Средство от Чёрной смерти (джен)

Семейство Майклсонов проживало свои лучшие дни в Валенсии, где прочно обосновалось в последние годы. И вот досада — Чёрная смерть, о которой они уже были наслышаны, добралась и сюда. В одно мгновение губительная зараза разошлась по всему городу. Им волноваться было не о чем: вампиров никакая болезнь не брала. И до поры до времени уклад их беспечной жизни не менялся. Пока не начало приходить понимание: скоро в городе станет нечем питаться. Уходить? Некуда — во всей округе то же самое. Да и лучше затаиться: отец, мечтающий сжить их со свету, наверняка выслеживает, поджидает, когда голод вынудит Майклсонов выйти из тени.

— Тьфу, опять чумная! — с отвращением выплюнул Клаус, отталкивая от себя мёртвое тело с укусом на шее.

Ребекка невольно скривилась, представив вкус заражённой крови, с недавних пор известный ей самой: лёгкая кислота, переходящая в желчь. Забродившее вино напару с прогорклым сыром. Вкус болезни и разложения. Наверное, чума и правда заставляла людей разлагаться живьём. Пить их кровь было невозможно.

Покачав головой, Элайджа, голос разума их семьи, подошёл к лежавшей на полу девушке и закатал её рукав, обнажая бурое набухшее пятно, похожее на крупную сливу. Помолчал, задумавшись о чём-то своём.

— Так дальше продолжаться не может. Люди мрут как мухи. Скоро опустеет весь город, и нам станет нечего есть.

Было решено спасать иссякающий запас пищи. Пришлось Ребекке нацепить плащ и несуразную маску в виде птичьего клюва, набитого ароматными травами, да отправиться ходить по домам, «магически» исцеляя больных. Самых крепких и молодых на вид, как велел Элайджа. От настоящих «птичьих» врачевателей толку было немного, а вот Ребекка знала точно: унция целительной вампирской крови, влитой больному в рот, — и чума от него отступит. Как и не было никакой заразы.

Зато им не придётся голодать, утешала себя Ребекка, входя в очередную заполненную миазмами комнатушку. Ни плащ, ни клюв не спасали — она буквально чувствовала, как с головы до ног пропитывается этой нестерпимой вонью, тошнотворным дыханием самой смерти. Иногда лечить уже было некого — её встречали только изуродованные тёмными пятнами распухшие трупы.

В один вечер, заканчивая привычный обход, Ребекка застала умирающую в своей постели девчушку лет пяти. Дочь недавно скончавшегося аптекаря. Злая ирония. Чума косила без разбора — что богачей, что нищих, что целителей. Мать хваталась за полы её плаща и молила спасти ребёнка. Ребекке не было дела до печалей смертных, но над малюткой она почему-то сжалилась. Может, потому что та напомнила её саму в детстве: такая же голубоглазая, с льняными волосами да любимой тряпичной куклой под боком. Невинная, как агнец на заклание. Ребекка почти забыла себя такой.

Достав флакон, она вытрясла остатки «средства» в приоткрытый рот девчушки, пребывавшей в беспамятстве. И покинула дом с мыслью о том, что проведает её завтра.

* * *

— Помогло, помогло ваше снадобье! Бубоны-то сошли, — радовалась наутро вдова, осеняя себя крестным знамением и тряся её за рукав.

Ребекке, в леденящем кровь понимании смотревшей на итог своего решения, хотелось прикрикнуть на глупую женщину, чтобы наконец замолкла. Девочка улыбалась, сидя на постели с широко открытыми глазами — этот мутный, рассеянный, голодный взгляд Ребекка ни с чем не могла перепутать. Чтобы убедиться, она подошла, коснулась прохладного лба, прислушалась к медленному биению сердца. Сняла осточертевшую маску и напрягла обоняние.

Так и есть.

Оставшихся в пузырьке капель крови оказалось мало и не хватило, чтобы её излечить. Девочка умерла ночью — с кровью вампира внутри. А проснулась уже другой.

Ребекка отступила назад, ужасаясь тому, что натворила. Хотела как лучше. Что скажут братья? Клаус бы в очередной раз посмеялся над её добрыми намерениями, всегда ведущими в ад. А Элайджа... тот взглянул бы на неё строго, серьёзно, и велел бы прекратить страдания ребёнка. Как и они, он убивал много раз, но никогда не трогал детей — и братьям не позволял тоже.

Дело сделано, обратно не вернуть. Оставить её так? Нельзя, скоро ей станет невмоготу терпеть голод, загрызёт мать и окончательно обратится. Будет бродить по улицам Валенсии кровожадная малютка-упырь... Воплощение извращённой невинности, насильно отданной во служение пороку, которому четвёртую сотню лет служит и она сама. Ребекка содрогнулась от такой мысли. Ощутила внезапный привкус горечи. Похуже чумной крови.

«Мы, порождения ночи, не созданы творить добро. Забудь свои глупые мечтания, забудь человеческие чувства, сестра», — звучали эхом в голове слова Клауса.

От падения во тьму её отделял ровно шаг. И Ребекка его сделала.

— Забудь всё, что сейчас видела. Твоя дочь умерла от чумы. Сожги её тело как можно скорее, — внушила она вдове на прощание.

Забудь, забудь, повторяла Ребекка уже себе, уходя. Не оборачиваясь ни на ложе маленькой покойницы, ни на помеченный теперь дьяволом дом. Забудь и возвращайся в ад, где тебе и место.