На чёрном поле (гет)

Покинуть чёрное поле на воображаемой шахматной доске жизни Делфин Марлон не удавалось уже больше полугода. И Делфин иногда казалось, что она, увязнув в этой непроглядной черноте неудач и горя, затягивала туда тех, кто был ей дорог. Казалось, что вместе с ней на чёрное поле встают друг за другом мать, сёстры, братья, и неудачи, горести и унижения лишь множатся.

Делфин едва могла дышать от страха и ожидания чудовищного унижения, что непременно должно было выпасть на её долю в самом ближайшем времени. Она, первенец графа Эдгара Вудварда и примерная вдова верного своему королю солдата, каковым был Доминик Марлон, должна была опуститься до уровня уличной девки и отправиться на поклон к узурпатору в надежде, что тот позволит ей согреть ему постель. Это был единственный способ попросить у узурпатора милосердия к брату Делфин, девятнадцатилетнему графу Конраду Вудварду, что в недели войны выступил на стороне законного короля, как предписывал это долг дворянина.

Узурпатор был удачлив и решителен. Он пришёл с драконами и армией откуда-то с востока, меньше, чем за пару месяцев, занял столицу, сверг законного короля и сел на трон. И для королевства Неймарра отныне всё поменялось. Узурпатор начал стремительно и безжалостно перекраивать Неймарру, раздавая лучшие земли своим союзникам, принимая новые законы и жестоко карая тех, кто имел смелость пойти против него.

Отец Делфин, когда был ещё жив, обожал шахматы. Делфин особенно не умела играть. И никогда особенно не желала. И всё же ей нравилось наблюдать, как отец играл с её младшими братьями и сестрой, иногда устраивая едва ли настоящие баталии с выдуманными про каких-нибудь шахматных рыцарей и лордов историями. И шахматная доска, расчерченная на чёрные и белые клеточки, казалась Делфин похожей на саму жизнь — счастье и радости на белых клетках и горе, страхи и боль на чёрных... Детство — до самой смерти отца — прошло на белых клетках.

Подумать только — ещё зимой жизнь Делфин Марлон полнилась счастьем и надеждой — она ждала дитя, и муж её казался таким счастливым... Делфин вновь была на белом поле шахматной доски своей жизни и ей почему-то казалось, что так будет всегда. Но лихорадка унесла жизнь Доминика в начале марта, а затем Делфин, словно окончательно заступив на чёрное поле, потеряла и своё не рождённое дитя. Брат Доминика не желал видеть в своём доме бездетную вдову, и Делфин пришлось возвратиться в обветшавший Ториад, где ей никто толком не был рад. Жизнь в Ториаде со смерти отца текла уныло, но всё же это был родной дом Делфин... И она чувствовала себя почти счастливой, вновь увидев, спустя пять лет своего брака, младших братьев и сестёр, даже если те за эти долгие годы разлуки отвыкли от неё и больше не могли смотреть на неё, как на сестру.

В конце апреля Делфин, когда боль от потери мужа и ребёнка чуточку отпустила её сердце, на пару недель показалось, что жизнь вот-вот наладится, что Вудварды вновь окажутся на белом поле — к её младшей сестре Абелин посватался виконт Прайнор, человек, пусть и немолодой, но очень достойный. Тогда у Вудвардов вновь появилась надежда на лучшую жизнь. На жизнь, достойную графского рода. Но Абелин исчезла майской ночью накануне свадьбы, оставив в родовой усыпальнице Вудвардов после себя лишь нижнюю рубашку, домашние туфли да тёплый халат.

Делфин, что зашла в крипту рано утром, почему-то подумала тогда, что свободолюбивая и гордая Абелин, должно быть, словно в сказке, обернулась птицей или хрупкой бабочкой, вспорхнула крыльями и улетела из душной крипты на свободу как мечтала, будучи совсем малышкой, наслушавшись отцовских волшебных сказок.

Виконт, матушка и Конрад были в ярости, когда узнали об исчезновении Абелин. Матушка даже сначала подумала, что, вероятно, это Делфин или Огастин помогли «этой дрянной девчонке» сбежать. Но Огастин так горько рыдал, а Делфин была так растеряна и обеспокоена случившимся, что матушка всё же смягчилась.

Конечно, не могло быть больше и речи о помощи виконта Прайнора Вудвардам. И жизнь в Ториаде вновь потекла своим чередом, унылая и жалкая... Только больше без насмешливой и горделивой Абелин, каждая черта в облике которой напоминала о погибшем отце. Младшие сёстры Делфин плакали, пятнадцатилетний Огастин уверился, что его любимая Абелин исчезла из-за жестокости Конрада и матушки, принуждавших её к браку с противным стариком, и, так как никто не мог убедить его в обратном, днями и вечерами пропадал в окрестных ториадских лесах, не желая больше разговаривать ни с кем из родных, а Конрад и мать становились мрачнее день ото дня.

Порой Делфин хотелось возненавидеть Абелин за то, что та предпочла семье свою свободу.

Ториад могли отобрать у Вудвардов за долги. После того, как отец ввязался в это безумие, взбунтовался против короны, король едва ли стал бы заступаться за семью покойного мятежного графа. И просить помощи было не у кого — нельзя было даже попросить брата Доминика выплатить Делфин часть её приданного. Ведь Доминик, пожелав жениться на красавице старшей дочери Эдгара Вудварда, приданного у её семьи не попросил.

А в начале осени в Неймарру пришёл узурпатор, которому удавалось успешно избегать всех приготовленных для него неймаррской армией ловушек. А в жизнь Делфин, к тоске по почившим мужу и ребёнку и пропавшей сестре, пришёл ещё и страх за отправившегося воевать брата. И Делфин начала по ночам горячо молиться в крипте, чтобы Конрада миновали драконий огонь, вражеские мечи и стрелы, чтобы он вернулся с войны живой, чтобы в этой войне беды и страхи Вудвардов миновали.

Но жизнь семьи Вудвардов уже давно шла на чёрном поле. И Конрад попал в плен. И мог быть казнён за исполнение своего долга перед покойным королём Неймарры.

Барон Маун, к которому Делфин три дня назад упала в ноги с просьбой помочь Конраду, посоветовал Делфин выход, от унизительности которого до сих пор горели щёки — возлечь с узурпатором и попросить его о милости к брату. Узурпатор охотно вступал в подобные отношения с красивыми знатными девицами и женщинами Неймарры, говорил барон Маун, растолковывая Делфин преимущества такого шага, и ни с одной из них ещё не был груб, зато всех довольно щедро одарил. И Делфин, как бы ей ни было противно идти на такое, согласилась.

И теперь, когда над Неймаррой опустился дождливый октябрь, незнакомый слуга вёл Делфин по лестницам опустевшего, осиротевшего королевского дворца, чтобы Делфин, если узурпатору по нраву придутся её молодость и красота, могла лечь в постель с тем мужчиной, которого она боялась, ненавидела и презирала за жестокость.

Делфин трясло от страха. Она старалась сохранять невозмутимое, доброжелательное выражение, что полагалось леди, но каждый шаг казался ей ступенькой на эшафот.

Бархатное, красивое непривычно богатое платье словно жгло Делфин нежную кожу. Напоминало, что она, старшая дочь Эдгара Вудварда и вдова Доминика Марлона, пришла отдаваться мужчине, что не был и не будет её супругом. Напоминало о тех унизительных мгновеньях, когда Делфин, прежде чем отправить к узурпатору, осмотрели с головы до ног, убедившись в отсутствии видимых изъянов, а затем помогли умыться, переодеться в это платье и уложить красиво её длинные светлые волосы.

Слуга привёл её к комнатам, где узурпатор, кажется, предпочитал проводить ночи с такими, как Делфин. Слуга отворил перед ней двери и захлопнул, когда она зашла. Делфин не посмела присесть в одно из пустых кресел и осталась стоять у дверей, разглядывая внутреннее убранство комнаты, где ей предстояло решиться на шаг, за который до конца дней будет мучительно стыдно.

Комната была большой, имела огромное окно и две двери, расположенные друг напротив друга. Делфин ни разу прежде не бывала здесь. По правде говоря, она и во дворце ни разу не бывала раньше — покойный король Неймарры присылал Доминику приглашения с той оговоркой, что дочь Эдгара Вудварда нежеланный гость для королевской семьи. И пусть внутреннее убранство дворца, конечно, завораживало своей роскошью и изысканностью, Делфин всё на свете отдала бы сейчас, чтобы оказаться под крышей нищего, полуразрушенного Ториада. От вида кроваво-красного балдахина над неестественно широкой кроватью Делфин и вовсе почти тошнило, и она никак не могла сосредоточиться на том, как должна обращаться к узурпатору, когда тот войдёт, как должна улыбаться, и как лучше было озвучить её просьбу помиловать Конрада...

В какой-то момент, Делфин заметила, что паркет здесь был двухцветный, уложенный в виде шахматной доски. Чёрное поле, белое поле... Из какого-то совершенно детского суеверия, за которое было ужасно стыдно, Делфин непременно постаралась встать на белый квадрат.

Прождала Делфин, пожалуй, недолго, пусть эти минуты и показались ей вечностью. Та дверь, что находилась напротив той, через которую попала в комнату сама Делфин, отворилась, и в комнату вошёл молодой и, пожалуй, даже красивый мужчина в простой чёрной одежде. То был узурпатор — на левой щеке его бледнел старый тонкий шрам, а рядом с правым глазом красовался рубец, и это были те две детали его внешности, которые были хорошо известны Делфин. Узурпатору, казалось, было двадцать пять или тридцать лет, он был почти того же возраста, что и несчастный Доминик, и от осознания этого факта Делфин было ничуть не легче.

— Вы красивы, сударыня, — сказал узурпатор, оглядев Делфин, казалось, не без удовольствия.

Эти простые, в общем-то, слова, отозвались в сердце Делфин страхом и болью, словно узурпатор чем-то ударил её. На мгновение Делфин хотелось перестать быть красивой — вдове, тем более, бездетной красота была не нужна, — хотелось выбежать из этой ставшей вмиг омерзительно душной, невыносимой комнаты, а если нельзя было убежать — то просто выброситься из этого огромного окна, разбившись насмерть. О, Делфин с удовольствием сделала бы это, если бы на кону не стояла жизнь её брата!.. Но Конрад ждал своей участи в темнице, и Делфин не имела права его подвести.

— Благодарю, ваше величество, — сумела выдавить из себя Делфин, присев в реверансе.

Узурпатор прошёл в центр комнаты, сел в одно из кресел и жестом пригласил Делфин сесть во второе. Она послушно сделала это, не желая злить человека, от настроения которого отныне зависела судьба её младшего брата.

Делфин хотелось плакать, но она старательно делала вид, что рада находиться здесь. Старалась улыбаться, не слишком заламывать руки, не дрожать слишком уж явно... В комнате было тепло, и это казалось Делфин издевательством — где-нибудь в холодном подвале она, быть может, хотя бы дрожать могла, не беспокоясь о том, как это будет выглядеть в глазах человека, в руках которого отныне было всё.

— С некоторых пор, я привык спрашивать о цене прежде, чем получаю услугу, сударыня, — сказал узурпатор, закидывая ногу на ногу. — Вы явно из хорошей семьи и, полагаю, пришли ко мне вовсе не потому, что внезапно воспылали ко мне огромной любовью. Вы здесь из-за того, что чего-то от меня хотите. Чего именно? Просите, прежде чем я решу, могу ли заплатить эту цену.

Так, пожалуй, было даже лучше, подумала Делфин, стараясь подавить дрожь, сотрясающую её тело. Конечно, было нечто унизительное в том, чтобы просить об услуге до предстоящей близости, но так Делфин хотя бы могла предполагать, будет ли выполнена её просьба. Если Делфин будет уверена, что Конрад останется жив, ей станет немного легче пережить эту ночь. Это будет означать, что эта позорная сделка хотя бы не окажется напрасной.

— Я хотела просить вас о милосердии к графу Конраду Вудварду, — на сердце у Делфин стало немного легче, когда нужные слова сорвались с её губ. — Я прошу вас о милости, ваше величество, ведь он просто служил королю, которому давал присягу.

Голубые глаза узурпатора взглянули на Делфин как-то особенно внимательно. От этого взгляда Делфин хотелось укрыться. Быть может, если бы барон Маун не заставил бы её надеть это ужасно открытое бархатное платье, Делфин чувствовала бы себя хотя бы чуточку более защищённой под взглядом узурпатора! Но барон Маун настаивал на платье, что открывало тонкую шею и покатые белые плечи Делфин, что давало возможность приоткрыть её грудь... И теперь, под жадным взглядом узурпатора, Делфин чувствовала себя особенно уязвимой.

— Я не могу вам этого обещать, сударыня, — ответил узурпатор, и в голосе его сквозила тень некоторого сожаления. — Понимаете ли, я уже дал своей названной сестре слово, что позволю ей решать судьбу графа Вудварда. И я, к сожалению, не знаю, желает ли она для него милосердия или возмездия, так что вам могу лишь пообещать, что его не казнят до того момента, как она появится в городе.

У Делфин в груди всё оборвалось. Она не понимала, кому ещё, кроме неё, мог понадобиться Конрад Вудвард. Впрочем, она слышала, ещё будучи женой, а не вдовой Доминика, что Конрад был несколько неосторожен и даже почти груб с дочерью одного мелкого чиновника в свой краткий визит в столицу (и именно из-за того случая Конрад и вернулся весьма поспешно обратно в Ториад). Но не могла же эта девушка мстить ему столь жестоко? И не могла же она успеть так скоро пробиться к новому королю Неймарры?

Или, быть может, та женщина, которую узурпатор называл названной сестрой, и сама не желала зла Конраду? Узурпатор сказал, что не знал, желала ли эта женщина Конраду милосердия или возмездия. И, кажется, ему было, в общем-то, всё равно как решится судьба графа — лишь бы не нарушать данное кому-то обещание. Быть может, если Делфин увидит эту женщину, если упадёт ей в ноги, то она сумеет уговорить её пощадить Конрада?

— Быть может, у вас есть какие-то другие просьбы, которые я мог бы исполнить? — нетерпеливо спросил узурпатор, и Делфин вздрогнула.

Она шла к узурпатору просить за брата. Этот шаг был тяжёлым, болезненным и крайне унизительным, но Делфин могла сохранять ещё хоть какое-то подобие гордости. В конце концов, это была жертва во имя близкого человека — и жертвовала Делфин то единственное, что только вообще имела. Просить же у узурпатора погасить долг за Ториад оказалось гораздо тяжелее и унизительнее. Делфин не думала, что может быть что-то тяжелее и унизительнее, чем прийти сюда и умолять о жизни брата. И всё же просить денег за порочную связь было куда сложнее и куда противнее.

— Мне нужны деньги, чтобы оплатить долги моей семьи, — сумела выдавить из себя Делфин, — чтобы у нас не забрали поместье.

— И много денег? — поинтересовался узурпатор, склонив набок свою кудрявую голову.

Делфин вновь вздрогнула. Говорить об этом было неприятно. Делфин ощущала себя грязной, испорченной, порочной — ей казалось, что своим поведением она предаёт и память отца, и память мужа, и память своего мёртвого ребёнка, которого она ещё этой зимой так ждала и так любила.

— Очень много, ваше величество, — ответила Делфин, не в силах больше смотреть в глаза даже узурпатору, и оказалось, что так говорить получалось даже проще. — Мой отец перед смертью оставил большие долги, и за годы после его смерти долги лишь росли. Если вы простите хотя бы ту часть, что моя семья должна короне, может быть, у моей семьи будет ещё немного времени, чтобы успеть выплатить другую часть кредиторам.

Делфин услышала, как встал из своего кресла узурпатор, и тут же и сама поднялась на ноги, от волнения едва не наступив на подол красивого бархатного платья, что заставил её надеть барон. Прошло несколько мгновений, прежде чем послышались тихие шаги узурпатора по похожему на шахматную доску паркету.

Рисунок на этом паркете вновь заставил Делфин задуматься о жизни на чёрных и белых клетках. И ей очень хотелось надеяться, что, если Вудвардам простят долг, если Ториад продолжит принадлежать её семье, то жизни её братьев, сестёр и матери вновь окажутся на белом поле.

— Не бойтесь меня, сударыня, — раздался голос узурпатора у Делфин над ухом, и Делфин постаралась не дёрнуться в сторону и приглашающе улыбнуться, как учили её пять лет назад улыбаться Доминику. — Вам не будет больно.

Делфин почувствовала чужие руки на своей талии и прикрыла глаза. И надежды на белое поле в этот день её не оставляли.