Сто футов до звёзд (джен)

Всё с самого начала пошло не так.

Эта миссия даже не должна была достаться их экипажу: у Европы при вылете с первой Звёздной базы забарахлила одна из гондол, и корабль был вынужден зависнуть на орбите Юпитера, в то время как Энтерпрайз закончил лёгкий ремонт и планировал ещё сутки наслаждаться заслуженной увольнительной. Но не тут-то было: командование приказало — и капитан ответил «есть!».

Населённая похожими на людей разумными планета М-класса по уровню своего развития соответствовала Земле века так девятнадцатого: повсеместная индустриализация и революции. Наблюдатели доложили, что какой-то умник догадался поделиться с бунтовщиками дальнобойными ракетами с термобарическими зарядами. Кто это сделал, выяснить не удалось: может, клингоны неудачно пошутили — до границы с Империей рукой подать. Не ядерная и не варп-бомба — и на том спасибо. Но в итоге, переодевшись в местных, их отряд всю сопутствующую документацию изъял, ракеты испортил, в производственном цехе, где они изучались, наделал шума. И ведь почти сумели уйти: Спок с Чеховым благополучно вернулись на корабль, а вот им с Джимом перепало фирменного «везения» — их схватили едва ли не за шкирку за миг до транспортации и затолкали в карцер.

Лен медленно, глубоко вдохнул и выдохнул, чувствуя, как разгоняется пульс и начинают зудеть пальцы — первые признаки приближающейся панической атаки.

Лен много чего в этой жизни не любил: полёты, космос, дрянную выпивку, косоруких врачевателей, за которыми всё приходится переделывать, и вспоминать о бывшей жене.

А ещё он не любил замкнутых пространств.

Чёрт его знает, чем было это место: их с Джимом толкнули к кирпичной стене, и Лен подумал, что сейчас расстреляют, как прямо перед носом с оглушительным грохотом опустилась тяжёлая железная дверь, захлопнувшись, как мышеловка. Или не дверь. Но прямо перед носом — места оставалось столько, что едва хватало сделать вдох. Лен ощупал пространство слева и справа: слева до стены было не дотянуться, если не двигаться, а справа под руку попалась тёплая Джимова ладонь.

— Привет, — хрипловато и нервно выдохнул он.

Лен закатил глаза, стараясь состредоточиться на чём угодно, кроме узкого пространства и того факта, что не видно было ни черта. Совсем. Как в гробу.

Некстати подумалось, что в гробах в общем-то нечем дышать, Лен дёрнулся и ушиб коленку.

— Да не шевелись ты, — несколько меланхолично отозвался Джим на слабый глухой стук. — Здесь только по стойке смирно стоять.

Лен прижался затылком к кирпичной кладке и прикрыл глаза, хотя разницы особо не было. Он всё чаще дышал, чувствуя, как дерёт огнём щёки, и знал, что ещё немного — и жар сменится онемением.

— Будь тут побольше места, — снова заговорил Джим, — я бы попробовал взобраться наверх, но...

«Куда — наверх?» — хотел спросить Лен, но в горле перехватило. Он совсем ничего не видел, кроме кажущейся чернильной пустоты вокруг. Как в космосе. Уже привычном, но до сих пор ненавистном космосе.

Сопение рядом хоть немного отвлекало от нарастающего шума в ушах, и Лен был как никогда рад, что Джим здесь, пусть в перспективе эта мысль мало утешала. Он с трудом сдержал желание схватить его за руку. Не маленький ведь уже, уговаривал себя Лен, к тому же целый доктор, но самоуспокоение помогало слабо.

— Боунз? — с отчётливым подозрением в голосе позвал Джим.

Лен не ответил, сосредоточившись на контроле дыхания.

— Ты в порядке? — неуверенно спросил Джим, его голос прозвучал чуть ближе, и Лен подумал, что друг силится разглядеть его в этой кромешной тьме.

Ноги постепенно наливались свинцом, и Лен гадал, от неудобной позы это или от панической атаки. Он про себя перечислял болезни, для которых характерен этот симптом, мысли перескакивали с пятое на десятое, сохранять спокойствие становилось всё сложнее, и в воцарившейся абсолютной тишине собственный стук сердца казался боем в барабаны.

— Боунз, у тебя что, клаустрофобия?.. — как сквозь вату донёсся осторожный вопрос Джима.

Лен бы не кивнул, даже если бы не знал точно, что это бесполезно.

Мелкая дрожь волнами прокатывала по телу, и, сжимая и разжимая пальцы, Лен в это мгновение больше всего ненавидел самого себя. Он бы побился головой о железо, если бы она так отчаянно не кружилась.

— Лео?

Этот тихий неуверенный шёпот отрезвил Лена лучше самой мощной оплеухи. Джим ни разу за три с лишним года знакомства не назвал его по имени, величая этой своей дурацкой, намертво прилипшей кличкой: Лен пыхтел, шипел и ругался, а сделать ничего не мог. И, видимо, плохи его дела, если Джим так к нему обратился. Лен бы засмеялся во все лёгкие, если бы дышалось чуть легче.

Тёплые пальцы скользнули по его холодной дрожащей руке, от ладони вверх, по запястью, а потом обратно.

— Лео, всё хорошо, дыши, — сказал Джим тоном настолько мягким, какого Лен у него никогда не слышал. — Видишь — там наверху звёзды. Просто дыши. Тут хватит воздуха сотням таких, как мы.

Лен честно вглядывался в черноту, но не видел ничего.

К дьяволу звёзды!

Видимо, он просипел это вслух, потому что Джим фыркнул, повозился, прислонился к нему плечом, насколько позволяла теснота, и наконец затих.

— А я всегда их любил, — заговорил Джим со смесью тепла и печали. — А ведь должен был ненавидеть.

Лен знал: эти треклятые звёзды, среди которых Джим был рождён, отняли у него всё. И тем не менее он был здесь, капитан флагмана, на далёкой доварповой планете, до которой никому особо и дела-то нет, в ловушке без шансов выбраться, и крепко-крепко держал его за руку. Отчего-то стало стыдно.

— В детстве, — задумчиво заговорил Джим, — я убегал в поле по ночам, потому что там лучше было видно звёзды. Они казались мне ближе. Дядя жутко ругался и гнал меня домой.

Джим сглотнул и перевёл дух. На долгое мгновение наступила тишина, не нарушаемая ни единым шорохом, и Лен, запрокинув голову и глядя вверх, как когда-то это делал мальчик из Айовы, наконец-то рассмотрел в вышине едва различимый тёмно-синий прямоугольник неба с россыпью далёких-далёких звёзд. Было очень высоко — футов сто, не меньше.

— Однажды, — продолжил Джим, — я ткнул пальцем в небо и сказал маме: «Я буду там летать». Она никогда на меня так не кричала. Размахивала руками, топала ногами, а потом разрыдалась.

Спустя минуту молчания Лен повернул голову, ожидая продолжения.

— Мне было шесть. Я не понимал, кем был мой отец, только осознавал, что его рядом нет.

В словах Джима сквозила невысказанная тоска, которую, бывало, Лен слышал в своих.

— И вот ты здесь, — тихо отозвался он.

Сердце немного успокоилось, и противная мелкая дрожь чуть унялась. Он свободно выдохнул, ощущая слабость в теле после эмоциональной вспышки, и, убаюканный мягким родным голосом, прикрыл тяжёлые веки.

— Я здесь, — эхом откликнулся Джим, сильнее сжимая его руку. — Всё хорошо, мы выберемся отсюда. Безвыходных ситуаций не бывает, помнишь?

Какая-то часть Лена очень хотела от души пнуть Джима под коленку за эту неуместную сейчас весёлую браваду в голосе — но то была паникующая часть, злобная и теперь совсем крошечная. Лен открыл было рот, чтобы сказать «спасибо», но слова застряли в горле. Джим, казалось, понял без слов: просунул руку ему под спину, приобнял и легонько сжал.

— Мы что-нибудь придумаем, — пообещал Джим. — Или команда ворвётся сюда с фазерами наперевес.

Лен хмыкнул: их Мистер Правильность ни за что бы так грубо не нарушил Первую директиву. Это Джим мог — но Джим был рядом.

Звёзды всё так же мерцали в вышине, тьма окружала и давила со всех сторон, а прижатый к тёплому боку Лен костерил себя всеми ругательствами, которые только мог вспомнить. За то, что на миг забыл, что не один.

— Какими бы маленькими мы ни были, мы способны приблизить любую из звёзд. Значит, и всё остальное нам по плечу, правда?

— Правда, Джим.

Чистая правда.​