Мир за пределами глаз (джен)

Свет проникал в кабинет мощным потоком и казался всемогущим, словно стены являлись препятствием только по недоразумению. Как, впрочем, и фигура, подошедшая к оконному проёму.

Услышав шуршание одежд и шум шагов, евнух поднял голову и замер. Все слова слуги потерялись в удивлении; его широко раскрытые глаза не отрывались от третьего принца.

В этот момент освящённый солнечными лучами Инь Чжи утратил бесстрастность. Внезапно он предстал обычным смертным: полным переживаний, противоречий и скрытых замыслов.

Сколько евнух помнил, господин был отстранён от суеты мира и взирал на него с безучастностью. Всё происходившее отражалось в глазах Инь Чжи, точно в зеркале. Будто оценка и размышления у третьего принца и вовсе не существовали. И евнуху, давно сопровождавшему Инь Чжи, казалось, что господин воспринимает события и людей в истинном свете: будь то фальшь, скрытая за улыбкой, или искренность, спрятанная за непроницаемостью.

В этот раз дыхание евнуха перехватило — невозмутимость господина исчезла. На лице Инь Чжи появилось напряжение: скованность мышц на лбу и у рта. Происходящее за окном впитывалось глазами третьего принца и в них утопало.

Слуга хорошо знал сложность подводных течений среди четырнадцати принцев, где наследным мог быть только один. Евнух понимал: именно благодаря отсутствию амбиций и равнодушию господину удавалось скользить мимо заговоров и тайной борьбы за трон. И на протяжении многих лет оставаться в стороне, не привлекая внимания ни одной из противоборствующих фракций Имперского города.

До слуха евнуха долетел детский смех, полный беззаботности, ясности чувств и непосредственности. Именно такой, когда дитя не понимало сложностей мира, не осознавало ни единой тонкости, находясь под надёжной защитой и нежной любовью.

Пальцы правой руки третьего принца дрогнули в едва заметном движении. А напряжение на лице стало сильнее — глубже.

За детским смехом последовал тонкий голос, явно женский. Евнух не смог различить слова, но ясно уловил интонации теплоты и заботы.

Глаза третьего принца все также поглощали происходившее во дворе — с жадностью и непреклонностью. Впитывали до единой детали — и не выпускали обратно.

— Какая беспечность, — медленно протянул Инь Чжи.

А потом он, не отрывая взгляда, отступил от окна. Словно закрыть глаза, отвернуться или опустить голову — недопустимо. Будто для того, чтобы выбраться из сетей представшей картины, осталась только одна возможность: шаг за шагом отходить назад.

И когда третий принц стоял в тени, полностью за границами солнечного света, то в одно неуловимое мгновение с его лица исчезло всякое выражение, а из рук ушло напряжение. Инь Чжи повернул голову; его глаза смотрели на слугу, словно видели насквозь, но больше не впускали внутрь. Именно это привело евнуха в чувство; упав на колени, он склонил голову и сложил руки в почтительном жесте, сдавленно проговорив:

— Господин!

— Во двор проникли посторонние, — равнодушный голос Инь Чжи смешался с шорохом одежд, — разберись с этим.

Осторожно приподняв голову, слуга посмотрел на третьего принца: тот, подвернув рукав, держал кисть, возвратившись к написанию.

— Этот ничтожный повинуется приказу, — ответил евнух, пятясь назад.

И уже стоя за порогом, слуга позволил себе ещё один смелый взгляд в сторону господина. В это мгновение прозвучал детский смех — уже ближе и ярче, но третий принц полностью сосредоточился на каллиграфии. Инь Чжи отстранился от мира и его забот, словно затяжного момента, когда непроницаемость исчезла, не было.