Под чужой крышей (джен)

«Мамочка, расскажи мне сказку... Всего одну!» — Лизе Рогачёвой семь лет, силёнок маловато, но она вцепляется крепко в мамину ладонь. Безопасно. Надёжно. И живот не болит.

Мама плачет отчего-то — молча. От этого жутко. Но не так жутко, как спускаться в погреб одной. Там страшно, но привычно. Наберёшь себе картохи в подол, да и несёшь маме. А здесь — холодно. И лишь мама согревает, иногда рассказывает...

Жаль только, что недолго длятся эти минуты — Лиза просыпается. Дрожа от холода, выползает из-под одеяла. Если долго лежать — совсем околеешь. Так и вставать не захочется. Бабушка Груня, соседка, у которой сейчас живёт Лиза, говорит, что надо двигаться, чтобы тело не поняло, что сил нет. А их и правда почти нет.

И снова болит живот — покушать бы. Но это позже. Сперва дела надо справить — умыться, сходить щепы принести — печку-то протопить надо. Курицу покормить — Пеструшка у них молодец. Каждый день яйцо! А то и два — вот тогда праздник. Баба Груня, если два, себе половинку берёт одного, а Лизе даёт целое. А если только одно яичко, то баба Груня себе не берёт, потому что Лизе «ещё расти надо». Лиза не считает, что бабе Груне не нужно: а коли умрёт та, что Лизе делать? Пропадать только.

Лиза вздыхает, набирается храбрости, чтобы умыться холоднющей водой. Брр. Вытеревшись насухо, одевшись потеплее, выходит из дома — сейчас понатаскает дрова, а то ведь совсем уже выстудился дом. Печь еле тёплая. Проходя в поленницу, бросает взгляд на заиндевевшие окна своего старого дома — того, где с мамой жила. Иной раз ей хочется туда зайти, да заплакать боится. Как мама умерла, так и не решилась. Наверное, умерла бы тоже там, с домом рядом. Но баба Груня приютила. К себе отвела. Вот и живёт уже сколько месяцев по соседству. Баба Груня добрая, не выгоняет, хотя слышала Лиза, как баба Груня однажды сердито выговаривала у колодца Валентине Ивановне, председательнице их:

— Забери, пристрой девчонку, Валентина! Хоть в сиротский дом, хоть куда — ведь мне помирать уже, куда она потом-то? Там хоть сыта будет. Да и учиться будет — ей уж полных семь, с осени в школу надо бы. А какие у нас тут школы?

Но не со зла так баба Груня, Лиза знает, потому что та и приголубит её порой, и всегда с ней по-доброму. Даже работой не нагружает, помощницей зовёт. Председательница помочь обещалась, да небось позабыла. Много у ней заботы-то, у Валентины Ивановны. А Лиза и рада: ей вовсе не хочется куда-то к чужим людям. Пусть даже и будет там есть — ну так что же, они и с бабой Груней питаются. Пусть и мало, пусть и скулит что-то в животе, но есть еда! Картошки вот в погребе немного. Им разве надо полный погреб? Вот, научила её бабушка из очистков картофельных да крапивы сушёной похлёбку варить. Сытно становится, особенно если горсточку пшена кинуть. Баба Груня каждый раз говорит, чтобы ела не торопясь, не глотала быстро, но Лиза просто не может остановиться. Им и соседки нет-нет, да и принесут то лепёшек мучных, то молока свежего. Так и живут: так и живут — утром вода из колодца да яйцо, в обед — картошка и разговоры, а вечерять станут — тишина да сказки бабушкины. Им, главное, до лета продержаться, а уж своя-то земля завсегда прокормит.

Иногда Лиза думает об отце — может, он приехал да забрал бы. Хоть и неплохо живётся у бабы Груни, но с папой было бы, наверное, спокойнее. Но папка на фронте — одним из первых ушёл. Да и не жил с мамой-то уже в доме. К другой женщине ушёл. Мама тогда убивалась сильно. Но Лизу отец не забывал, приезжал часто из города — в Сасово переехал к жене своей. С его новой женой Лиза знакома не была — мама не разрешала. И лицо у неё такое делалось странное, будто не женщина там, а ведьма какая. Но ведь плохую какую или злую папа бы не выбрал?

А вот вернётся папа с войны, захочет ли взять к себе своего Лизочка? Кто знает, может, его новая не захочет терпеть чужого ребёнка в доме? Лиза сама слышала, как сразу после похорон мамы говорили об этом соседки. Мол, даже если вернётся Ванька — это отец её, Иван Петрович, вряд ли его городская фифа примет приблудыша.

От этих мыслей живот сильнее болеть начинает. Даже хорошо, что некогда об этом думать много: дела надо делать. Бабе Груне помогать.

Так и не заметила, как день очередной прошёл. Зимой рано темнеет. Вот и сегодня закрыли они ставенки, засветили свечку, да и стали готовиться ко сну.

А тут вдруг — скрип шагов на улице и стук резкий в дверь. Лиза испугалась: так стучат, когда что-то случается — сильно, настойчиво.

— Кто там ещё, — закряхтела баба Груня, — Лизка, открой-ка дверь.

Хочешь не хочешь — а открыть придётся. За порогом, к великому облегчению, не чудище какое из леса стояло, не немец — женщина, высокая — Лизе до той расти ещё и расти, в пальто длинном и валенках. Сама бледнющая, под глазами круги тёмные. Но особенно Лизу взгляд поразил — она и раньше слышала, как взрослые говорили «острый взгляд», правда, не понимала, как это быть может. А теперь убедилась: вот он, будто нож заточенный, так воздух и режет.

— Лиза? — вгляделась в неё женщина. А затем к бабе Груне обратилась, — Здравствуйте, Агриппина Савельевна. Я — Мария, жена Ивана Рогачёва. Узнала, что девочка одна осталась, без матери. За ней приехала.

— Ишь ты, приехала, — баба Груня внимательно смотрела на гостью, — Да кто ж тебе девочку отдаст-то? Документа не показала, может, ты и не жена Ваньке.

— Документы все есть, — Мария, не дожидаясь приглашения, зашла в дом, — не сомневайтесь.

Она сняла с головы тёплый платок — под ним оказалась короткая стрижка, едва уши прикрывали волосы, и села на лавку к печке.

— Иван, что ли, прислал, — прищурилась баба Груня.

— Сама приехала. Ваня... С ним связи нет, письма идут, но доходят ли?

— И пошто тебе девчонка? — баба Груня специально или нет, но встала так, чтобы Лиза оказалась у неё за спиной. Лизу это обрадовало: не любила она чужих, особенно вот таких, которые куда-то её увезти хотели.

— Это Вани кровь родная. — Мария пристально смотрела на бабу Груню. — Может, это единственное, что я могу сделать для него, пока он защищает нас: сохранить его дочь.

Лизе вдруг стало так страшно, как никогда в жизни.

— Не поеду! — звенящим от испуга голоса выкрикнула и кинулась вон из дома, в чём была выскочила на мороз.

Не слушая окриков, бежала что было сил. Ноги сами принесли её в дом матери. Знала, где ключ оставлен был — откинула половицу, да и вытащила. А вот с замком сложности возникли — никак не хотел проворачиваться. Пальцы немели, Лизу колотило всю от холода и страха, а проклятый ключ не слушался.

Вдруг ей на плечи опустилось её пальтишко. А большие, чуть грубоватые руки перехватили ключ. Мария, легонько отодвинув Лизу, поднатужившись, отомкнула дверь, да и распахнула её перед Лизой.

— Пойдём, нечего на морозе торчать.

Лиза, обливаясь слезами, вошла в свой прежний дом. Всё осталось как и было. И полки с посудой, и старенькие часы с кукушкой, висевшие на стене, и кукла, дожидавшаяся свою хозяйку у остывшей давно печки. И хоть здесь ненамного теплее было, чем снаружи, точнее, совсем не теплее, но Лиза почувствовала, что почему-то согревается.

— Лиза, — Мария присела на корточки и заглянула ей в глаза, — я знаю, тебе страшно. И мне страшно. Посмотри: здесь твой дом, он никуда не уйдёт. Однако давай вместе подумаем, чего бы хотела твоя мама? И хочет твой папа? Я думаю, чтобы ты жила, кушала, училась. Агриппина — Савельевна женщина хорошая, но вам двоим не прокормиться. Да и в школу тебе надо. Здесь у вас нет. Поэтому я и хочу забрать тебя в город. Поживёшь, поучишься. А там и папа вернётся.

Лиза только молча плакала. Мария подождала-подождала, а потом нерешительно и как-то слишком осторожно её обняла. Лиза не обнимала в ответ, но и не вырывалась — почему-то было почти спокойно рядом с Марией.

К бабе Груне Мария отнесла её, завернув в войлочное одеяло, найденное в доме. Лиза крепко прижимала к груди куклу и расчёску мамину. С ними и уснула на печке, куда её запихнули отогреваться.

Они уехали на следующий день — как раз оказия случилась, председательница на телеге до городу поехала. Вот и Лиза с Марией с ней. Старая лошадёнка неспешно вышагивала, Лиза, укутанная в тулуп, пропахший почему-то дымом, прижималась покрепче к Марии, чтоб ненароком не шмякнуться в снег на ходу.

В Сасове Лиза впервые оказалась в настоящей городской квартире. Всё было в новинку: и печка, сделанная из старой бочки, и мебель покрасивее, чем у них в деревне, и водопровод — из крана даже иногда текла тёплая вода! Мария работала, как вскоре узнала Лиза, инженером на заводе, карточка у неё была первой категории, так что с едой чуть лучше было. А вскоре и Лизе она карточку сделала. Детскую. Теперь и Лизе тоже свои продукты выдавали.

Мария много работала — иной раз сутками на заводе пропадала. Лизе сперва непривычно было и страшновато одной оставаться, а потом привыкла. И печку научилась топить, и еду могла сварить к возвращению своей... Марии — она и правда не понимала, как ей называть эту женщину. Вот и кликала её просто Марией. А та и не возражала.

Мария вообще оказалась немногословной. Чаще просто делала: ставила перед Лизой тарелку с пшёнкой на воде, говорила, что нужно сделать по дому, справила одежонку приличную — а то из всего быстро повырастала Лиза. Наверное, это и хорошо, что не лезла обнимать — они всё равно были чужими. Однако со временем Лиза заметила маленькие странные детали. Мария всегда протапливала квартиру перед уходом на работу, даже если для этого ей приходилось вставать на несколько часов раньше. И Лиза понимала — это для неё. Как и лишний, пусть и тоненький кусочек маслица в каше, столь редкий в это время. Время от времени появлялись и вещи новые, которые — Лиза была в этом уверена — приобретались специально для неё. Расчёска-гребешок, с простой, но красивой ручкой. Новый отрез ситца на платье, или шарф, связанный самой Марией (а Лиза и не заметила, когда, как и где Мария взяла шерсть).

Однажды, когда Мария пришла с работы позже обычного, бледная до синевы, Лиза засуетилась — разогрела картошечки на печурке, налила чай. И всё это пока Мария сидела, закрыв глаза, на их маленькой кухоньке.

— Спасибо, Лиза, — неожиданно улыбнулась Мария, открыв глаза, — тоже поешь, я сейчас...

— Сиди, ешь, — Лиза не дала ей встать, — ты устала, посиди, отдохни, я всё сделаю!

Мария внезапно наклонилась и порывисто обняла Лизу — не как там, в доме, нет — прижала сильно к себе:

— Девочка моя, — прошептала, — милая.

И Лизе не хотелось сопротивляться. Хотелось обнять в ответ, прижаться к ровному теплу. Что она и сделала, несмело обхватив ручонками за шею Марию. И так спокойно от этого стало...

Ночью Лиза увидела вновь во сне мамочку — в этот раз та не рассказывала сказки. Просто смотрела на Лизу, стоявшую рядом с Марией, и улыбалась. Наверное, и в самом деле рада была, что так всё с Марией обернулось.

С того дня всё несколько изменилось. Лиза перестала ощущать себя чужой. Как бы то ни было, но в этом городе и этой жизни она больше не была одна. Вместе жили, выживали, ждали папу и мужа. Осенью Лиза пошла в школу.

— Ваня не узнает, наверное, своего Лизочка, — улыбнулась Мария, провожая её в первый раз в класс.

И Лиза представила, как папа возвращается, видит её — в школьном фартучке — ведь когда война кончится, у неё непременно будет новое школьное платье. Видит, как они с Марией вместе его ждут на пороге. И улыбается. Улыбнулась и Лиза. А вечером набралась храбрости и попросила Марию:

— Расскажи мне сказку, мама.