Капля (джен)

— Хотите подсказку?

Лабораторный журнал, микроскоп и образцы отложены. Сегодня я не работаю.

Я упорно верчу в руках небольшую конструкцию. Состоит она из бруска, в который вставлено несколько металлических прутьев, закольцованных и переплетённых между собой. На прутья надета верёвка со сковывающим перемещения деревянным шариком. Задача заключается в том, чтобы высвободить верёвку.

Вроде бы не надо быть гением пространственного мышления, чтобы это сделать, но вот уже который час у меня ничего не выходит.

— А если бы от решения этой головоломки зависело моё выживание? Нет уж, решу сама. Без подсказок.

— Гляжу, вы серьёзно настроены, — профессор Любимов улыбается снисходительно. — Может, всё-таки небольшую наводку?

— Игорь Петрович…

— Ладно-ладно. Давайте просто секрет фирмы?

— Игорь Петрович!

Он посмеивается.

— Вообще-то я пришёл сказать, что мы выходим из Солнечной системы.

— Как? — широко открываю глаза. — Уже?

Я готовилась к этому несколько лет, но сердце всё равно пропускает удар. Холодными пальцами подтаскиваю к себе камеру.

— Идёмте, а то всё пропустим. В такой ответственный момент все должны быть в сборе.

В командном центре находятся остальные, а именно: Клеона Пэйс, наш вышколенный армейской подготовкой командир, и Набик — второй пилот. Мы с профессором Любимовым занимаем свои места.

— Покидаем Облако Оорта, — отчитывается Набик.

— Замедляемся, — сообщает Пэйс. — Идём пятьдесят семь, пятьдесят пять…

В иллюминаторах всё тот же пейзаж: чернильное ничто и далёкие, но ясные звёзды. Честно говоря, набило оскомину. Да и мы выглядим посреди всего этого крайне противоестественно, как ни посмотри.

— Дорогие коллеги! — возбуждённо говорит профессор Любимов, заставляя вздрогнуть от своего трубного голоса. — Нам выпал бесценный шанс открыть эпоху межзвёздных полётов! Осознаёте ли вы всю важность момента?

Пэйс хмыкает.

— Я осознаю, что мы самые настоящие инопланетяне. Первые.

— Главное, чтоб не последние, — бросает Набик.

Профессор Любимов цокает с упрёком.

— Сплюньте, друг мой. Только не на панель приборов.

* * *

Набик решает отметить наш успех на широкую ногу и достаёт из закромов пиццу. Профессор Любимов чёркает что-то на планшете. Я до сих пор мучаюсь с головоломкой, будто от этого и правда зависит жизнь.

В кают-компании пасмурной тучей появляется Пэйс.

— Проблемы со связью. По графику мы должны были получить сообщение пятнадцать минут назад, но ничего. Единственное, что смогла — сама отправить отчёт о текущей ситуации.

Набик не доносит до рта кусок желанной пиццы.

— Не думаю, что есть повод беспокоиться, — сдержанно говорит он. — Сами же знаете, ретрансляторы в порядке. Скоро всё получим.

Пэйс странно косится на нас и уходит. Набик переводит задумчивый взгляд на пиццу и, словно в одночасье лишившись аппетита, откладывает её в сторону.

* * *

— Вот где наше светило астрофизики, — обхожу расположившегося в кресле профессора Любимова с камерой наперевес. — Скажите что-нибудь мудрое. Нас будут смотреть дети.

Он поднимает голову от планшета и недовольно шевелит усами — не любит, когда отвлекают. Что ж, мне тоже не доставляет особого удовольствия снимать документальные фильмы. Но протокол обязывает, да и, как ни крути, это наш моральный долг как первопроходцев.

— Уважаемые дети, вы и так понимаете больше взрослых, поэтому никого не слушайте. Особенно меня.

— Это мы вырежем, — устало присаживаюсь напротив. — Выдумывайте мудрость заново, профессор.

— Вы лучше нашего младшего пилота донимайте. Он горазд поболтать, — я молчу, но не отступаю. Профессор Любимов потирает подбородок. — Что ж… Вот вам: изучайте космос, дети, и вы никогда не узнаете, что такое скудость воображения. Ну а это, в свой черёд, никогда не позволит вам страдать от главного бича человечества — скуки. Готов кадр?

— Так-то лучше, — подношу камеру к планшету. — А что вы пишете? Не покажете? Всем хочется знать, как работают настоящие учёные в нестандартной среде.

— Да пожалуйста. В данный момент я прогнозирую вероятность вспышки на Альфа Центавра-би, когда мы подойдём к ней ближе всего.

Гляжу на расчёты через дисплей камеры. Потом отвожу аппаратуру в сторону и выключаю.

— Игорь Петрович, — пытаюсь звучать уверенно, — напишите слово… «дом».

— Зачем?

— Просто. Напишите.

Профессор Любимов поджимает губы, но открывает чистую вкладку и пишет. Какие-то каракули. Весь предыдущий лист исписан такими же нечитаемыми символами. Я точно знаю, как выглядит каллиграфический почерк Игоря Петровича Любимова, и это — не он.

Разворачиваю планшет, лежащий на чужих коленях, к себе и быстро пролистываю историю записей. Неразборчивое письмо началось примерно час назад.

— Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно… А в чём, собственно, дело?

Он даже не понимает, что пишет чепуху, — думаю я, и мне становится дурно.

— Вы не чувствовали ничего необычного за последний час? — спрашиваю, пытаясь найти в ящике обеденного стола тонометр. У нас их два, и один, насколько мне помнится, лежал тут. — Головокружение, тошнота, нарушение координации, онемение конечностей?

— Дорогая моя девочка, — хмурится профессор Любимов, — может, вы всё же объясните…

— Я не могу дозваться Пэйс, — слышу Набика через переговорный наушник. — Все срочно идите в командный центр. Тут… Короче, идите и сами увидите.

Профессор Любимов порывается подняться, но я останавливаю его, строго подняв указательный палец.

— Сидите здесь до моего прихода. Не делайте резких движений. Лучше… Сатурацию себе померяйте!

Вынимаю из поясной сумки пульсоксиметр и вручаю его профессору Любимову. С тяжёлым сердцем отправляюсь в командный центр.

* * *

С порога задаю вопрос:

— Что за срочность?

— А где Любимов?

— Ему плохо.

Набик резко разворачивается в кресле пилота и проводит ладонью по жёсткому «ёжику» на голове.

— С чего это? Он здоровее нас вместе взятых.

— Да не знаю. У тебя что стряслось?

Набик кивает в сторону.

— Там.

Выглядываю в левый иллюминатор. В принципе, нет разницы куда смотреть. Мы расположены в постоянно вращающемся гравитационном модуле, поэтому за стеклом всё в движении. Поначалу я ничего не вижу. Но вдруг…

Модуль делает ещё пару оборотов, и тогда мне удаётся рассмотреть это.

Параллельно нам метрах в двухстах летит свинцового цвета… гигантская капля? Она объёмная, густая, как будто маслянистая, наподобие нефти. И летит она с такой же скоростью, что и наш корабль. Вернее, не летит. Кувыркается.

— Что за… — удивлённо выдавливаю я. — Это чёрная дыра? Или эта, как её?.. Нора кротовая?

— Если бы, — за спиной раздаётся вздох. — Ни один из спектрометров ничего не даёт. Я не могу сказать, что это, из чего оно состоит и почему движется с такой бешеной скоростью. То есть, если бы мне надо было охарактеризовать этот объект только с помощью приборов, я бы сказал, что его не существует.

— Чертовщина… — не могу оторваться от ужасного в своей необъяснимости зрелища. — Где Пэйс?

— Я пытался с ней связаться, но она, видимо, сняла наушник.

— Поищу её на камерах.

Собираюсь идти, как Набик просит:

— Отправь ко мне Любимова.

— У него неожиданно развилась дисграфия. И мне кажется, это только начало.

Уже на выходе из командного центра слышу тихое:

— Твою ж…

* * *

По камерам выясняю, что профессор Любимов до сих пор сидит там, где я ему наказала оставаться. Внешне он выглядит вполне здоровым. Связываюсь, чтобы выяснить: говорить он может, и даже сатурацию померил. Всё в норме. Значит, потерпит ещё минут пять. А я пока верну командира нашего корабля на его законное место и заодно прихвачу из медотсека аптечку.

Отыскиваю ноги Пэйс на пятой камере. Это её личная каюта. Сразу же направляюсь туда.

— Командир, — стучусь о косяк и, не дожидаясь ответа, вхожу. — Вас уже обыскались. Вы экстренно нужны в командном центре.

Приглядываюсь к ступням лежащей на койке Пэйс.

— Командир.

Отодвигаю занавеску.

На Пэйс надет шлем виртуальной реальности. У каждого из нас есть такой. В неделю нам показано не менее шести сеансов «на природе», чтобы поддерживать эмоциональную стабильность и снижать психологическую нагрузку от длительного пребывания в космосе. По-моему, не слишком помогает, но всё равно: для сеансов есть специально отведённое время, и время это — личное.

— Командир! — похлопываю по чужой лодыжке. — Немедленно прерывайте сеанс, у нас чрезвычайная ситуация!

Ответа нет. Заснула, что ли?

Я решаю отключить шлем самостоятельно, но нигде не вижу пульт. На самом шлеме тоже есть кнопка выключения, поэтому пытаюсь её нашарить. Нечаянно пальцы касаются места, где пластик обхватывает голову. Там нет ни малейшего зазора.

Степень обхвата регулируется в индивидуальном порядке, так, чтобы было комфортно. А то, что передо мной, далеко от комфорта. Это фактически удушение.

Пытаюсь отключить или расслабить шлем — ничего не выходит. Система зависла, превратившись в ловушку.

— Командир! — трясу за плечи, и всё безрезультатно.

Затаив дыхание, опускаюсь на колени. Проверяю сердцебиение. Ничего не чувствую.

Страх сковывает, а мысли в голове ворочаются как-то уж очень медленно.

Заторможенно поворачиваюсь. Оглядываю каюту на предмет чего-нибудь тяжёлого и крепкого. Нахожу только огнетушитель, его и беру. Прицеливаюсь самым острым краем в район лба и ударяю по шлему. Ещё, ещё и ещё…

Требуется около десяти ударов, чтобы расколоть корпус. Под ним вижу белое лицо. Зрачки не реагируют на свет. Аккуратно стаскиваю Пэйс на пол и расстёгиваю на ней комбинезон. Бежать за дефибриллятором слишком долго.

Придётся так, руками.

Вдыхаю потяжелевший воздух и будто ныряю на глубину.

Тридцать компрессий, два нагнетания.

Тридцать компрессий, два нагнетания.

От ужаса, что я опоздала, сводит скулы и холодеет в животе. Мне кажется, я вижу свой самый страшный кошмар.

Мертва, думаю я. Но Пэйс начинает хватать ртом воздух.

Даже после первого успешного выхода в космическое пространство я не чувствовала такого головокружительного облегчения…

Похлопываю Пэйс по щекам, чтобы привести в себя, и отползаю в сторону. К мокрой от пота спине липнет одежда.

А Пэйс приподнимается на локтях и смотрит на меня потемневшими глазами.

* * *

— Набик.

— На связи.

— Я нашла Пэйс.

— Ты… плачешь?

— Нет. Послушай. Она… она чуть не задушила себя.

— Что?!

— А потом меня.

— Господи… Где она сейчас?

— Я вколола ей успокоительное и привязала к койке в каюте.

— Она нужна мне здесь!

— Ты слышишь меня, Набик? Она меня едва не убила! Сейчас я возвращаюсь к Игорю Петровичу. Пэйс выбывает. Бери на себя командование полётом.

— Чёрт. Ясно. Понял. Присылай Любимова, если он в состоянии. Эта дрянь стала ближе.

— Что-то не так, Набик. Что-то плохое…

— Да. Но не сопротивляйся.

— … Что ты сказал?

— Говорю, мы справимся. Только успокойся. И иди к Любимову. Это приказ.

* * *

Профессор Любимов сидит в кресле лицом к иллюминатору. Я вижу только его седовласую кудрявую макушку.

— Игорь Петрович, — кликаю. — Как вы?

Не отвечает. Поднимает руку и указывает на стекло. Или на что-то, что находится за ним.

Подхожу к креслу, присаживаюсь, ставя аптечку на пол — удивительно, но я не помню, как заходила в медотсек. Вглядываюсь в иллюминатор в поиске той самой капли.

— Тоже заметили, Игорь Петрович? Что это, по-вашему?

Оборачиваюсь, чтобы заглянуть ему в лицо, и в ужасе отшатываюсь от открывшейся картины.

В кресле сидит не всемирно признанный учёный-физик, а полоумный старик с абсолютно безумным взглядом и растянутым в глупой улыбке ртом, из которого тонкой нитью тянется слюна. На комбинезон натекла уже значительная лужа.

Профессор Любимов в приступе немого восторга тычет пальцем вперёд.

У меня трясутся губы.

Закрываю глаза и медленно провожу холодной ладонью по лицу в попытке успокоиться.

Я космонавт. Биолог. Один единственный на миллиарды километров вокруг.

И я не поддамся страху.

— Так, Игорь Петрович, сейчас вы встанете и последуете за мной, — мягко увещеваю и делаю попытку поднять неразумного ребёнка в два раза тяжелее меня. — Пойдём в медотсек, там я вас хорошенько осмотрю на аппарате, и вы немного отдохнёте.

Мы без неприятностей преодолеваем расстояние до коридора, как внезапно раздаётся стук. Нас вместе с мелким хламом, разложенным по кают-компании, придавливает к стене да с такой силой, что не получается вздохнуть. Профессор Любимов испуганно мычит. Я жмурюсь и стискиваю зубы. Перегрузка жуткая.

— Аварийное выключение гравитационного модуля, аварийное…

Механический голос повторяет это снова и снова. А на ум приходит жуткая догадка. Набик…

Откуда же ещё можно отключить модуль?!

Постепенно появляется невесомость.

— Набик! — зову через наушник. — Набик, ответь!

На другом конце то, чего я так боюсь. Тишина.

Надо что-то решать, и срочно.

Ловлю пролетающую в воздухе скакалку, с которой Пэйс в свободное время занималась упражнениями.

— Игорь Петрович.

Бездумно озирается. Понимает ли он, что находится в космосе?

— Мне нужно идти в командный центр, а вам стоит остаться здесь. Я привяжу вас вот этим к креслу, — показательно кручу скакалку, — иначе вы можете случайно себе навредить. Вы поняли?

Глупое мычание.

Судорожно вздыхаю. Делаю всё, как и сказала. Я не могу поступить иначе. Без профессора мы не выполним часть исследования, а без Набика — не вернёмся домой.

Переборов сопротивление чужого тела, туго затягиваю скакалку. Теперь профессор Любимов точно себе не навредит.

Начинаю двигаться в командный центр.

Боюсь загадывать, что там увижу.

Запрещаю себе думать слишком много. Двигаюсь дальше.

Тело болит. По затылку как будто ударили битой. В глазах сухость, а кожа влажная и липкая — аварийная сигнализация отключила все вентиляционные системы.

На путь уходит почти шесть минут. Шесть минут, за которые могло произойти что угодно.

Набик обнаруживается пристёгнутым в кресле пилота и без сознания. Проверяю реакцию на свет. Кажется, всё более-менее в норме.

Надо бы положить его на бок, но как я сделаю это в невесомости?

«Так неправильно», — твержу, но всё равно надавливаю на болевую точку над верхней губой, чтобы побыстрее привести Набика в чувства. И это не помогает.

К горлу подступает ком. Как же не хочется оставаться сейчас одной!

Принимаюсь отчаянно хлестать Набика по щекам, пока не раздаётся болезненный вскрик.

— Набик! — обхватываю его лицо.

— Я жив? — осоловело моргая, спрашивает он и пытается потереть красные щёки.

Нехило я приложилась. У самой руки болят.

— Жив, жив! Ты отключил гравитационный модуль. Как это произошло?

— Глянь… — Набик указывает вперёд, как недавно это делал профессор Любимов. Я с гулко бьющимся сердцем перевожу взгляд на лобовой иллюминатор.

— Почему оно так странно движется?

— Думаю… В его перемещениях есть какая-то логика.

Я знаю, что Набик хочет, но не решается сказать. Поэтому озвучиваю за него:

— Оно… живое?

— Эм, не в нашем обычном понимании. Но, вероятно, да.

Гигантская капля танцует перед кораблём, вращается и темнеет, темнеет, темнеет, сокращая между нами расстояние.

— Фактически эта штука преследует нас. Но если на данном этапе мы сменим маршрут, то пойдём по слишком крутой траектории, что может стать необратимым для миссии. Или для нашего возвращения домой. Если мы, конечно, планируем возвращаться…

Мне нечего на это ответить.

— Раз с тобой всё хорошо, я с Игорем Петровичем в медотсек. Его срочно надо осмотреть на аппарате. Пока не включай модуль, иначе хуже сделаешь.

Набик останавливает меня, схватив за локоть.

— Это подождёт.

— Это не может ждать!

— Не психуй. Послушай меня. И сядь для начала.

Сердито усаживаюсь в кресло первого пилота и пристёгиваю ремень, болтающийся в воздухе чёрной змеёй.

— Когда, ты говоришь, Любимову поплохело?

— Около полутора часов назад.

— Пэйс начала странно себя вести примерно в то же время. Помнишь, она пришла в кают-компанию? Выглядела так, будто её кто-то смертельно обидел.

Я догадываюсь, к чему ведёт Набик. Мы, конечно, всегда друг друга понимали, но сегодня превзошли сами себя.

— На них влияет это?

Как по команде, смотрим на каплю, которая и не думала прекращать расти.

— И на нас с тобой. Я же не просто так отключился.

— У меня, например, всё в порядке, — пожимаю плечами. — Никаких помутнений, странных мыслей. Как видишь, я в себе.

— Уверена?

— Набик, — упрямо смотрю в карие глаза, которые кажутся мне непривычно яркими в свете панели приборов. — Я уверена…

— Но?..

Какой проницательный.

— Та головоломка. Вы с Пэйс решили её за несколько минут. А я не могу решить её целый день.

Набик смеряет меня недоверчивым взглядом.

— Необходимо связаться с Землёй, — неожиданно говорит он. — Пусть ответа мы не скоро дождёмся, но они должны знать о текущей ситуации. Ты можешь сделать это, прежде чем уйдёшь в медотсек?

После непродолжительных размышлений о плачевном состоянии профессора Любимова тяжело киваю. Всем я всё равно не помогу — разорвусь.

Надеваю наушники и пододвигаю микрофон. Набик включает усилители.

Когда сообщение отправлено, он предлагает прослушать последний отчёт бывшего командира. Это хорошая идея. Может, мы найдём хоть какое-то объяснение происходящему.

На весь командный центр раздаётся знакомый голос:

— …не успели дойти до Облака Оорта… Произошла авария в отсеке жизнеобеспечения… Система очистки воздуха необратимо повреждена, уровень углекислого газа стремительно растёт. Мы включили резерв и приступили к ремонтным работам, но неизвестно, сколько времени уйдёт на реконструкцию поглотителя… Отмечается ухудшение самочувствия всех членов экипажа: у нас кружится и болит голова, режет глаза… Наибольшая спутанность сознания наблюдается у…

Я ударяю по кнопке звука. Голос стихает.

Набик озвучивает мои мысли:

— Срочно отправляйся в отсек жизнеобеспечения. Проверь уровень углекислого газа. Кажется, мы нашли ответ!

Выхожу из командного центра. Двигаться — невыносимо тяжко, но я себя заставляю. Хватаюсь за поручни на стенах и с силой отталкиваюсь.

Вот я и в отсеке.

Технические шкафы стоят открытые. Не могу различить надписи на них. По памяти нахожу датчик углекислого газа. Кажется, он показывает девять процентов.

Ещё немного, и мы умрём.

Хочу включить наушник, но суечусь и случайно его вынимаю. Он отплывает от меня сантиметров на тридцать. Я протягиваю к нему руку и цепляюсь взглядом за костяшки пальцев. Рассматриваю их. Морщась, облизываю, чтобы убедиться.

Кулаки у меня разбиты в кровь.

Где это я так?..

Разворачиваю ладони вверх и натыкаюсь на странные полосатые кровоподтёки на коже. Словно я долго и сильно тянула какую-то упругую верёвку.

С сосущим под ложечкой чувством осматриваю комбинезон. Он весь в бурых засохших брызгах.

— Набик, — собственный голос враз становится жалобным и тонким. — Не молчи. Ты там? Набик…

Перед глазами резко возникают страшные картины. В ушах — чьи-то крики.

Я такого не видела… Я такого не делала!

Я думала, что пыталась помочь.

Темнеет. Это гаснут лампы?

Почти на ощупь добираюсь до командного центра, продираясь сквозь вязкий воздух, и слабыми руками открываю люк.

Набик по-прежнему сидит в кресле пилота и выжидающе на меня смотрит. С ним — всё хорошо.

— Ну что? — спрашивает он.

— Ничего, — просто говорю я и возвращаюсь на место Пэйс. — У тебя… кровь из носа. Дать что-нибудь?

— Ерунда, — отмахивается Набик и вытирает кровь рукавом. — Пока ты ходила, у меня появилась теория насчёт этой штуки. Это своеобразная естественная регуляция космоса. Он очищается от нас. Не хочет, чтобы мы летали чёрт знает где и занимались чёрт знает чем. Вполне благоразумно с его стороны, как считаешь? Раз мы собственную планету так засрали, на что же мы способны здесь, далеко от дома?

Неопределённо хмыкаю, пристёгивая ремень.

— Или летим мы вовсе не в космосе, а в симуляции.

Мысленно добавляю: «И авария у нас на корабле учебная».

— Бана-альщина, — тянет Набик.

— Уж простите. Я и головоломку Игоря Петровича не смогла решить.

— Да забудь о ней, — флегматично советует он. — Всё же я склоняюсь к тому, что это космическая очистка. Я совсем не боюсь. Ты тоже не бойся.

Странные мысли у Набика. Но я его понимаю, потому что думаю о том же.

— Мне было приятно с тобой летать, — говорит он.

Я отвечаю:

— Взаимно.

Беру повисшую в невесомости мёртвую руку Набика в свою. Крепко сжимаю.

Больше мы не говорим. Мы покорно летим в гигантскую свинцовую каплю.

И из всех головоломок мне сейчас хочется решить только одну: это тоже моя галлюцинация или капля действительно существует?