До дна очами пей меня (гет)

— Сюмбюль-ага!

Внезапный оклик заставил его остановиться, и от неожиданности он чуть не выронил из рук поднос с едой, который нёс в комнату Гюльнихаль.

— Нигяр-калфа, — откликнулся Сюмбюль, окидывая её сердитым взглядом из-за едва не случившегося несчастья. — Я сейчас очень занят. В чём дело?

— Думаю, тебе стоит найти другое занятие. С твоей любимой подопечной сейчас Дайе-хатун.

Сохранить бесстрастное выражение лица оказалось непросто. Нигяр-калфа стояла прямо перед ним и уже не в первый раз намекала на свои домыслы.

Дайе-хатун тоже подозревала его. Намереваясь узнать, продвинулся ли он в поисках убийцы, она нашла его подле Гюльнихаль и едва не увидела, как он держит ту за руку. По одному виду хазнедар было всё понятно.

Её всевидящий взгляд застал их обоих в одинаковом волнении, и в тот же миг они стали виновными в том, что было совсем безобидно.

Аллах, помилуй, и ведь уже после того случая его вновь видели сидящим на краю её кровати. Гюльнихаль не возражала, когда он садился рядом или приобнимал её, помогая привстать на постели. Однако Дайе-хатун могла иметь что-то против, застань их за подобным.

— Именно, — согласился он. — Я сегодня очень занят. Не могла бы ты отнести это вместо меня?

С многозначительным взглядом Нигяр-калфа забрала поднос у него из рук.

— Конечно. Следующий поднос с едой должен будет отнести кто-то другой. И все остальные тоже.

— Да?

— Дайе-хатун принесла радостную весть. Валиде Султан нашла для Гюльнихаль мужа. Как только она встанет на ноги, состоится свадьба.

— Действительно радостная весть, — вымученно улыбнувшись, ответил Сюмбюль. — Тогда проследи, чтобы будущая невеста не голодала, — добавил он строго.

Нигяр-калфа молча кивнула, и он пошёл прочь. Если здесь ему больше нечем заняться, он найдёт другие дела.

Или, быть может, на некоторое время он спрячется в своей комнате, пока, наконец, к нему не вернётся рассудок.

Сюмбюль жил в окружении красавиц, думать о которых не имел права. Его работа заключалась в том, чтобы присматривать, но не засматриваться, а глаза научились подмечать то, что порадует других.

Будто что-то изменилось бы, осмелься он на большее. Женщины никогда его не заметят и не разглядят в нём мужчину.

Ведь он не мужчина.

Он заставил себя довольствоваться такой жизнью, поскольку шансов изменить судьбу было крайне мало. И так бы он и сошёл в могилу равнодушным и покорным господам, если бы Она не вошла в стены гарема.

Мария не выделялась среди остальных. И удивительным образом именно это привлекло его внимание. Вечно шикающая на более прямолинейную Александру, хорошо знающая своё место, понимающая, что лучше склонить голову и делать так, как скажут.

Умная девочка. И довольно симпатичная, если её принарядить. Никаких амбиций, их ей пришлось буквально внушать.

— Хюррем убьёт меня!

— Приди в себя, — рявкнул он, раздражённый тем, что девочка, выбранная на роль конкурентки для новой фаворитки, судя по всему, оказалась слишком кроткой. — Ты смеешь противиться воле нашего падишаха? Он сделал свой выбор. Нужно подготовить тебя, пойдём со мной.

Приказ на неё не подействовал.

— Сюмбюль-ага... Мне страшно.

— Чем ты отличаешься от Хюррем?

Сам султан Сулейман отдал это распоряжение, и желания Хюррем ничего не могли исправить. Но злость, которую он ощутил после первого отказа Гюльнихаль, растаяла на глазах от её несмелого признания. Когда он заговорил снова, его голос стал мягким и уговаривающим.

— Она родила шехзаде и стала султаншей. Может, и тебе повезёт. Если ты забеременеешь, то станешь Гюльнихаль Султан.

Она улыбнулась. В её широко распахнутых от ужаса глазах загорелись хитрые искорки.

Гюльнихаль была красива и запретна, как и все остальные девушки. В том, что она находилась в его комнате, втайне обучаясь исламу под его присмотром, не было ничего страшного. Как и в том, чтобы стоять рядом с ней и тихо нашёптывать ей на ухо идею о соперничестве.

Сюмбюль встревожился, замешкался, когда услышал приказ Ибрагима-паши подготовить её к хальвету, но отмахнулся от этих чувств, приняв их за обычное беспокойство. Девушка ведь была мила, вела себя как сущий ангел, а для коварных устоев гарема это было слишком.

Всё, что впоследствии с ней произошло, останется на его совести, ведь именно он толкнул её прямиком на опасную дорожку.

Он оставил дурное предчувствие без внимания, поскольку в нём не было смысла. Её красота — ничто. Он мог сопровождать её на золотом пути, не испытывая при этом ни малейшего укола ревности — не было повода. Он мог смотреть на Гюльнихаль и не видеть её.

Угроза нависла над ней прежде, чем он понял, в какой опасности находится сам. Хюррем доказала, что не остановится ни перед чем, дабы сохранить расположение Повелителя, и никакая привязанность не сможет уберечь Гюльнихаль от её гнева.

В том была его вина. Помощь изувеченной Гюльнихаль выпала на его долю, и он считал это справедливым, не более. Как и то, что изо дня в день он приходил к её постели, взяв на себя очищение и перевязку её ран.

— Бедняжка Гюльнихаль. Тебе не стоит плакать из-за этого, — утешал он её, стирая влажной тряпицей кровь с её щеки.

— Не зови меня так, — прошептала она. Больше, чем произнесла за последние дни. — Теперь я не заслуживаю этого имени.

— Ш-ш-ш, что за вздор! Ты поправишься, и будешь с гордостью носить имя, которое заслуживаешь.

Она только покачала головой, сдерживая всхлипы за плотно сжатыми губами.

— Я всего лишь Мария. Как бы я хотела оказаться дома, там со мной такого никогда бы не произошло.

Его собственные застаревшие раны вдруг снова открылись.

Когда-то у Сюмбюля было другое имя. Но со временем оно стёрлось из памяти, как и имена его родителей, братьев или сестёр, если они у него были. Тот прежний мальчик умер на столе, под ножом. Когда же он открыл глаза, на свет появился Сюмбюль.

— Ты не Мария, — произнёс он строго, но ласково. — Марии больше нет. Ты Гюльнихаль, и здесь твой единственный дом. Ты поняла? Гюль-ни-халь, — Сюмбюль повторил её имя медленно, по слогам.

Гюльнихаль кивнула, смаргивая слёзы, и он вновь протянул тряпицу к её лицу. От прикосновения она вздрогнула, и Сюмбюль сочувственно поморщился. Ощутить поцелуй на своей руке и вдруг встретить в глубине её глаз понимание стало для него полной неожиданностью.

Слишком много он сказал.

Но даже если бы лицо Гюльнихаль не исцелилось, её душа всё равно оставалась прекрасна.

Не амбиции привели её к дверям его комнаты с просьбой перейти в другую веру. Она не желала соперничать с эмоциональной фавориткой, плетущей интриги, только хотела защитить подругу и сделать более сносной свою жизнь в месте, где ей суждено остаться.

Она была самым добрым человеком, которого он когда-либо встречал. Её привязанность не исчезала, словно по дуновению ветра.

Глупо, запретно, но он стремился к встречам с Гюльнихаль и после её выздоровления. Искал любой предлог, чтобы оказаться с ней в одной комнате, хоть это и было непросто: большую часть времени она проводила в покоях Хюррем, а работа уводила его оттуда подальше.

Прекратились разговоры наедине у её постели. Ни пересудов, о которых он рассказывал ей, ни шуток, чтобы заставить её смеяться. Медленно заживающие шрамы не могли заставить потускнеть музыку её смеха или застлать его глаза пеленой, чтобы он перестал замечать, как светится её улыбка.

На смену разговорам пришёл иной способ общения. Его глаза теперь жили своей жизнью, выискивали её в толпе. И всегда находили, а Гюльнихаль смотрела на него в ответ. Замечала его. Их обмен улыбками грозил оживить его давно умершее сердце.

Лучше бы он подавил все эти чувства в зародыше.

После предупреждения Нигяр-калфы он не видел Гюльнихаль целую неделю. Он работал с особым усердием, пытаясь отвлечься от боли, которую не имел права испытывать, а в свободное время запирался в своей комнате и запрещал себе плакать.

Когда однажды посреди ночи раздался стук в дверь, Сюмбюль понял, кто пришёл, ещё до того, как открыл.

К счастью, охрана, стоявшая снаружи, не следила за ним.

Гюльнихаль всё ещё была слишком бледна, её тело ещё не успело восполнить кровь, потерянную той ужасной ночью. Той ночью, когда он осознал, что, несмотря на все обещания, так и не смог её защитить.

Для неё же будет лучше покинуть дворец, так она окажется в безопасности.

Шрамы после той ночи наверняка останутся на её спине навсегда. Лезвие ножа проникло глубже яда, причинило намного больше вреда.

Думать о её спине он тоже не имел права.

— Тебе не стоит так много гулять, — отругал он её, впуская в комнату и заставляя сесть.

И сам присел рядом, потому что сегодня был его последний шанс.

— Дайе-хатун сказала, что я выхожу замуж. Валиде Султан выбрала мне мужа.

— Нигяр-калфа рассказала мне. После такого тяжкого испытания что может быть лучше, чем невестой покинуть дворец?

Но она знала, что его улыбка пропитана фальшью. Ею он лишь подтвердил подозрения Гюльнихаль, почему он избегал её, и для этого не пришлось задавать ни единого вопроса. Они приобрели сноровку в том, чтобы говорить много, не прибегая при этом к словам.

— Я ей признательна, — пробормотала Гюльнихаль.

Покорно и притворно.

— Так и должно быть, — ответил он в той же манере.

— Но... Сюмбюль-ага...

Она остановилась на полуслове, сглотнула. Выдающий волнение жест, который привлёк внимание к её красивой шее. Он не стал просить её говорить дальше, а перешёл на их тайный язык, позволив любопытству отразиться на своём лице.

— Прежде, чем я уеду, я хотела бы сказать, всего один раз...

Какой ужас. Ещё ужаснее будет позволить ей говорить дальше. Но несказанные слова и так читались в их глазах, не было смысла ещё и озвучивать их.

— Гюльнихаль, — он быстро перебил её, — ты ведь умная женщина. Усердно трудишься, делаешь, что велят, и веришь в лучшее.

Она посмотрела на него с мольбой, и Сюмбюль вздохнул.

— Я лишь хотела... — вновь начала она.

— Я тоже умён, — осмелев, он положил руки ей на плечи. — Для таких, как мы, здесь не место мечтать или желать что-либо.

Не говори, моя роза. Ты убьёшь меня, если произнесёшь это.

Она услышала то, что осталось несказанно. Закрыв глаза, Гюльнихаль кивнула. Слеза упала с её ресниц, и Сюмбюль, осмелев ещё больше, стёр её. Задержавшись, он большим пальцем провёл по нежной коже у неё под глазом. Гюльнихаль сжала его руку своими ладонями и поднесла её к губам.

Эхо того дня, когда он понял, что она украла его сердце.

Только глупец стал бы грезить о том, чтобы вместо руки её губы прикоснулись к его губам. О том, чтобы украсть всего один поцелуй, который она не имела права дарить. Но он не был глупцом, поэтому не позволил себе даже думать о подобном.

— Но я буду скучать по тебе, Мария.

Нарочно он произнёс её настоящее имя.

Её глаза распахнулись и в полном единодушии встретились с его глазами.

Мечта промелькнула между ними. Вымысел о мире, что оказался добрее их собственного. У Марии был муж, и Сюмбюль прекрасно знал, как он выглядит. У мужа Марии не было имени, оно осталось потеряно и забыто. Но она звала его «любовь моя», и о большем он и не мечтал.

Они прожили целые годы за считанные секунды. Затем он моргнул, и волшебство рассеялось.

— Хватит, — произнёс Сюмбюль, подавляя в себе жалость, грозящую его задушить. — Я буду молиться, чтобы ты нашла счастье.

Гюльнихаль отпустила его руку, встала, и другая его рука сползла с её плеча. Она ещё раз кивнула, но теперь уже сама утирала свои слёзы.

— И я буду молиться за тебя.

Он снова заставил себя улыбнуться.

— Ступай, тебя будут искать.

Её ответная улыбка была такой же вымученной, как и его. Гюльнихаль обернулась, чтобы уйти, но уже у двери остановилась, когда он вновь заговорил:

— Прости, но я больше с тобой не увижусь. И не стану прощаться вместе с остальными.

Следующее прощание не будет таким же, как в тот день, когда она последовала в ссылку за своей недостойной подругой. Её безмолвный взгляд, поведавший, как она сожалеет об отъезде. Его понимание: она верит, что такова её судьба. Сейчас же не оставалось никакой надежды на то, что его отправят передать какое-то послание, и тогда ему удастся бросить на Гюльнихаль мимолётный взгляд.

Не случится молчаливого воссоединения, его глаза не смогут поведать о радости снова её видеть. Она не ответит ему взаимностью, и, уходя, он не почувствует на себе её провожающий взгляд.

На этот раз они расстаются навсегда, и он не хочет говорить об этом. Он желает ей счастья, но находиться рядом в последний день не сможет. Произносить такие ужасные слова прощания в тот момент, когда его собственные желания отражаются в её глазах...

— Благодарю, — ответила она, так больше и не взглянув на него.

А затем она ушла из его жизни. Его пробуждающийся рассудок почти сразу же отбросил мысли о ней в сторону. Сюмбюль произнёс лишь краткую молитву, чтобы тот, кого выбрали ей в мужья, относился к ней хорошо.

Он находился не в том месте, чтобы мечтать или хотеть. В лучшем мире мужчина, которым он мог быть, возможно, и не встретил бы никогда Марию. Вероятно, они бы даже не оказались в одной и той же стране. Не было смысла мечтать о такой невероятной ерунде.

Вскоре Гюльнихаль перестала приходить даже в его сны.

Но она вывела его из оцепенения, в котором он пробыл всю жизнь, и преодолеть это оказалось гораздо сложнее.