Вытие (гет)

Слёзы капали на траву, скатывались по травинкам, падая на землю, и питали землю солёной водой.

Плакала Цветана. Горько плакала, и слёзы падали на траву. И было отчего плакать — не люба была Пересвету, сыну бондареву, Цветана. Не люба и всё тут — ему по сердцу была Зарена, дочка мельникова. У Зарены коса была шириной в кулак да и цветом что пшеница да глаза что небо, да мельник-то за Зарену приданное давал большое…

А у Цветаны-то чёрная коса жиденька, глаза что зелень колдовская, а из приданного-то — косник материн, да больше и нет ничего. Сиротой Цветана была уж три года как. Сиротой— да и нянькой деток маленьких в доме мельниковом.

Провожали сегодня невесту в доме мельниковом. Сияла Зарена, когда ей косу надвое переплетали. Ни слезинки Зарена не проронила, как ни причитали мельничиха с младшими дочерьми. Улыбалась Зарена — замуж шла по любви. И казалось Цветане — смеётся над ней Зарена. Не могла ведь не знать, как люб Цветане Пересвет.

Заренина доля — рассвет в доме бондаревом встречать, в объятьях Пересветовых. А Цветанина доля — деток мельниковых качать да вздыхать с тоской.

Плакала Цветана. Горько плакала, и коснулся косник Цветанин зелёной травы. Да зашелестела трава. Да материным голосом заговорила трава:

— К колдуну иди, что за рекой живёт в семи днях пути. К колдуну иди, его милости проси, чтобы милой Пересвету стать, чтобы голода больше да слёз не видать.

Послушала Цветана траву да поклонилась ей. Слёзы вытерла да в путь отправилась.

Много дней шла. Босиком шла. Ноги в кровь стёрла. Но вот уже виден был дом колдуна — в горе вырезанный. А вокруг — ни души, ни травиночки. Да у входа в дом факелы горели. Только то и не факелы были — а черепа с горящими глазами.

Страшно было Цветане идти к колдуну. Всё чудилось, всё мерещилось, что черепа зубами клацкают да пытаются её побольней схватить. Но шла Цветана, материн голос вспоминая, которым трава шептала.

Поклонилась Цветана в колдуну. В ножки рухнула. Поведала колдуну о своей беде. Поведала колдуну о словах материных да о слезах горьких. О Заренином смехе ненавистном да желанном Пересвете.

Усмехнулся колдун. Рассмеялся колдун.

— Ты, ведьмина дочь, — сказал, — не тужи, не горюй — помогу в беде. Мельник с мельничихой слезами умоются. А ты век людской проживёшь со своим ненаглядным. Только после уж — придёшь ко мне да вечность служить мне верно будешь. Между миром людским да миром моим гонцом будешь. А пока сходи к реке моей да воду набери, я тебе затем чашу свою дам, да собери в лесу рядом с домом своим восемь горьких трав, да свари те травы горькие в моей воде, да отваром тем — полей бондарево крыльцо. Ну а после — всю людскую жизнь чашу мою храни. И смотри — сбереги, а то колдовство спадёт.

И дал колдун Цветане чашу. Да то не чаша вовсе — а череп чей-то.

Поклонилась Цветана колдуну в ноги да пошла домой.

Долго шла. Много дней шла. Ноги в кровь стёрла.

Дошла до леса и восемь горьких трав нашла. Да сварила те травы горькие в воде колдовской. Дошла до деревни среди ночи и полила бондарево крыльцо. А наутро уж — померла Зарена. Кровью изошла да за одну ночь померла. Плакали мельник и мельничиха. Плакали мельниковы дочки. Плакал Пересвет, жену молодую в путь последний провожая.

А Цветана смотрела, и в душе её слёз больше не было.

А спустя семь дней — по ней выли, косу надвое переплетая. За Пересвета шла, за сына бондарева, Цветана, дочь ведьмина. Ни слезинки Цветана не проронила, пусть и причитали по ней совсем не так, как по Зарене, покойнице. Улыбалась Цветана — замуж шла по любви.

Только с ночи той — сон спокойный не шёл к Цветане. Снились ей каждую ночь глаза колдуна да горящие черепа. Да грозился пальцем и смеялся колдун, да клацали зубами черепа. И от страха того просыпалась Цветана в холодном поту каждую ночь.

Да и счастия почему-то в браке Цветанином не было.