Холера и гниль (джен)

Зима 30-31 годов Восьмой эпохи

Едва заметный, слабый, болезненно-жёлтый луч света падал в открытое окно и ложился на руку, высвечивая на сероватой коже тёмные узоры вен. Хион отвёл глаза — заплести волосы можно было и на ощупь. Взгляд, впрочем, как назло, остановился на зеркале. В нём отражалось лицо, такое же серое; пусть красивое — как у сошедшей с небес луны, говорили бы, будь Хион женщиной — но больше приличествовавшее мертвецу. Стоит плотнее перематывать лицо платком, иначе снова спутают с одним из больных. Повезёт, если всего лишь Арог опять пошутит.

Стянув косу зелёной лентой, подарком младшей мачехи, Хион встал, оправил рукава ученического серого халата, лишённого шитья, и вышел из комнаты.

Дом Бахара, властвовавший в Моргуфе, отвёл колдунам большое здание неподалёку от Священной площади. В другое время это оказалось бы ужасным решением, но холера захватила уже весь город, и прятать её от жителей больше не было смысла. От выделенного здания, изукрашенного и разряженного, до лечебницы требовалось пройти через площадь — всего три сотни шагов, но каждый из них казался бесконечно медленным. Увы, Хион слишком давно не спал, чтобы идти быстрее.

Последний месяц зимы не зря именовали мраморным. По-настоящему зимняя белизна постепенно отступала, и по тонкому, с ноготь, слою её останков расползались грязные коричневые разводы, которые многим напоминали прихотливые узоры мрамора. Хион, однако, видел в них нечто куда более уродливое — холеру.

Она вылезла из колодца на северной стороне города и расползлась по всем улицам, окутав Моргуф смрадом и смертью. Даже кладбища, на взгляд Хиона, ученика серого колдуна, пахли не так угнетающе. Там, в сладком дурмане тлена, было уже всё равно. Схватка без надежды на спасение воняла во много раз хуже.

— Выглядишь так, будто из могилы встал! — донеслось сзади. Тяжёлая лапища обрушилась Хиону на плечо, и он поскользнулся на замёрзшей луже. — Спи хотя бы иногда, мой безымянный друг, а то помрёшь.

Хион усмехнулся: он мог бы не спать и не есть несколько месяцев и всё равно бы не умер. Нельзя умереть дважды. Впрочем, Арогу неоткуда и незачем было об этом знать.

— Я всегда так выгляжу. Все серые колдуны так выглядят.

— Да-да, властители кладбищ спят в могилах, едят падаль и в конце концов становятся похожими на своих подопечных. — Арог ухмыльнулся.

Хион обвёл его изучающим взглядом. Высокий, широкоплечий… и неустойчивый, если знать, куда бить. Ещё и на ногах — обувь с длинными-предлинными носами! К сожалению, серым колдунам нельзя наносить людям раны и увечья — слишком близки они к смерти. Собственно, и в Моргуфе во время эпидемии им особо нечего было делать. Здесь находился только Хион.

— Нет, — сказал он и поплёлся дальше.

— Нет? — непонимающе переспросил Арог.

— Мы не едим падаль. И уйди от меня, иначе зайдёшь со мной прямо к холерным!

По-хорошему, он не имел права так говорить. Хоть Хион и происходил из семьи правителей Оргосса, перед которой отец Арога стоял на коленях, сейчас он был только лишённым имени учеником колдуна. И, конечно, молодой господин Бахара имел право ходить, где ему вздумается. Но над городом властвовала холера!

Арог отстал, и остаток пути до больницы Хион прошёл один. Погода словно бы издевалась над ним: то солнце жгло спину сквозь тёплый халат, то ветер взметал его полы, а штаны покрывались комковатой коричневой грязью вперемешку со снегом.

В больнице Хиона встретил тот же тошнотворный запах, ставший ещё гуще. Платок, намотанный на лицо, ничуть не помогал. Приёмный покой, до того сплошь заполненный больными на койках и просто на брошенных на пол полотнах, сегодня был менее многолюден.

— Сколько умерло ночью? — спросил Хион у такого же безымянного ученика золотого колдуна.

— Двадцать три человека, если с западными покоями, — бледно отозвался тот и перешёл на шёпот: — Вчера вечером вода кончилась, ближние колодцы всё ещё чистят, до дальних или до реки по темноте…

Он замолк, но Хиону всё и так было понятно: не набегаешься столько воды носить. Больных много, водопровода в этом городе пока не построили, городская вода заражена, да и не отделаешься от холеры одной только водой. При лёгком течении заболевания она ещё поможет, или если больной сам по себе здоровьем крепок, но вот при тяжёлом… А если холерой болен ребёнок?

С трудом отведя взгляд от зловеще пустующих коек, Хион направился вглубь здания, чтобы найти учителя Табиля. Золотой колдун, он согласился обучать Хиона искусству исцеления, хотя и не должен был этого делать. Дар Хиона был серым от рождения, и это было, пожалуй, сродни приговору.

Учитель нашёлся в лекарском покое в окружении собственно лекарей, и, казалось, их собрание уже подходило к концу.

— Светлого утра! — с поклоном сказал Хион.

— Светлого? — прошипел кто-то. — Светлого?!

— Светлого утра, ученик, — подтвердил учитель, огладив длинную бороду.

Окна лекарского покоя выходили на восток, и низкое больное солнце робко заглядывало внутрь, словно нижайше испрашивая помощи. Утро действительно выдалось светлым, но только внешне. Внутренне оно больше напоминало глубокую ночь.

— Учитель, вы говорили, что отправите меня работать в другое место, — напомнил Хион.

До вчерашнего дня он вместе с первым учеником Табиля принимал новых больных, но вечером учитель решил их разъединить. Он покивал седой головой в ответ на напоминание и приказал:

— Иди в западные покои. Все люди там — в твоём распоряжении.

Западные?! Хион снова вежливо поклонился и вышел за дверь. Западные! Туда отправляли тех больных, чьё состояние сочли безнадёжным. Там умирали, и там было самое место серому колдуну.

Призвание золотых колдунов — излечить тело и душу, серых — проводить в серые степи и не дать оттуда вернуться. Каждый волен был выбрать между этими двумя цветами, но — волей отца — не Хион.

Хион хотел лечить людей и не выносил вида умирающих, однако семь из десяти лет обучения провёл не у Белого древа, в обители золотых колдунов, а в могильных пещерах под пустыней Зурфан. К его счастью, все её обитатели, кроме серых колдунов, умерли, когда не родился даже его прадед. Ему нечасто приходилось видеть смерть воочию.

Западные покои отделялись от остального здания тяжёлыми двустворчатыми дверьми. Раньше тут жил какой-то торговец, и за такой преградой, по-видимому, располагалась женская половина — для жён, дочерей… В Моргуфе их отсекали от людей стенами и засовами.

Хион толкнул одну из створок. Объёмный узор до боли впился в тонкие пальцы — дверь не шелохнулась. Ещё раз толкнуть, навалившись всем телом, — снова нет. Может, она вовсе в другую сторону открывается? Хион вцепился в дверную ручку, сделанную в виде рыбьего хвоста, и потянул на себя. Дверь, подобно исполинскому ишакобарану, продолжала стоять на месте.

«Хуже девицы!» — словно услышал Хион, беспомощно отстранившись от двери. Первый брат любил это повторять.

«Разве он виноват, что родился таким?» — всякий раз осекала младшая мачеха. Она любила всех детей своего мужа, не делая разницы между законными и нет, здоровыми и больными, родной дочерью и четырьмя пасынками… Её отравили за семейным обедом, когда Хиону было четырнадцать.

Вторая створка поддавалась ничуть не лучше первой, зато на руках проступили синие узоры из веточек и чешуек. У мертвецов слишком хрупкая кожа! В западных покоях есть другие двери?

Прежде, чем Хион успел уйти на поиски, в коридоре показались два дюжих парня с носилками. Едва они приблизилась, он склонился над их ношей, внимательно осматривая нового больного… больных.

Женщина и девочка, обе когда-то красивые, с длинными прямыми волосами цвета воронова крыла, сейчас — худые, измождённые, со спутанными патлами… У женщины кожа синюшная — куда там Хиону с проклятыми узорами. Черты её лица заострились, глаза запали, кожа покрылась морщинами, которых не должно было быть на столь молодом лице. И запах: из-под застарелого смрада пробивалась душная сладость.

— Мать и дочь, — скупо пояснили Хиону.

— Мать… уже поздно, — глухо сказал он, подтянув платок повыше, как будто это могло помочь. — Девочку я заберу. Дверь откройте.

Хион поднял девочку на руки, парни положили носилки на пол, и один из них открыл дверь перед Хионом. Он шагнул внутрь, и створки весомо грохнули за спиной.

От тела девочки исходил жар. Тяжёлое течение болезни — конечно, ребёнок ведь, вероятность особенно высока. После холеры выживает меньше половины заболевших, и западные покои ничуть не меньше восточных, где целители и лекари пытаются хоть кого-то спасти.

Всё так же держа девочку на руках, Хион отправился осматривать покои. Нести ребёнка было не тяжело — тоненькая девчушка лет семи, чьё тело почти оставила вода, весила меньше котёнка.

Свободная койка нашлась в самом дальнем конце, под большим окном, завешенным сейчас полотном цвета варёной баранины. Рядом с ней, прямо на полу, помещались две женщины и парень лет пятнадцати. В западных покоях вообще оказалось заметно больше женщин, детей и стариков; в восточных можно было бы решить, что болеют в основном мужчины.

Больные у койки даже не пошевелились, когда появился Хион. Да что говорить? За всё время, что койка пустовала, никому из них недостало сил взобраться на неё, улучшив своё положение! Впрочем, у них была и более весомая причина не стремиться лечь на более удобное место — грязь.

— Сестра! — крикнул Хион, и его голос загулял под сводчатым потолком.

Рядом тут же, будто из воздуха, возникла пожилая женщина в жёлтом тюрбане, из-под которого выглядывал мысок седеющих волос. Тюрбан был тонким — всего лишь повязанный вокруг волос платок, а не шесть унов⁽¹⁾ ткани, как полагалось бы по правилам. И всё же это был тюрбан, а не чадра или иной женский убор. Хион предположил, что перед ним женщина с хорошим светским образованием — по меркам Моргуфа, явление не очень-то приличное.

— Сестра, почему здесь не убрано? — спросил Хион гораздо тише. Его возглас не побеспокоил больных — скорее всего, его даже не все услышали, но кричать в лечебнице было почти кощунством.

— Я только и делаю, что убираюсь! — раздражённо прошипела женщина. — Воды нет, и они слишком быстро умирают.

— Я ещё жив, — почти беззвучно прошелестел голос с пола. Только по слову «жив» можно было понять, что это сказал подросток, а не кто-то из лежавших рядом женщин.

— Голос пропал… — пробормотал Хион.

В восточных покоях основными проявлениями холеры выступали жидкий стул, рвота, обезвоживание, боль и судороги отдельных мышц. Голос пропадал не у всех. У кого-то — наверное, у Харассиуса Таллы — Хион читал, что хрипота отделяет вторую степень болезни от третьей.

— Замените постель, — попросил Хион, наконец положив девочку на относительно чистое место на полу. — И неужели здесь больше никого нет?

— Есть, конечно.

В покоях вмиг появилось ещё с десяток человек в бледно-жёлтых одеждах лекарей, почти все мужчины, но едва ли намного старше Хиона, — это у колдунов женщин-врачевателей почему-то было больше да на севере — на Маэрдене и Ирго, здесь же женщины в основном сидели по домам.

— Как вас зовут? — спросил Хион у вернувшейся женщины в тюрбане.

— Аюль-ани Кансиф, — назвалась та, скомкав покрывало и сбросив его с койки.

«Ани»? Значит, у неё действительно есть светское образование.

— Аюль-ани, в западных покоях тоже лечат ртутью и ромашковым чаем?

Она замерла, прижав к себе чистую простыню, и внимательно посмотрела на Хиона.

— В западных покоях, ученик серого колдуна, лечить уже поздно. — Аюль-ани отвернулась и, нагнувшись, чтобы расправить покрывало, добавила: — Но ромашковый чай у нас есть. А ртуть — негодное старьё, но кто бы меня слушал?

Хион ожидал другого ответа, иначе не стал бы задавать вопрос в присутствии больных. Аюль-ани же, казалось, ничуть не смущало то, что она объявила им о неминуемой смерти без помощи врачей.

— Я ещё жив! — снова просипел парень.

— Жив, конечно, жив, — согласился Хион.

Дождавшись, когда Аюль-ани перестелет постель, и уложив девочку, Хион принялся наконец осматривать больных. Все были одинаковы: бледные, с синюшными губами, с морщинами, судорогами… В восточных покоях при судорогах давали опиумную настойку, от двадцати до шестидесяти капель в зависимости от сложения больного; в западных не было даже её. По-видимому, в западных покоях умирали не столько из-за тяжёлого течения болезни, сколько потому, что никто не пытался их лечить.

— Учитель Табиль возражает против ртути, — сообщил Хион, когда Аюль-ани вновь оказалась рядом.

— Хоть что-то, — буркнула она. — Будут ещё какие-то распоряжения?

— Чай с ромашкой. И следите, чтобы убирались вовремя — никто не заслуживает умирать… во всём этом.

Хион вспоминал младшую мачеху: её зелёное платье из тончайшего шёлка — в цвет молний и фисташек; следы рвоты на лице и на ткани — в цвет плесени и червей. Он мог только сидеть рядом, держать её за руку и ждать, когда придёт лекарь. Помочь — не мог, разве что дать скорую смерть без мучений.

Хион родился мёртвым. Виэт ар Келлас, господин Эман-горы и его отец, несмотря на то, что уже имел двух законных сыновей, пришёл в ярость: как его жена смела родить мертвеца? Он призвал неизвестные силы: то ли древнюю ведьму пустыни Зурфан, то ли вовсе саму Смерть — и обменял душу мёртвого сына на душу его нечестивой матери. Самому Хиону мать заменила именно младшая мачеха — единственная, кому не было дела ни до торчащих из-под кожи рёбер, ни до синяков, расцветавших на теле чуть ли не от простых касаний.

Пока Хион обходил покои, помощники под руководством Аюль-ани хотя бы относительно прибрались. Они даже открыли окна, изгнав смрад наружу. Увы, избавиться от запаха скорой смерти это не помогло — Хион чувствовал его трижды, пока осматривал людей: от старухи в углу у входа, от мужчины без ноги и от мальчика лет пяти, кажется, слабого от рождения. За что?..

Когда Хион, обойдя всех по кругу, вернулся к давешней девочке, с пола вновь донеслось почти бесшумное «Я ещё жив!» Парень в приступе судорог почти закатился под койку и теперь торчал оттуда, пялясь на Хиона лихорадочно блестящими глазами. Совсем юный, в холерных морщинах он походил на старика.

— Жив, конечно! — заверил Хион, склонившись над ним. — Посмотри-ка на меня.

Парень приподнял голову и преданно уставился на Хиона. В этот миг он больше всего напоминал верную собаку, но если собака ждала угощений или чесания за ухом, то парень надеялся, что его спасут.

— Как тебя зовут? — спросил Хион, незаметно принюхиваясь. Смертью от парня не пахло, а вот немытым телом и испражнениями — да.

— Найрат, сын пастуха Найруда, — представился он. На такое длинное предложение ушли все его силы: Найрат уронил голову и прикрыл глаза.

— Где мама? — едва слышно донеслось с койки. Так — призрачным шелестом на зимнем ветру — обычно звучали призраки.

Подняв голову, Хион встретился взглядом с глазками-угольками, когда-то, должно быть, цепкими, но сейчас полными боли и затаённого страха. Ещё один зверёк — маленький степной лисёнок. Она напомнила Хиону младшую сестру — та была старше этой девочки, когда потеряла мать, но вряд ли возраст в этом случае имел хоть какое-то значение.

— Твоей мамы здесь нет, уголёк, — уклончиво сказал Хион, улыбнувшись как можно мягче.

Девочка поджала губы.

— Я не уголёк, я Эдертасун. Где мама?

Найрат под койкой странно захрипел. Хион встревоженно наклонился к нему, однако быстро понял, что парень просто смеётся. У него не осталось ни сил, ни голоса на здоровый смех, и из горла рвались лишь хрипы.

— Я не знаю, Эдертасун. — Хион даже почти не соврал: душа должна была отправиться в серые степи, хотя могла и задержаться; куда отнесли тело, он и вовсе не представлял.

Девочка собралась возмутиться, но вместо этого со стоном искривилась на койке — начались судороги. Целители в отличие от лекарей не лечили их опиумом, но нужное зелье у Хиона закончилось при обходе. Учитель Табиль ночью будет варить новое, а пока Хион мог только слегка сжать руку девочки: она здесь не одна, её не бросят. Кисти у них оказались одинаково синие.

Весь день Хиона прошёл в хождении по кругу вместе с Аюль-ани и помощниками. Больных напоили ромашковым чаем, Хион поговорил с теми, с кем было возможно, в попытках подбодрить. Все, как один, жаловались, что чай солёный. Хион сам попробовал его, чтобы проверить, не новый ли это симптом. Нет, не новый — просто кто-то вместо сахара насыпал в чай соли. Что ж, возможно, это бодрило — злило, заставляло очнуться от небытия. Но не помогало. Под вечер умерла старуха в углу у входа — её тело тоже унесли.

Когда стемнело и на смену пришёл другой лекарь, Хион отправился к себе. Ему предстояла очередная бессонная ночь.

Днём падал снег — наверное, последний в этом году. Мраморные разводы из тающей жижи замело, укрыло тончайшим саваном. Хион шёл по снегу, еле переставляя ноги, и не мог отделаться от мысли, что западные покои тоже словно укутаны в саван. Даже колдуны не знали, как лечить холеру. Обычно она сидела где-то в маленьких селениях в малообжитых землях, и никому не было дела, если такие селения в одночасье вымирали. Но кто-то вроде Найрата или Найруда, или бродячий торговец, или ещё кто, перемещавшийся по стране, принёс болезнь в крупный город — Моргуф. Лекари и золотые колдуны обязаны были хотя бы попытаться что-то сделать!

И Хион делал. Он не был золотым колдуном — целителем, но всё равно делал всё, что мог.

Уже на пороге дома, отданного колдунам, Хиона настиг смутно знакомый голос:

— Подождите!.. Да подождите же!

Хион оглянулся. К нему быстрым шагом приближался высокий мужчина с забранными в хвост волосами, отливающими в рыжий. Редкий цвет в южных землях — его можно было бы принять за родственника младшей мачехи, но нет, Хион узнал его. Альша, сумасбродный вояка, прославившийся самыми отчаянными и дерзкими вылазками против мятежных горцев. Отец очень ценил его.

Следом за Альшой шагал Арог, отчего-то расплывшийся в злорадной ухмылке.

— Во имя горных духов! — возмущённо восклицал Альша. — Юный господин, ваше имя!..

— Он тоже не помнит, как тебя зовут, — перевёл Арог. — Требовал сына господина Эман-горы.

— Я ученик колдуна и лишён имени. Зачем вы пришли?

Хиону хотелось закрыться у себя и продолжить работу, но, если Альша явился, от него теперь не отвяжешься.

— Письмо от вашего отца, сын господина. — Альша размашистым движением протянул Хиону свёрток. — Вас просят явиться на Эман-гору.

— Мне запрещено возвращаться домой до окончания обучения.

— Прочтите, — попросил Альша.

Что-то этакое было в его голосе — Хион безропотно вскрыл свёрток и извлёк лист бумаги. Почерк принадлежал не отцу, а первому брату, но начиналось письмо со сообщения: «Записываю со слов нашего отца». Хион вчитался в выверенные, ровные строки.

«Четвёртый сын, — гласило письмо, и вкрадчивый, холодный, как пробравшийся под одежду ветер, голос отца пробивался даже сквозь почерк первого брата. — Меня поразило проклятие внутренней гнили. Целитель говорит, что снять его способен серый колдун. Вернись домой и помоги мне».

Проклятие внутренней гнили… Хион прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Редкое проклятие, которое заставляет тело гнить заживо. Если отец действительно стал его жертвой, то это случилось не меньше пяти дней назад — пока прокляли, пока заметили и вызвали целителя… Да и Альша добирался никак не меньше суток, ведь в Моргуфе нет призрачных камней⁽²⁾. Страшно представить, в каком состоянии отец сейчас!

Но… но Хион не имел права покидать учителя — неважно, серого или золотого — и видеться с семьёй, пока не закончит обучение. По-хорошему, он даже не имел права читать письмо. К тому же он находился в Моргуфе, где нужно было бороться с холерой… Но отец был серьёзно болен!

— Подождите. — Хион нырнул под арку входа и замер в сумраке неосвещённого лестничного пролёта. Высоко над его головой висел светильник, отбрасывавший на тёмно-зелёную стену пятна цвета полупроваренных яичных желтков. Хион с минуту тупо смотрел на помигивание теней, а потом птицей взлетел вверх по лестнице. Если ему повезёт, учитель Табиль ещё не спит.

Учитель вышел на стук быстро, но в мягком домашнем халате. Если и не лёг ещё, то уже собирался.

— Учитель, мне сообщили, что мой отец поражён проклятием внутренней гнили и меня просят явиться домой и помочь. Могу ли я?..

— Нет, — отрезал учитель, не дослушав. — Ты не болен, но можешь разнести холеру за пределами Моргуфа. Помочь твоему отцу может любой серый колдун, не только ты. Ты не знаешь, как снимать это проклятие.

— Знаю! — возразил Хион. — Читал.

— Читал?

— Полагаю, как и любой другой серый колдун. Проклятие известное, но очень редкое. Мы в равных условиях даже с верховным колдуном!

Хион прикусил губу: это очень опрометчивое заявление. Верховный серый колдун был несоизмеримо выше какого-то ученика, даже если никогда не сталкивался вживую с проклятием гнили.

Учитель Табиль молчал, внимательно глядя в лицо Хиону. Тот опустил глаза в пол. Не должен был — мужчине надлежало смотреть прямо. Отец и первый брат были бы недовольны, третий брат и мачеха пожалели бы. Сестра бы сказала, что на полу красивый узор.

— Ты не сможешь вылечить всех, Хион. Отправь ко мне своего посыльного — проверю, не успел ли он заразиться, — и иди спать.

Исключая любые дальнейшие споры, учитель Табиль указал на лестницу и закрыл дверь. Всё так же глядя в пол, Хион вышел на крыльцо, где продолжали ждать Альша и Арог.

— Учитель не позволил мне уйти, — сообщил Хион. — Альша, он хочет удостовериться, что вы здоровы, прежде чем вы уедете.

Воин криво ухмыльнулся, но молча проследовал за Хионом наверх. Там Хион оставил их с учителем наедине и заперся в своей комнате. Тяжёлое мягкое покрывало на постели манило лечь и забыться, но он отвернулся и вместо этого рухнул на подушку возле низкого стола на гнутых ножках. Почти весь стол занимали книги. Хион бездумно схватил одну из них и раскрыл на развороте с закладкой.

«Поводом к появлению холеры служит, как правило, необыкновенная перемена погоды: несвойственные пустыне затяжные дожди, засушливое лето в цветущих горах или же…»

Раздражённо захлопнув книгу, Хион отложил её на другой край стола. Харассиус Талла! При неплохом описании симптомов холеры, в остальном его сочинения отличались несусветной глупостью. Впрочем, даже самые современные открытия нынешней медицины однажды покажутся лекарям будущего галимой чушью.

Мысль о связи холеры с погодой когда-то была весьма распространена в кругу лекарей, пока Нана Эсимская не доказала, что дело не в погоде, а в грязной воде. Ну, и вообще в грязи — не зря же в лечебницах полагалось убираться не просто тщательно, но остервенело, если говорить словами самой целительницы. Беда была в том, что воды в Моргуфе сейчас не хватало даже на питьё.

Под трудом Таллы блестело металлическими уголками «Тело, пребывающее в равновесии» Гетафа-ани Джарета. Посвящённая влиянию на тело разного рода чар, эта книга вдруг привлекла внимание Хиона. В остальных, о болезнях и проклятиях, он уже искал решение, но не в ней. Мог ли Гетаф-ани Джарет сказать что-то новое? Подтянув книгу к себе, Хион открыл её на первой главе.

«Равновесие есть естественное состояние тела, и, выбыв из него, тело стремится в него вернуться, — сообщал золотой колдун прошлого. — Так, уставший человек стремится к отдыху, ко сну и пище».

«А утративший воду больной холерой стремится её напиться», — дополнил Хион, облизывая прокушенную губу.

Этого было мало. Больной мог пить и пить, пить и пить, но вода покидала его тело, не задерживаясь. Как будто воде мешало что-то ещё или с водой что-то выходило… И Хион определённо не был первым, в чью голову пришла эта светлая мысль. Он встречал подобные предположения во «Вскрытии заражённых тел» неизвестного автора, который, очевидно, был серым колдуном или хотя бы близок к такому. Что занятно, ни до «Вскрытия», ни после другие серые колдуны холеру своим вниманием не удостаивали, только Хион вместе с учителем попал в поражённый Моргуф.

Хион выпрямился и прищёлкнул пальцами. Что там ещё писал неизвестный автор? Труд существовал в единственном экземпляре и хранился в обители серых колдунов, а скопировать оттуда какие-то сведения Хион не догадался — просто не предполагал, что ему пригодятся именно они.

Кажется, там была заметка про запах смерти в кишечнике человека, умершего от холеры. Хион ещё удивился тогда: от любого трупа пахнет смертью, чем автору именно кишечник больного холерой так не понравился?

Может быть, может быть… Хион облокотился о стол и возвёл взгляд к потолку. Итак, холера чаще всего попадает в тело с грязной водой. Эта вода, разумеется, идёт сквозь желудочно-кишечный тракт. Какая-то дрянь, которая живёт в холерной воде, остаётся там и нарушает, если обратиться к Джарет-ани, равновесие тела. Так начинается холера.

Автор «Вскрытия» ограничился собственно вскрытием, но воду тоже следовало проверить. Кивнув себе, Хион прихватил перчатки и спустился на улицу.

Снег, подтаявший было днём, вновь схватился и теперь действительно напоминал мрамор — белый мрамор в коричневых разводах. Арог в тёмно-красном халате даже в темноте выделялся на его фоне ярким пятном.

— Я уже думал, ты не решишься, — усмехнулся он.

— Не решусь на что? — не понял Хион.

— На побег.

Хион не решался ни на какой побег: запретили же! Он шёл к северному колодцу, откуда началась холера. Да, путь домой пролёг бы как раз через северные ворота, и Арог, пожалуй, мог бы углубиться в заблуждения… Но это его дело, не Хиона.

— Ты что, идёшь пешком?

— Да.

— Тогда ты точно не успеешь спасти отца.

— Зато успею спасти людей.

Хион ускорился; Арог последовал за ним, но хотя бы замолк.

Выйдя за городские стены, Хион отыскал колодец и принялся натягивать перчатки. К воде можно было спуститься по скобам, но они наверняка проржавели, а значит, он мог с концами лишиться кожи на ладонях. Ему хватало разрисованных синяками пальцев и искусанной в кровь губы. За что он такой… мёртвый?!

Справившись с перчатками и натянув неизменный платок, Хион перевесился через край колодца и, нашарив ногами скобы, принялся спускаться. С каждой следующей скобой вокруг становилось всё темнее и удушливее. Казалось, ближе ко дну колодца станет холодно, но в подземном безветрии, наоборот, было будто бы теплее.

Вода смотрела на Хиона блестящим чёрным глазом. Он спустился почти до самой её поверхности, насколько позволяли проржавевшие скобы, и принюхался, спустив платок с носа. На дне колодца пахло сыростью, мокрым мёрзлым камнем и — неужели нашёл? — чем-то незнакомым. Так пахли бы сырые, только что помытые грибы и подтухшая рыба, если бы их сложили вместе, а потом посадили сверху пастушью собаку.

Хион свесил лицо к воде и снова втянул воздух. Ужасная вонь! Не снимая перчаток, он зачерпнул пригоршню воды и воззвал к мёртвому пламени. Бледное, серовато-зелёное, оно не грело и толком даже не светилось. Оно просто убивало всё живое. Согласно учению, золотой колдун, пытавшийся в отчаянии исцелить того, кто уже успел умереть, взывал именно к мёртвому пламени и в нём, не сумев вовремя одуматься, перерождался в колдуна серого. Хион никогда не был золотым колдуном и никогда этого перевоплощения не видел, но силу мёртвого пламени знал.

Тусклое, но заметное в колодезной тьме сияние возникло на ладони и тут же угасло: жечь воду — трудно. Тонкие струйки стекли между пальцами, и на чёрной ткани перчатки остался серый осадок, напоминающий очень мелкий песок. Пахло от этого осадка сырыми грибами, тухлой рыбой и собакой. Нашёл!

Отряхнув руку, Хион выпрямился и, нашарив ближайшую скобу, полез наверх. Обратный путь оказался труднее, чем он думал: слабые мышцы позволяли висеть на скобках и двигаться вниз, но вот подтягиваться и подниматься было нелегко. Под конец Хион лез с трудом и, наверно, упал бы, если бы Арог не схватил его за руки.

— И как, нашёл спасение? — вопросил он, вытаскивая Хиона наверх.

— Стал на шаг ближе.

Спорное утверждение. Хион лишь обнаружил то, о чём лекари и так знали. Надо будет набрать воды на опыты при учителе — он тоже должен увидеть серый осадок.

— Спасибо! — Хион благодарно сложил руки и пошатнулся.

Пламя, колодец, несколько суток без сна в лечебнице и над книгами… Ему надо было отдохнуть хоть немного. Постояв несколько минут у колодца, Хион направился обратно в город.

— Ты невероятный трус, раз слушаешься запретов, как девица, — заметил Арог ему вслед.

— Нельзя спасти всех…

Разумеется, остаток ночи Хион не спал. Он в подробностях записывал ход своих мыслей и опыта с водой. Нужно было показать их учителю Табилю, а в будущем и серым колдунам.

Наутро три сотни шагов показались Хиону ещё более бесконечными, чем накануне. К счастью, на этот раз Арог не явился его дразнить. С чего бы, к слову? За ним водилась привычка каждое утро проходить через Священную площадь — как он сам говорил, с дозором. Не заразился ли?

В лечебнице Хиона встретил всё тот же смрад бессмысленной борьбы. В восточных покоях людей будто было не меньше, чем вчера, а вот в западных умерли двое: одноногий мужчина и слабый мальчик, смерть которых Хион почуял ещё накануне.

— Ближние колодцы почистили, — сообщила Аюль-ани и посетовала: — Жаль, зелье для их очистки людям споить нельзя!

Хион горько усмехнулся: само по себе это зелье для людей было ядовито, а раствор с водой уже не имел тех чистящих свойств.

Лечебница больше не страдала от недостатка воды — это было видно сразу: даже в западных покоях, где никому ни до кого не было дела, стало ощутимо чище. Впрочем, чистоту, похоже, замечал только Хион: Аюль-ани, как всегда, была недовольна, больным было всё равно. Обходя их, Хион не заметил никаких отличий. Покрывала свежее — но лишь на полчаса, вряд ли больше. Поговорить удалось с ещё меньшим количеством людей, чем вчера.

До койки под большим окном Хион добрался под конец обхода. Полотно, висевшее на окне, упало, и больное солнце просочилось сквозь мутное стекло, раскрасив белые простыни в неопрятный жёлтый. Найрат опять закатился под койку, но теперь лежал с закрытыми глазами и даже не просипел своего «Я ещё жив!», когда Хион задел его руку полой халата. Эдертасун, напротив, таращилась запавшими невидящими глазами. Жар у неё спал, но кожа стала ещё бледнее — кровоток начинал страдать от потери воды.

— Мама? — шёпотом спросила она и тут же, присмотревшись, разочарованно скуксилась.

Хион тяжело вздохнул: в полумраке, который не развеивало даже солнце, единственным человеческим в его внешности осталась длинная чёрная коса. Угасающее сознание вполне могло зацепиться за неё и породить несуществующий, но желанный образ.

— Твоей мамы здесь нет, уголёк, — сказал Хион, присев на край кровати.

— Я не уголёк! — повторила девочка.

Хион погладил её по грязным, спутанным волосам. Расчесать бы, да нечем. Тонкая, бледная, вся в морщинах и с часто-часто колотящимся сердцем — почти старуха в теле маленькой девочки. Ей бы жить и жить: вырасти, выйти замуж — или выучиться, почему нет? — и тихо уйти в серые пустоши от подлинной старости, а не от её уродливого подобия.

Ночью умер мальчик почти одного с ней возраста, наверняка до него были и другие. Не наверняка. Точно были. Хион мог гнать воспоминания о книгах учёта больных и умерших, но до вчерашнего дня он сам же их и вёл. Он видел и записывал в столбик неумолимые цифры.

Осторожно принюхавшись, Хион закрыл лицо рукой. Сладкий, удушливый запах неотчётливо, но всё же чувствовался. Если не случится чудо и лекарство не найдётся до заката… Эдертасун умрёт.

Почему времени так мало? Есть ли оно у других? А у отца? Успеет ли к нему другой серый колдун? Спасёт ли его?

Грохнули тяжёлые входные двери.

Хион словно очнулся от кошмара. Он встал и вышел к дверям, смутно надеясь, что этот звук не означал появление нового, почти наверняка обречённого больного.

Надежды оправдались: у входа в западные покои маячил жёлтый халат, расшитый колдовскими знаками. Учитель Табиль!

— Светлого дня, учитель! — Хион поклонился и достал из глубокого кармана крепко скрученный свиток. — Вчера я изучил заражённую воду…

— Возьми зелье от судорог, — перебил учитель, вручив Хиону корзину с десятком пузырьков. Возникшая рядом Аюль-ани проводила их жадным взглядом. — Что нашёл?

Хион кратко пересказал содержание свитка.

— Я сжёг немного заражённой воды в мёртвом пламени и получил странный серый осадок — возможно, это и есть источник холеры.

Учитель пожевал губами, убрал свиток в карман и постановил:

— Это достойно внимания, но пока совершенно бесполезно. — Он повернулся к Аюль-ани и приказал: — Пусть принесут воды из северного колодца.

Аюль-ани отошла, остановила кого-то из помощников и, быстро передав ему распоряжение, вернулась обратно — слушать. Хион продолжил:

— Кроме того, на основе наблюдений автора «Вскрытия заражённых тел» я предположил, что вместе с водой из тела выходит и что-то ещё. Именно поэтому, просто напоив больного, от холеры не избавиться.

— Такова господствующая мысль, — подтвердил учитель. — Но мы пока не выяснили, что это.

Аюль-ани каркающе рассмеялась.

— Неужели это величайшая загадка для целителей? Мне казалось, вы бьётесь над лекарством, хотя бы зная, в чём дело!

Учитель Табиль презрительно скривился.

— Так просвети нас, женщина!

— Тело, поражённое холерой, теряет соль. Моча здорового человека солонее, чем больного. Наделённые даром считают ниже своего достоинства пробовать её, как делают простые лекари?

Хиона перекосило: на его родине касаться ртом телесных жидкостей, даже священной крови, было строжайше запрещено. Серые колдуны ничем таким тоже не занимались. А золотые?.. Он смотрел в пол, не желая вмешиваться в спор Аюль-ани и учителя, но тот молчал. Когда Хион не выдержал и поднял взгляд, Аюль-ани смотрела с болезненным торжеством, как воин, победивший противника ценой своей жизни.

— Нет, — наконец сказал учитель Табиль, — не считаем. Но кому, скажи мне, придёт в голову добровольно заразиться смертельной болезнью, когда доподлинно известно, что она приходит через желудочно-кишечный тракт?

Аюль-ани выдохнула и как-то вдруг постарела на несколько десятков лет.

— Когда я была гораздо моложе и сильнее, холера пришла в моё селение. Я успела получить образование, прежде чем меня выдали замуж, а потому была там за лекаря. Вы знаете, каково это, когда болезнь иссушает одного за одним твоих близких? Я изучала её, как только могла, даже изнутри. Холера ушла быстрее, чем я нашла лекарство — успела только обнаружить соль. Но одной её тоже мало. — Аюль-ани горько усмехнулась. — Я постоянно сыплю соль в ромашковый чай — больные жалуются, но им не становится легче.

Учитель Табиль хмыкнул, но ему хватило сдержанности не говорить женщине, что, возможно, она ошиблась и соль ни при чём. Вместо этого он вновь пожевал губами и заметил:

— Достойно внимания.

Двери снова грохнули — помощники принесли несколько вёдер заражённой воды.

— Жги, — приказал учитель.

— Не здесь, с вашего позволения.

Хион схватил одно из вёдер — тонкая ручка с силой впилась в ладонь — и вышел в коридор. Нельзя было применять серое колдовство при тяжелобольных. Он опустился на колени, погрузил кисти в воду и воззвал к мёртвому пламени. Оно явилось с трудом — даже слабого проблеска света не было видно. Но вода слегка помутнела, и на дно ведра выпал серый осадок.

— Достойно внимания, — повторил учитель, всё это время нависавший над Хионом. — Аюль-ани, я думаю, нам есть, что обсудить. И нам понадобятся эти вёдра.

Он заложил руки за спину и направился прочь.

— У меня всего две руки! — напомнила Аюль-ани.

— Позовите помощников, — не оборачиваясь, посоветовал учитель. — Ученик, больные всё ещё нуждаются в целебном зелье. И не забудь: завтра твоя очередь смотреть за ними ночью.

Все вёдра уже унесли, когда Хион нашёл в себе силы встать с колен и вернуться в западные покои. Надо было дать зелье против судорог тем, кто в нём нуждался. И до конца дня следить за всеми, поить их чаем, давать им зелье…

Аюль-ани больше не вернулась, но хотя бы помощники никуда не пропали и исправно убирались, проветривали, кормили больных…

Вечером умерла Эдертасун. Вот её скрутило в приступе судорог, вот Хион достал пузырёк с зельем, завозился с туго вставленной пробкой — а вот девочка затихла. Совсем.

— Прощай, уголёк… — пробормотал Хион, и никто не возмутился в ответ.

Остаток дня прошёл мимо Хиона. Он что-то делал, с кем-то говорил… Запомнился ему только золотой ученик, который шепнул вечером:

— Слышал, молодой господин Бахара заболел?

Хион уже выходил из лечебницы, но этот вопрос заставил его развернуться.

— Ты уверен?

— Учитель Табиль с утра был у него. Молодой господин предпочёл болеть дома.

— Могу его понять, — буркнул Хион.

Молодой господин в Доме Бахара был один — Арог. И заразиться он мог только в одном случае — когда помогал Хиону выбраться из колодца и схватил его за испачканные заражённой водой руки. Это Хион надел перчатки, Арог — нет.

Хион рассмеялся в пустое небо. Мало того что ничего полезного не нашёл, так ещё и заразил единственного наследника Дома Бахара!

Вернувшись к себе, Хион, едва раздевшись, повалился на постель. Сон не шёл, но и сил что-то ещё изучать и обдумывать у него не осталось. До самого утра Хион, почти не моргая, смотрел в потолок. Под утро его всё же настигло подобие сна: в нём раз за разом умирала мачеха, умирала Эдертасун, умирали все, кого Хион знал, по самым разным причинам. А он просто смотрел и ничего не мог сделать.

Проснулся Хион в середине дня, когда солнце смотрело сквозь тёмный занавес докрасна воспалёнными глазами. Полчаса или около того он бесцельно слонялся по комнате, открывал и закрывал книги, перекладывал их с места на место… Он явился в лечебницу в шесть часов пополудни, намного раньше, чем полагалось, и почти с наслаждением погрузился в работу до следующего утра. Он старался не принюхиваться, но омерзительный сладкий запах подступающей смерти всё равно просачивался в ноздри. Найрат, сын Найруда, женщина, чьего имени Хион спросить не успел, дряхлый старик… Утро Хион встретил с облегчением.

Когда он проходил через Священную площадь, его снова нагнал Арог. Он выглядел почти здоровым — видимо, перенёс холеру в лёгком течении. Прикасаться к Хиону Арог на этот раз не стал, шагал на расстоянии — видимо, считал его заразным. Нельзя сказать, что был неправ.

— К тебе новое письмо не приходило? — спросил Арог уже у входа в дом лекарей.

— Новое?..

— Отцу утром весть доставили: господин Эман-горы умер.

Хион замер на месте. Умер?! Отец — умер?! Но… он ведь мог обратиться к другому серому колдуну, должен был успеть, его бы спасли!..

— Говорят, проклятье внутренней гнили, — продолжал Арог. — А ты так и не решился к нему поехать… потому что учитель запретил. Хуже девицы, вот честно!

По законам чести, Хион должен был броситься на Арога с кинжалом или хотя бы просто ударить его. Но Хион был серым колдуном: он не имел права наносить людям увечья, да и привело бы это только к его собственным сломанным пальцам. Вот уж точно — хуже девицы!

Хион поднялся к себе, не взглянув на Арога. Письмо уже ждало его, воткнутое между стеной и дверью, — по-видимому, принесли рано утром, пока Хион был в лечебнице.

Заперев дверь, он торопливо развернул письмо. Почерк был тот же, но на этот раз за ровными строками не стоял холодный голос отца, только ярость первого брата:

«Четвёртый брат! Ты не явился, и отец умер, не дождавшись помощи. Теперь домой можешь вовсе не возвращаться, иначе я обещаю тебе месть».

Хион опустился на подушку и положил письмо перед собой. Он должен был вернуться домой. Он знал, как снять проклятие внутренней гнили: поместить больного в кольцо из мёртвого пламени на несколько часов, чтобы выманить проклятие наружу, затем смыть морской водой. Способ был давно известен — не пришлось бы бродить во мраке неведения.

Хион смог бы спасти отца. Но он предпочёл искать неведомое и не помог вообще никому. Единственное, что было полезно в борьбе с холерой, — соль — тоже принёс не он, а Аюль-ани. Хиону лучше было бы отправиться на Эман-гору. Он этого не сделал.

Должно быть, не на такой исход рассчитывал отец, возвращая его из мёртвых.

Писчее перо чертило багровые полосы на сером лице. Уродливо, но безвредно. Жаль. Хион даже у самого себя вызывал лишь презрение.

Как только положение в Моргуфе улучшится и перестанет требовать большого количества лекарей, он простится с учителем Табилем и вернётся в могильные подземелья пустыни Зурфан. Не выйдет из серого колдуна целителя.

1) Маэрденская единица длины, равная одному метру

Вернуться к тексту

2) Природный минерал, искривляющий пространство и используемый для быстрых перемещений на дальние расстояния

Вернуться к тексту