Ожерелье из мертвых пчел (джен)

Нам остаются только поцелуи,

Мохнатые, как маленькие пчелы,

Что умирают, вылетев из улья.

О. Мандельштам

...Персефона садится на круглый, нагретый солнцем камень и погружает ступню в прозрачную воду горного ручья.

Ледяная, студеная. Свежо. В подернутом дымкой воздухе ощущается зыбкий холодок подступающей осени.

Вечером Персефона займет свое место рядом с мужем, согреется под его жарким взглядом, поправит свою россыпь подушек на золотом троне. И в царстве живых наступит осень.

Погрузив и вторую ногу в ручей, Персефона замечает горделивую олениху и уже подросшего олененка, пришедших на водопой. Он смешно подрагивает ушами, нерешительно склоняясь к воде.

Маленький.

Из груди ее вырывается невольный вздох: Персефона не знает радости материнства. Сперва это казалось ей невеселой шуткой: дочь Деметры — бесплодна. Нет, нет, пройдет время, и в чреве ее зародится жизнь, и появятся на свет дети, рыжеволосые или темнокудрые. Но года шли, столетие сменялось столетием, а ее чрево оставалось сухим и безжизненным, как земля подземного царства.

— Спроси у Оракула, — говорила ей мать, собирая полевые цветы в роскошный букет.

Персефона спросила, но Оракул в Дельфах лишь ответил: "Не всякое чрево способно зачать" — и умолк.

Но Персефона не сдавалась. Конечно, она знала, что и земные, смертные женщины страдают от того же недуга, что и она сама, ведь боги отличаются от людей лишь бессмертием, но была уверена, что вот именно эта божественность и поможет ей разрешить загадку бесплодности.

— Спроси у Сибиллы, — подсказала мать, взглянув печальными глазами.

И Персефона вновь отправилась в путь.

— Не всякие загадки решаются, — ответила ей Сибилла. — Многие исчезают в водах Леты и таятся там тысячелетиями.

Олененок принимается скакать по воде, разбрызгивая ее в стороны, и Персефона протягивает руки, подзывая его. Мягкий, доверчивый, с мокрым носом — он тычется ей в ладонь, пока мать-олениха беспокойно наблюдает за встречей.

— Беги, маленький, — шепчет Персефона, и олененок, задорно взбрыкнув задними ногами, возвращается к матери.

Персефона прощается с царством живых, с ласковым солнцем, с увядающей зеленью травы, с пением птиц, журчанием воды. Раньше прощание было нестерпимо болезненным, словно и она сама умирала каждый раз, спускаясь навстречу мужу. Теперь же Персефона ощущает лишь нетерпеливое покалывание в пальцах, предчувствуя скорую встречу.

Цербер дышит нахраписто, высунув все свои три длинных розово-красных языка, с которых капает слюна. Персефона храбро гладит самую большую голову, благодаря пса за службу. День и ночь трудится Цербер, охраняя вход, без устали и печали. Да, грусть ему неведома, у него есть своя цель и свое предназначение. А какое оно — у Персефоны? Имеет ли женщина иное предназначение, кроме материнства? И если неведомая сила, неподвластная даже богам, лишает ее счастья, чему она обречена посвятить свою жизнь?

Любви?

Афродита ободряюще улыбнется.

Битвам?

Афина одобрительно кивнет.

Персефона медленно садится на каменистый берег и задумчиво касается пятками прохладных вод реки Стикс, совершая ритуальное омовение. Лодка Харона, полная новых душ, мягко покачивается, разворачиваясь носом навстречу царству мертвых.

Души, испуганные и потерянные, уныло смотрят на Персефону. Старики и молодые, женщины и мужчины, среди них — трое детей. Скоро они примирятся со смертью и позабудут земную жизнь.

Девочка с призрачными голубыми глазами изумленно провожает взглядом Персефону, вцепившись в бортик лодки. Почему она умерла? Голодала или пала жертвой страшной болезни, а возможно, ее убили другие люди — или свои же близкие. За столетия Персефона разучилась удивляться: сын, убивающий отца, сестры, делящие постель при живых мужьях, старик, насилующий ребенка, мать, задушившая собственное дитя, чтобы то не погибло от чужих рук, — все они сосуществуют рядом в царстве мертвых. Для людей нет той грани морали, что они не посмели бы переступить. Ее нет и для богов.

Лодка скрывается из виду, и Персефона, посидев в полнейшей тишине еще некоторое время, направляется к Елисейским полям, раскинувшимся на берегу реки Океан.

Хорошо здесь вольно бродящим душам, здесь колышутся призрачные цветы и травы, дует освежающий Зефир. Раньше сюда попадали лишь любимцы богов, но Персефона сочла это несправедливым, с негодованием воззвала к Зевсу, и тот смилостивился, позволил и благочестивым, праведным душам отдыхать на лугах.

— Персефона, Персефона! — детские души окружают ее, танцуют, смеются — у них звонкий смех. — Мы тебе рады! Смотри, какой подарок мы тебе приготовили!

Персефона думает, наблюдая за ними, что если бы ее дитя родилось и умерло, оно все же было с ней здесь. Но чрево ее не рождает и мертвых детей.

— Мы собрали его из пчел, они садились нам на ладони и складывали крылья, — хором говорят дети, и надевают ей через голову мохнатое и полосатое ожерелье. — Жаль, что пчелы тоже умирают, но ведь они умирают не зря?

Персефона мягко улыбается, гладит детей по головкам, прижимает почти бесплотные тельца к себе. В них нет тепла. Они никогда не вырастут.

Дети наперебой просят ее поиграть с ними — и Персефона уступает. Весело бежать по лугам, ловить смеющихся и визжащих детей и выкрикивать: "Я тебя нашла!"

Но всему свое время: Аид не любит ждать, как и всякий мужчина. Конечно, никто не превзойдет Зевса в желании получить все на свете в одно мгновение, но и Аид не отличается кротостью нрава.

Покинув Елисейские поля, Персефона окунается в серый мир пустыни из песка и камня, выжженный, голый и ледяной. За ним следуют поля цветущего асфоделя, где души почти ничего не помнят о земной жизни, только бродят бесцельно и одиноко. При их виде у Персефоны всякий раз сжимается сердце, так что она старается миновать эту часть царства как можно скорее. Разве человек виноват, что прожил ничем не примечательную жизнь? Пек и продавал хлеб, ткал ковры, лепил горшки, пас скот. Мирное, спокойное бытие, приносящее немалую пользу другим, но обрекающее на блуждание среди асфоделей после смерти. В мире живых нет справедливости, но нет ее и в мире мертвых.

Тартар же наводит на Персефону бессознательный ужас, и она, обхватив голову руками, почти бегом проходит мимо его медных врат, содрогаясь от доносящихся криков боли, скорби, стенаний и проклятий. Ее нежная, хрупкая натура, любящая тепло и свет, не способна выдержать гнет беспроглядного мрака.

Только когда врата остаются далеко позади, Персефона останавливается и переводит дух, проводит ладонью по своим густым, тяжелым рыжим волосам, собирается с мыслями. Многое нужно рассказать ей мужу — все, что увидела среди живых, что ее порадовало, а что — огорчило. Одно только она вновь утаит от него: свою огромную печаль о бесплодии. Ничем не поможет ей Аид, только сам огорчится, не разделит с ней сегодня ложе.

Мать как-то заметила Персефоне, что та обладает даром исцеления, и удивительный подарок детей из Элизиума вдруг остро напомнил о тех давнишних, канувших в Лету словах. Пчелы среди людей олицетворяют перерождение, чистоту и трудолюбие, так и сама Персефона, как самая большая Пчела, шесть месяцев в году станет помогать тем, кто нуждается в ее помощи. Бедным и богатым, старым и юным. Пусть чрево ее мертво, но спорые руки подарят жизнь.

— Красивое ожерелье, — произносит Аид, когда Персефона наконец неслышно опускается на трон возле него, легким движением поправляет складку голубого платья. — Яркое, что ваше солнце.

Персефона трогает кончиками пальцев мохнатые мертвые тельца и искоса смотрит на мужа.

На губах его играет довольная улыбка.