Поэтесса (джен)

Ее звали Мария, Маша, и это имя ей не нравилось. Оно было слишком простым, слишком невзрачным. Так могли звать и круглолицую румяную девушку с пшеничного цвета косой, и хрупкую, нежную барышню с темными, полными тревоги глазами и нежными пальчиками. Зато со временем она оценила его универсальность.

Во Франции ее звали Манон.

Манон поднималась по бесчисленным ступенькам к белым стенам базилики Сакре-Кёр и удивлялась, как такое массивное здание может быть при этом настолько воздушным, словно оно вот-вот оторвется от земли и воспарит. Солнце светило ей в лицо, она морщилась, но предпочитала думать, что это солнечные зайчата целуют ее и других туристов, которые, словно паломники, восходят к святыне. В компании солнечных зайчат идти было легче и веселее.

Вечером того же дня Манон сидела с друзьями в кофейне за столиком под красным зонтом. Она пила терпкое бордовое вино и ела сэндвич с необычным названием «крок-месье». После утомительного дня она с удовольствием подставляла лицо под струи прохладного вечернего ветра. Друзья смеялись и шутили, а притихшая Манон ощутила в груди необычно приятное и теплое чувство. В тот момент она любила всех: каждого, кто сидел за ее столиком и вообще в этой кофейне, рыжую официантку в строгой белой рубашке и с повязанным поверх черным фартуком, гуляк на Монмартре, даже голубей, бродивших в поисках крошек, и мопса, которого вела на поводке пожилая француженка. Но Монмартром это чувство не ограничивалось. Манон испытывала горячую нежность к Парижу и парижанам, к каждой травинке, каждому камушку мостовой, к загоравшимся над головой звездам. Звезд она не видела, но точно знала, что они там есть. Потом Манон и ее компания пешком возвращались два квартала до своего хостела. Но едва ее голова коснулась подушки, она поняла, что не заснет. Она ужасно устала, но ей было просто необходимо выразить, что она чувствовала, записать, запомнить…

Солнце сияло над крышами

Над городом реял дым

Я была чужестранкой в Париже

В день, когда Сакре-Кёр стал моим

Слова как будто сами сплетались в строки, рифмы возникали в сознании и ложились точно куда нужно. Очень быстро Манон написала восемь строф и, удовлетворенная, заснула.

Утром она придирчиво перечитала стихотворение, кое-где поправила убежавший ритм и, сопроводив его фотографией со вчерашней прогулки, опубликовала на сайте поэзии. Там под псевдонимом Розавинда (в этом прозвище были и роза, и ветер, и даже роза ветров) она периодически печатала свои стихотворения на радость ее немногочисленным подписчикам.

В Египте ее имя было Мерием — упрямая, непокорная.

Мерием нравилось гулять, закутавшись в длинную ало-розовую шаль с кистями, яркую, как южный рассвет. По шумным каменистым улочкам Каира сновали смуглые люди с миндалевидными глазами, которые громко перекрикивались между собой и белозубо улыбались. Автомобили ездили, не соблюдая никаких правил. Воздух был знойным, пропахшим специями и горячим песком. А над городом возвышались, словно молчаливые хранители, три великие пирамиды.

Мерием купалась в Красном море, ласковейшем из морей, следила за игрой пестрых рыбок на мелководье. Горячий песок ожигал ее босые ноги, но на закате он уже не был злым и кусачим, а ласково обнимал ее стопы. Вечерами она прогуливалась вдоль кромки отлива, гадая, сможет ли очередная волна стереть цепочку ее следов.

Но самое большое впечатление на нее произвела пустыня. Драгоценным белым ковром она простиралась до самого горизонта. Пустыня была опасной, как дикий зверь, но сейчас она напоминала разнежившегося под солнечными лучами льва, который благодушно взирает на туристов, как на надоедливых мошек. Захочет — прибьет лапой, но пока пусть живут. Мерием не любила жару. Она стойко перенесла экскурсию и отдала дань почтения сокровищам Некрополя, однако сейчас она больше всего хотела оказаться в своем номере в отеле и включить там кондиционер на полную мощность. В ожидании остальных участников экскурсионной группы она пристроилась на камне и отпила из бутылки невкусной теплой воды. Неподалеку Мерием заметила бродячую собаку, которая тянула носом воздух и оглядывалась. Собака была худая, серо-рыжая, ее шерсть сливалась с песком. Мерием вытащила из сумки остатки булки и кинула ей.

— Будешь?

Пес с опаской подошел, понюхал угощение и съел. Мерием налила немного воды в ладонь и протянула руку:

— Иди сюда. Попей.

Но пес дернулся и отбежал подальше от нее.

Задала я свой вопрос пустыне,

Но пустыня гордо промолчала

Я шагала по ступеням храмов,

Но жрецы и там не отвечали

Я молила солнце об ответе,

Но не удостоилась и взгляда

Встала я пред морем на колени,

Но в отлив оно ушло в лучах заката

Ночью же вдоль полосы прибоя

Кто-то шел чудесный в свете лунном

Силуэт собачий треугольный

На песок отбрасывал Анубис

Мерием написала целую поэму. Строчки цеплялись одна за другую, и стихотворение никак не желало заканчиваться. Поставив последнюю точку, она поспешила опубликовать свое творение. С недавних пор Розавинда публиковалась не только на сайте, но и в одном сообществе в Фейсбуке, посвященом поэзии. Она отправила администратору сообщение с просьбой подобрать для ее стихотворения картинку получше.

На следующий день Мерием зашла в сообщество и убедилась, что ее стихотворение опубликовали, сопроводив иллюстрацией, на которой были изображены пески и египетские иероглифы. Люди ставили пальцы вверх и хвалили ее в комментариях. Она с неудовольствием отметила несколько недовольных смайликов, но решила не забивать себе голову.

В Германии ее звали Мари.

Она немного расстраивалась, что упустила возможность побыть Мари во Франции, но оказалось, что в строгой чопорной Германии тоже есть это имя.

В выходной она проснулась поздно, вылезать из-под теплого одеяла не хотелось. На кухне съемной квартиры хлопотала соседка Симона. Каждое утро она разжигала угольную печку, потому что в доме не было центрального отопления. Мари пока только скидывалась деньгами на уголь и опасалась того дня, когда Симона уедет по делам и оставит ее один на один с печкой в остывшей кухне.

Наскоро позавтракав, она отправилась в центр города. Мощеные улочки с готовностью ложились под ее обутые в кеды ноги. Мари прислушивалась к разговорам на чужом языке. Это в кино немецкий казался грубым, на самом деле он обладал неожиданной мягкостью.

— Гутен Тах! — обменялись приветствием пожилые немки. Здесь говорили не «Таг», а «Тах», с раскатистым «х».

— Чюси! — с улыбкой попрощалась продавщица булочек.

— Дох!⁽¹⁾ — слово, которое начинаешь употреблять, только когда сам достаточно онеметчился, слово, которое идет из самого нутра. Мари иногда казалось, что его даже произносят не на выдохе, а на вдохе.

— Битте шён! — к немецкому «большое пожалуйста» в ответ на «большое спасибо» она почему-то не могла привыкнуть дольше всего.

В ее голове слова начали привычно складываться в строфы, а сердце громко застучало. Мари огляделась и нашла место у подножия фонтана. Кое-как расположившись, она вытащила из сумки блокнот и ручку и принялась записывать:

Айнc унд цвай⁽²⁾

Я села в трамвай

Он везет меня в город чудесный

Драй унд фиер⁽³⁾

Галдят пассажиры

Их язык для меня словно песня…

Мари дошла до двенадцати и остановилась. Рифма к слову «цвёльф»⁽⁴⁾ подобралась не сразу, в голове крутилось только назойливое «гольф», но в итоге она выкрутилась:

Нойн унд цен⁽⁵⁾

Все в огне

Дайте же мне сойти на конечной

Эльф унд цвольф⁽⁶⁾

Моя боль

Хаймвех⁽⁷⁾ в сердце останется вечной.

Она поспешила отправить стихотворение администратору сообщества и подумала, что уже можно издавать сборник.

Вечером Мари зашла на страничку поэзии в Фейсбуке. Ее стихотворение опубликовали вместе со сгенерированным нейросетью акварельным изображением трамвая. Лучшей визуализации и представить было нельзя. Мари открыла комментарии, почти каждый из которых был полон слов восхищения и благодарности. Фанклуб Розавинды, очевидно, разрастался. Однако не обошлось и без негатива.

«Не понравилось. Вы хотели переосмыслить считалочку, но теперь это и не считалка, и не стихотворение».

Мари перешла на страничку пользователя, просмотрела ее фотографии, недавние публикации и написала в ответ:

«Считалочка? Научись сначала калории считать, жирная ты корова, а уже потом, может быть, дорастешь до поэзии».

С чувством глубокого удовлетворения она нажала «Отправить» и продолжила чтение комментариев.

1) Но; однако (нем.)

Вернуться к тексту

2) Один и два (нем.)

Вернуться к тексту

3) Три и четыре (нем.)

Вернуться к тексту

4) Двенадцать (нем.)

Вернуться к тексту

5) Девять и десять (нем.)

Вернуться к тексту

6) Одиннадцать и двенадцать (нем.)

Вернуться к тексту

7) Тоска по Родине (нем.)

Вернуться к тексту