Юрик и небо (джен)

За окном шумела жизнь. Прямо под подоконником кошка гнала чрезмерно назойливого кавалера, чуть дальше тёть Айгуль яростно хлестала ковёр, выбивая из него вековую — не младше — пыль. Недалеко от неё перекрикивались ребята: Витька и Васёк опять спорили, кто из них капитан. Пробежали мимо окна Машутка и Оксанка со своими дочки-матери-сестрицы. Мелкие! Скучные! А где-то совсем далеко ветер трепал густую гриву степи.

«Первая труба может наполнить бассейн за 45 минут, а вторая — за 30. За сколько времени наполнят бассейн первая и вторая трубы вместе?»

Солнце заглядывало в комнату, теребя выцветшие синие васильки на обоях и материны платья, вывешенные на верёвке от стены к стене на аккуратных вешалках-плечиках. Когда Юрик малым был, между ними часто прятки устраивались. А мать потом ругалась: вдруг попортят — как ей потом заказчицам в глаза смотреть?

«Первая труба может наполнить…»

Юрик сунул карандаш в копну вьющихся русых волос и повозил им по голове, словно пытаясь выудить решение задачи снаружи, а не изнутри неё. Не помогло. Тогда он поболтал в воздухе босыми ногами, снова поставил их на перекладину между ножками стула и в третий раз перечитал задачу.

БАМ! БАМ!

— Го-о-ол!!!

Витька и Васёк, кажется, перестали спорить. Матч начался…

Юрик сердито пыхнул носом и зажал уши ладонями. Не до игр!

Перед ним маячили годовые контрольные и перевод в шестой класс. Не то чтобы Юрику угрожала позорная участь второгодника, едва перебравшегося через порог начальной школы, — он не был отличником, конечно, но и в отстающих не болтался. Однако именно математика имела для него особую важность. Математика, а через пару лет — физика и, наверно, черчение, но в его важности Юрик пока не был уверен.

Анна Адилевна говорила, что и его хорошо бы выучить, когда придёт время, но она про всё так говорила. Нудная она была, Анна Адилевна, но ученики её любили. Даже распрощавшись с начальной школой, они бегали к ней между уроками, а иногда и домой — на чай с абрикосовым вареньем.

Физика, черчение, наверно… А математика потом пополам поделится: на алгебру и геометрию. И по каждой из них Юрик твёрдо вознамерился получить пятёрки, которые помахивали бы красными хвостиками в его документах в укор тройке по русскому. Ах да, ещё физкультура! Но там ни у кого проблем не было, кроме сопливого очкарика Коленьки из дома напротив.

По физкультуре Юрик всегда имел заслуженную пятёрку. Вот сдаст физику с математикой — и поступит в лётное училище, как отец когда-то.

Юрик ещё раз пыхнул, дорешал наконец одним махом задачу — вроде бы даже правильно — и уставился на полку над столом.

Там у него стояли две самые важные вещи. Спереди — солдатик. Старый-престарый, ещё из отцова детства, рыжеватый и потерявший штык от винтовки. Сзади — пожелтевшая фотография, которую солдатик прижимал к стене, замерев в почётном карауле. С фотографии на Юрика глядел отец — высокий, улыбающийся, с такими же вьющимися волосами и до щёлочек смеющимися глазами.

Он носил форму капитана авиации. На блёклом снимке она казалась грязно-серой, но Юрик помнил: форма у отца была ярко-синяя, с блестящими пуговицами и значками.

Прошло уже много лет, а эти значки всё ещё холодили и царапали пальцы при каждом воспоминании.

Тогда был вечер. Юрику недавно исполнилось семь, и он готовился к школе. Лето заканчивалось, и самолёты, подобно перелётным птицам, собирались куда-то на юг.

— Что там? — спросил Юрик у отца, когда они поздним вечером сидели на крыльце, возле открытой двери подъезда.

Отец долго молчал, выдыхая в небо острый сигаретный дым. Серые облачка растворялись уже в паре метров над крыльцом, оставляя чистым бескрайний простор. Небо, небо. Глубокое, чернильное, с ярко-сиреневыми кляксами заката на западном берегу и белыми зёрнышками близких звёзд. Зёрнышки эти выстраивались в узоры, и Юрику казалось, что по ним можно вскарабкаться как по скале высоко-высоко — туда, где сидит, болтая единственной ножкой, усталый месяц.

— Там, Юрик, ничего нету, — сказал наконец отец, отбросив сигарету в жестяную банку и тут же взявшись за новую.

— Тогда зачем вы туда летите?

— Чтобы здесь что-то было.

— Ну-у! — протянул Юрик. — Здесь-то тоже ничего нет.

И правда! Городок Жамбыл, где они жили, стоял посреди степи, за многие километры от мира. Добраться сюда можно было только по узкой дороге, протоптанной тяжёлыми грузовиками. Десяток домов в четыре этажа и пять подъездов, три улочки деревенских домиков, арыки, маленькая школа, врачебный кабинет и здание штаба. А кругом — одна только степь.

— Не скажи, Юрик. — Отец усмехнулся и потрепал его по взъерошенным волосам. — Здесь есть ты и мама. Акация здесь есть.

Юрик всмотрелся в сумрак. Перед домом действительно стояла старая акация, развесившая свои узловатые ветви на полдвора.

— Тюльпаны, — продолжал отец, глядя в густой вечерний воздух далёким взором, — маки, соседские абрикосы, Настенька и Зинаида Мелентьевна… А там, на юге… там, Юрик, совсем ничего нет. Только чёрная от пожаров пустыня. Карту видел? — спросил отец неожиданно буднично.

— Видел.

— Так куда мы летим?

— На юге… Пустошь Огнеходцев, верно?

— Верно, Юрик. Так вот, там нет ничего. И если мы не полетим, то и здесь ничего не будет.

Наутро отец ушёл. Когда Юрик проснулся, его уже не было. Лишь солдатик, один из двух, стоял на табуретке возле Юриковой постели.

Они вернулись через месяц. Лётчиков, казалось, стало вдвое меньше. Мать вместе с Настенькой и Зинаидой Мелентьевной, женой и матерью отцова штурмана Сергея, засели в кухне. Сам же Юрик, вместе с другими ребятами из их дома, расположился на ветвях акации. С неё лучше всего было видно дорогу от штаба, откуда обычно возвращались их отцы.

Их самолёты стояли далеко в поле, больше не светло-серые и блестящие, а чёрные, покрытые копотью. А лётчики шли, медленно и тоскливо, однако, когда кто-то из детей спрыгивал с акации с криком «Отец!», «Папа!», «Батя!», один из них обязательно улыбался и ускорял шаг.

Юрик сидел, сидел, сидел… Наконец, когда на небо выплеснулся весь суточный запас чернил, вплотную к акации подошёл майор Никифоров. Его дочь, шестнадцатилетняя Людмила, недавно уехала поступать в медицинское училище — майору вообще нечего было делать рядом с акацией. Но он, как выяснилось, пришёл к Юрику.

— Мать дома?

— Дома.

Юрик спрыгнул на землю и хвостом поспешил за майором. Тот постучал в дверь квартиры и вдруг подался назад, когда на него выскочили сразу и мать, и Настенька, и Зинаида Мелентьевна.

— Что? — странным высоким голосом спросила Настенька, зачем-то обхватив руками свой живот. — Погибли?

Майор Никифоров прикрыл на пару секунд глаза, а потом сухим военным голосом сообщил: самолёт Алексея Лисицына и Сергея Тарасова был сбит над Пустошью Огнеходцев. Тарасов погиб на месте. Тела Лисицына обнаружить не удалось.

Юрик хотел сказать: это значило, что отец жив! Но почему-то, посмотрев на Настеньку, мальчишка промолчал. Взрослые бы с ним не согласились — они всегда судили слишком уверенно и резко.

Вот уже пять лет Юрик ни с кем не делился этой мыслью. Его отец был жив, забыт где-то в Пустоши Огнеходцев. Поэтому-то Юрик и хотел стать лётчиком — чтобы однажды тоже полететь туда, где раньше не было ничего, а теперь был отец. Юрик хотел найти его.

Поэтому он и решал ненавистные задачи с трубами, землекопами и всякой другой ерундой, тщательно следя, чтобы людей всегда было целое количество, а не дробное, а велосипеды не катались со скоростью реактивного истребителя.

Но вот сегодняшние задачи остались позади. Юрик захлопнул тетрадь, сунул карандаш в стакан и, провентилившись сквозь строй материных платьев, выскочил в прихожую. Там он нацепил кепку и сандалии и выбежал за дверь. Оттуда — по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и, наконец, из холодного подъездного мрака — на залитую душным светом улицу.

Мальчишки уже исчезли — наверное, их только-только загнали делать уроки. Акация была занята старшими, Жекой и Томкой, которые не будут рады соседству. На скамейке сидели со своими куклами тёть Айгулина Машутка и Оксанка, Настенькина и Сергеева дочка. Пока кто-нибудь из кудахчущих неподалёку соседок не попросил поиграть с девочками, Юрик живо юркнул в тень между сохнущих простыней и выбежал за пределы городка.

В живот ему сразу ударила степь. Шумная и светлая, она перекатывалась бледно-зелёными волнами и шуршала тысячами кузнечиков. Вдалеке проступал серый туман — горы где-то севернее. От них и по диагонали вправо наползал ветер, колыхавший траву.

Юрик заскочил в заросли и, поднимаясь над ними не больше, чем на полтора носа, зашагал вперёд. Вокруг перемахивались длинными крыльями стрекозы, справа вальяжно барражировал большой полосатый шмель, на мелких жёлтых цветочках устроились белые бабочки.

Узкая тропинка вилась зигзагом, уводя всё дальше и дальше. Наконец, заросли расступились, открыв словно бы отдельное поле внутри степи.

Слева протекала нитка степного ручейка, около городка прыгавшая в арык, а вокруг раскинулась слепящая краснь. Тюльпаны. Много-много ярко-красных цветов рассыпалось по берегам. Изредка они перемежались жёлтыми или белыми точками, а в одном месте Юрик как будто увидел синий, точь-в-точь как отцова форма. Синих тюльпанов не бывает. «Наверное, это какой-то другой цветок», — сказал себе Юрик и пошёл дальше, стараясь не наступать на цветы.

Найдя относительно бестюльпанное местечко, Юрик плюхнулся на землю и растянулся во весь рост. Травинки кололи спину, а прямо над головой нависла отклонившаяся веточка ближайшего куста. По ней неторопливо шествовал большой блестящий жук. Юрик наклонил веточку, чтобы тот перешагнул на соседний куст, а потом отогнул её в сторону. Не веточки с жуками его интересовали.

Юрик смотрел выше, в безоблачное небо. Ослеплённый буйной светлой степью, он видел небо не голубым, каким оно должно было быть, а терпко-синим. Оно нависало над Жамбылом и всем Восточным материком как огромное ватное одеяло, но в то же время совсем не имело пределов. Среди бескрайней синевы прятались зёрнышки-звёзды, готовые просыпаться в вечерние чернила. Далеко-далеко, где небо смыкалось с землёй, срывались вниз бурные голубые водопады, с края которых, как говорили, можно было разглядеть другие парящие материки.

А где-то на юге это же небо нависало над Пустошью Огнеходцев, и там, быть может, так же всматривался в его синеву отец. Быть может…