь.

И тогда Настасья Филипповна сделала шаг вперед, обвила шею князя руками и прислонилась губами к его губам. Он вздрогнул сначала, но потом ответил на поцелуй, запустил руки в её волосы и так прижал к себе, что она почувствовала себя марионеткой, покорно выполняющей действия кукловода. Ноги подкосились от непривычной слабости, но то была приятная слабость, и она закрыла глаза, окончательно растворяясь в князе и поцелуе.

* * *

Утром они первый раз проснулись в одной постели. Настасья Филипповна с невыразимой нежностью смотрела на мужа. Он отвечал ей робкой улыбкой.

— Знаешь, князь, — тихо сказала Настасья Филипповна, протягивая ему руку, — ты меня своей добротой и любовью от смерти спас. Я думала — обманешь, как все, не выдержишь моей боли. А ты сдержал свое слово, излечил меня, и теперь я тебе пообещаю: отныне это я буду ходить за тобой, буду беречь и баловать тебя, холить и лелеять. Ты от меня больше ни одного грубого слова не услышишь. Теперь я стану твоим ангелом-хранителем и никогда ни за что не предам. Я буду любить тебя до самой смерти, Лев Николаевич, и по-другому не бывать. Аминь.

Его улыбка стала еще светлее, и он притянул жену ближе к себе в объятия.

Лев Николаевич сдержал свое слово. А затем и Настасья Филипповна сдержала свое.