Провинциальное фэнтази (джен)

На высокой горе росла сосна,

На сосне сидела сова.

Под сосной сидел человек и росла

Зеленая трава...

Улетит сова, человек уйдет -

У людей всегда много дел,

Но пребудут вечно гора, сосна,

И трава у ее корней.

Отец город К. не любил.

Говорил — его строили сталинские рабы, а рабы строят только бараки. В бараках дочери Розенов не место, говорил он, дочь Розенов должна обучаться не в очень средней школе на улице Ленина, а в каком-нибудь институте для благородных невест. Дочь Розенов вообще всем кругом должна.

Клара эти долги видала, конечно, в гробу в белых тапках, но кто её спрашивал?

— Розен, не увлекайся!

Физрук Женечка еле успел ухватить её за локоть и не дать покалечить Лысого. Проклятье, сколько раз зарекалась идти на тренировку с плохим настроением!

— Да, чего-то ты сегодня совсем злая, — побитый Лысый поднялся с мата, разминая высвобожденную из болевого руку. — Эти дни, что ли?

— Я смотрю, зря я её остановил, — картинно вздохнул Женечка.

Клара просто молча размяла пальцы, хрустнув костяшками.

— Да не бесись ты, лучше по-людски расскажи, что такое, — попросил Штырь. — Ты всю неделю ходишь, как нарыв, и на людей с нифига бросаешься. Значит, что-то творится. Опять у Соломона Эдуардыча ум за разум зашёл?

Папаша Розен в городе К. был фигура известная.

Ещё бы — явился из-за океана такой красивый с молодой женой и штатом служанок, отсудил у области семейное поместье... засрал все областные газеты паршивыми стихами собственного сочинения, с рифмами наподобие «частицы — микрочастицы»... и эта его любовь к купанию нагишом всем комарам назло...

Но одноклассникам и друзьям Клары Розен он был известен в первую очередь как мелкий семейный тиран, заедающий жизнь единственной дочери (и заодно племянницы Машеньки) во имя стрёмной и непонятной сектантской веры. Не он один — в полусотне километров к западу бывшее урочище обживали поклонники Виссариона, чьи дети тоже ходили в школу №4.

Ну, то есть, те дети, которых вообще пускали в школу, конечно.

— Он что, таки добился открытия школы в Песчаном? — предположила Аська.

Давняя его мечта — собственная школа для правильных детей от правильных родителей, и чтоб ни Клара, ни Маша во внешний мир даже не выглядывали.

— Нет, но я всё равно бросаю школу, — неохотно ответила Клара.

Села на низкую скамейку у стены, вытерла пот полотенцем.

— Это зачем ещё? — удивился Женечка. — Ты же отличница, Розен. Тебе прямая дорога...

— Замуж выхожу, вот и бросаю, — ответила она ещё неохотнее.

— Это вообще законно? — поперхнулся физрук.

— Когда папаню волновали такие мелочи?

— За кого выходишь-то? — Аська села рядом, придвинулась под бок.

Типа поддержка. Типа спасибо.

— За старого урода, разумеется. За кого ещё выдают пятнадцатилеток? — вместо Клары ответил Шепелявый.

— Он не урод.

— Но старый?

— Старше моего папани.

Намного старше. На несколько сотен лет.

Но не урод — наоборот, красивый какой-то странной, неестественной красотой, от которой к горлу подкатывает кислое и хочется срочно бежать куда подальше. Такими Кларе представлялись эльфы из книжки Пратчетта: «Он удивителен: ему удивляешься. Он очарователен: он плетёт чары. Он невероятен: ему нельзя верить» — и совсем как эльфы из той книжки, Предок был очень, очень недобрым.

Нет, злым он тоже не был.

Она, по крайней мере, ничего злобного в нём не увидела.

Только равнодушие, огромное, как вселенная. Целая такая вселенная абсолютного безразличия ко всему, что не он сам.

— Красивый старик... — Аська скривилась. — А тебе ведь с ним...

— А мне рожать ему детей, — согласилась Клара.

— Средневековье какое-то, — буркнул Женечка. — А точно ничего нельзя сделать? Ну, там, в милицию обратиться?

— А что она сделает? — снова вместо Клары ответил Шепелявый. — Помните ту девчонку, из сектантов?

— Это которую из пятого класса в замуж забрали? Помню, — Женечка весь как-то поник.

— А свалить никак? — предложил Хмурый.

— Поймают, — вздохнула Клара.

— То есть, старый извращенец будет нашу Розу трахать, а мы ничего не сделаем? — возмутился Лысый.

— А что тут сделаешь? — рассудительный Штырь покачал головой. — Не украдём же мы её.

— А если и украдём!

— Отправимся за решётку, а Розу всё равно отправят в замуж, только чуть попозже, — Штырь снова покачал головой. — Давайте, я не знаю, хоть напьёмся с горя!

— Эй, эй, молодёжь! — физрук был хоть и Женечка, а физрук, потому не мог не подать голос и не возмутиться нарушению закона.

* * *

Она явилась домой пьяная в стельку и замерла, глядя на своё отражение в ростовом зеркале в прихожей. У отражения в каждом глазу было по пять зрачков.

* * *

— Счастливая ты, Клара, — Машенька помогала ей убрать волосы наверх, под ритуальное покрывало. — Замуж за самого Предка!

— И что в этом хорошего?

— Ну, он же крутой. Ему и рожать не обидно. Меня вот за какого-то дядю из Монтаны отдают, — рука у неё дрогнула, и очередная шпилька царапнула кожу на голове. — А ему сорокет уже.

— Из Монтаны? Это кто, Рональд, что ли?

Рональд Розен был братом отца от его же сестры — не той, которая мама, а другой, оставшейся в Америке. Всё, что о нём знала Клара — что он похоронил уже двух жён.

Да уж, и правда, между Предком и Рональдом Предок как-то лучше.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещала она. — Я ведь Невеста. Я имею право.

Она не очень верила своим словам, а Машенька им верила ещё меньше, но сказать их всё равно было надо.

* * *

Вместо Предка у алтаря — не в церкви, конечно, кто же в здравом уме будет венчать старика и ребёнка, нет, у настоящего, заляпанного кровью алтаря в подвале — ждал незнакомый блондин с пустым лицом.

— Юлиус Кройцер, — представился он. — Представитель.

— А сам где? — мама недовольно поджала губы.

— Предок занят. Я уполномочен, — русский явно не был этому Юлиусу родным.

Руки у него были горячие, как сковородка. Или это Клара была такая холодная?

Она уткнулась взглядом в плиты пола и увидела, как по ним ползёт изморозь.

Мама говорила, это признаки истинной Невесты — и пять зрачков, и ледяной шаг, и всё остальное. Папаня просто восторженно блеял какую-то псевдонаучную ересь.

Клара... Клара хотела назад в студию.

Побить грушу, уложить на маты Лысого. Подраться с уродами с улицы Семидесятилетия Октября. Пожить. Но надо было держать руку этого полномочного над алтарём и ждать, пока мама зарежет отчаянно орущую курицу и её кровью напишет все нужные символы.

А потом послушно сесть в джип с тонированными стёклами и позволить отвезти себя неведомо куда во временную резиденцию — коттедж-замок за толстенными стенами с колючей проволокой поверху и камерами на каждом шагу.

За ней тянулась серебристая инеистая дорожка, но ей было всё равно.

* * *

Постепенно Клара привыкла к холоду.

Он перестал быть мучительным и стал... просто быть. В чём-то это было даже круто — касаться стекла и видеть, как от пальца тянутся узоры, хотя за окнами вовсю жарит душное, влажное местное лето. И вообще, о жаре можно было не беспокоиться.

Скорее наоборот.

Кто-то из слуг заметил, как она то кутается в плед, то придвигается к камину, и принёс манто из серебристого меха — ужасно пафосное с виду, но невероятно тёплое и уютное. Не спасающее — от холода, кажется, ничего не могло спасти — но хотя бы помогающее пережить.

— Ничего, госпожа, — сказал тот слуга. — Все Невесты мёрзнут, пока ждут супруга. Потом это пройдёт.

«Все Невесты»...

Сколько их было?

И сколько из них так же кутались в это манто, бродили по комнатам без цели и смысла, пытались читать и забрасывали книги на половине, потому что читать не было сил?

Сколько ждали, почти надеялись, что Предок наконец-то придёт и зачнёт, чтобы хоть что-то случилось?

Сколько с тоской смотрели за окно, в душное влажное лето с комарами, куда никто не отпустит?

Одна такая приходилась ей бабушкой и умерла совсем молодой, оставив четырёх детей — Ирму от Предка и троих от своего мужа. Приходившегося ей то ли братом, то ли кузеном, как водится.

Клара бабушку не помнила, конечно, но о ней говорили, что она была красивая и грустная.

Что-то будут говорить о самой Кларе?

Сколько и кому она родит детей?

* * *

— Невеста, простите...

Голос за дверью вырвал её из размышлений. Она опустила белую вуаль, сказала:

— Входите.

Один из охранников. То ли Пфефферкорн, то ли что-то столь же нелепое. Пал ниц, как положено хорошему сектанту, потом поднялся и доложил:

— Наши люди поймали охотника, Невеста.

— Так отведите его в лесничество, я тут причём, — недоумённо нахмурилась Клара.

— Не просто охотника, Невеста. Охотника! Врага нашей крови!

Надо же, кто-то охотится на потомков Предка.

Папаня про такое не рассказывал, но Клара и сама бы с радостью сожгла тут всё и ещё солью забросала на всякий случай, так что неудивительно, что нашлись и другие желающие.

— Ван Хельсинга, значит?

Недоуменное молчание. Клара закатила глаза.

— Что от меня-то нужно? Есть же Намоченный.

— Уполномоченный Юлиус отбыл за границу, встречать Предка и сопровождать к вам, Невеста. В его отсутствие вы... обладаете полнотой власти.

Полнотой власти сидеть в своей комнате и не высовываться, понятно. И, очевидно, решать судьбу какого-то охотника.

— Ну, ведите его сюда. Хочу посмотреть, похож ли он на Хью Джекмана.

Охранник снова пал ниц и прямо на четвереньках выполз за дверь — забавнейшее зрелище.

* * *

Вуали, как видно, было недостаточно — от двери её отгородили ещё и совершенно чудовищной ширмой, какой место в коллекции уродливых ширм дядьки Оюна. Оставалось приникнуть к щёлочке и смотреть.

На Джекмана охотник не походил. Слишком интеллигентное у него было лицо. Отмеченное печатью законченного высшего, так сказать. Нет, если сравнивать, скорее это был... да, пожалуй, Орландо Блум.

Или молодой Депп?

Клара всерьёз задумалась и поняла, что прослушала всё длиннющее обвинение.

"Ван Хельсинг" стоял, зажмурившись. Боялся? Не похоже на то. Скорее, похоже было на предосторожность.

Знал про силу её взгляда? Но откуда? Неужто и правда где-то есть шайка ванхельсингов, специализирующаяся на потомках Предка?

Впервые за несколько недель она почувствовала себя по-настоящему живой.

И конечно, в ожившую голову ей немедленно пришла совершенно восхитительно безумная идея.

Она отодвинула ширму и сделала шаг вперёд, откидывая вуаль.

— Значит, это ты хотел... что там, повторите ещё раз?

— Убить вас и вашего Супруга, Невеста, — охранник низко поклонился, отчаянно пытаясь не осквернить её своим взглядом. — Пожалуйста, пройдите за ширму! — взмолился он.

— Но я хочу посмотреть в глаза тому, чью судьбу решаю, — возразила она.

Вроде бы, вышло достаточно царственно.

— Вы не решаете его судьбу, вы просто... выносите приговор, — бедолага явно не знал, куда ему деться. — Для этого совсем не обязательно...

А охотник совсем незаметно сменил позу. В романе это описали бы как «перетёк в боевую стойку» или вроде того.

Интересно.

Очень интересно.

Клара прикрыла глаза, собираясь с силами и внушая себе, что всё получится.

— Подите прочь, — собственный голос показался ей чужим. — Оставьте нас наедине. И забудьте о том, с чем пришли.

Она открыла глаза и увидела, что охранники послушались, а Ван Хельсинг так и не открыл глаза, зато руки успел освободить.

— Можешь открыть глаза, — сказала она, подбирая со стола документы. — Гира? Ну и имечко.

— Сказала Клара Соломоновна, — ответил Ван Хельсинг, по-прежнему не открывая глаз.

— Тебе нечего бояться.

— Я не боюсь.

— Я не... не причиню тебе вреда.

— Скорее вред тебе причиню я, — Гира Ван Хельсинг усмехнулся. — Я пришёл тебя убить, не забыла?

— Нет. Но у меня есть идея получше.

От собственной дерзости и наглости почти кружилась голова.

— Вот как! И какая же?

— Сделай мне ребёнка.