Все псы попадают в рай (джен)

Алексей Игнатьевич Псовский всегда был человеком дороги. Он знал ее голос, чувствовал ее ритм и жил по ее законам. Когда-то давно, в школе, его учили, что мир делится на черное и белое, но он быстро понял, что в жизни нет таких простых вещей. Жизнь — это дорога. В ней есть повороты, ухабы, крутые спуски и долгие подъемы. И если ты не держишь руль крепко — тебя вынесет в кювет.

Алексей никогда не был тем, кого можно назвать обычным человеком. Он не любил рамки, не терпел беспредела и никогда не шел против своей совести. С детства он знал: мир не любит слабых. Его отец, военный офицер, говорил просто: «В жизни у тебя есть только то, что ты можешь удержать своими руками. Если хочешь уважения — заработай его. Если хочешь свободы — плати за нее». Науку эту мальчик запомнил накрепко.

Вообще, Алекс считал, что в жизни ему очень повезло: у него была прекрасная любящая семья, пусть и не богатая, но дружная, родители в меру сил и собственного понимания жизни учили и наставляли собственного ребенка, но делали это аккуратно, не стремясь подавлять его.

Быть сыном военного офицера — штука сложная, хоть и увлекательная. Долгое время Лешкиного отца перебрасывали с места на место, а потому мальчик успел насмотреться и на непростую жизнь в военных гарнизонах, и на небольшие закрытые городки. Наверное, когда значительную часть своего детства человек проводит в пути, это накладывает на него отпечаток. Кто-то, закрывая детские гештальты, стремится к оседлости, кто-то заводит огромное количество друзей, а кто-то, наоборот, не видит больше своей жизни без постоянной смены картинки за окном.

Итак, отец Алексея — Игнат Владимирович — был военным: человеком строгим, жестким, но справедливым, а мать — Раиса Ивановна — школьной учительницей, женщиной, которая могла одним взглядом поставить на место даже самого отъявленного хулигана. Они не сюсюкали с сыном, но научили его главному: «Держи слово, уважай людей, бей первым, если нужно».

От отца он унаследовал любовь к дисциплине и стремление к бескомпромиссной честности, а от матери — умение находить общий язык с кем угодно. А вот детство, проведенное в разъездах по городам и весям, привело к тому, что у мальчика появилась страсть к байкам.

Байки вошли в его жизнь еще в юности. Первый мотоцикл был дряхлым советским «Уралом», но даже он давал то, что нельзя было найти ни в одной другой вещи на свете — ощущение дороги, которая принадлежит только тебе. Свобода ревела в двигателе, рвалась вперед сквозь ветер, и ничто не могло с этим сравниться. Вот только вместе с пониманием ценности свободы пришло и осознание, что свобода — это не анархия. Настоящая свобода — это ответственность за самого себя. Это умение принимать решения и отвечать за их последствия.

Выбор жизненного пути после школы был очевиден — Алексей пошел по стопам отца. Военное училище, служба, командировки. Он прошел через горячие точки, научился держать лицо в любых обстоятельствах, не бояться боли и не бояться смерти. Но в какой-то момент он осознал: ему не страшно умирать, ему страшно жить не так, как хочется. Исполнять приказы, целесообразности которых он не понимал и оспорить которые он не мог, нести ответственность за решения, принятые не им и идущие вразрез с его собственными представлениями о правильном и нужном. Это было не его, а потому Псовский уволился. Просто ушел, не дождавшись совсем немного до присуждения двадцатилетней выслуги лет, потеряв право на неплохую пенсию, но получив обратно свою свободу.

После армии Алексей вернулся к тому, что любил больше всего — к мотоциклам. После многих лет сначала в учебке, а затем на службе, Псовский наконец почувствовал, что дышит полной грудью. Ему было тесно в прежних рамках, а потому на какое-то время дорога стала его стихией, а ветер — лучшим собеседником. Скорость, риск, вызов, адреналин — все это давал ему байк.

Байкер — это тот, кто живет по своим законам. Он может быть механиком, писателем, юристом или даже врачом, но когда он садится за руль, он становится человеком дороги. Его нельзя заставить жить по чужим правилам. Его дом — дорога, его религия — свобода, а его молитва — звук мотора. Нельзя объяснить, почему человек мчится навстречу горизонту, если ты сам этого не чувствовал.

Алексей исколесил полстраны, проехал от Калининграда до Владивостока, а когда наконец прошел срок ограничения на выезд, — все-таки Псовский имел доступ к секретке, — то проехал и через Европу, а пару раз оказался и на другом континенте. Он даже вступил в клуб «Псы дорог», но всегда оставался больше одиночкой. На дальняк он мог сгонять и с товарищами по клубу, но на близкие дистанции (а близким Алексей считал все, что находилось в радиусе пятисот километров от места его дислокации) предпочитал катать сам. Долгие трассы, ночевки у костра, запах дождя и асфальта — вот что было настоящей жизнью.

Как и многие, в клуб он пришел за ощущением единства, товарищества и преданности своим. У байкеров — своя семья, а не просто знакомые с одинаковыми куртками. Во всяком случае, так он думал изначально. Оказалось, все не совсем так.

Товарищи по клубу часто говорили о свободе, но мало кто понимал ее так, как Алексей. Для многих свобода была отмазкой, чтобы не отвечать за свои поступки. Для него — это был смысл жизни и баланс. Свобода не анархична, а осмысленна и подкреплена жесткими правилами, но правилами, которые он устанавливал сам. Псовский не любил шумные сборища и показные братства. Настоящая свобода была не в пивных посиделках и байкерских сходках. Она была на дороге. Клуб так и не стал для Алекса семьей, но ему нравилось ощущать себя своим среди своих, он уважал байкерские принципы, ценности и негласный кодекс чести.

Алексей Псовский хотел прожить жизнь ярко и осмысленно. Как говорится — «Живи быстро, умри молодым», но умирать, конечно, совсем не обязательно. В общем, пусть Алекс и выглядел суровым бородачом, но в душе он был, как и каждый байкер, — поэт. Просто его стихи были написаны колесами на асфальте.

Конечно, покинув одну жесткую систему, — военную, — он никак не ожидал, что вляпается в систему совершенно другую, но не менее строгую и иерархичную — систему образования.

Псовский не планировал становиться учителем. Все вышло случайно: бывший сослуживец попросил подменить преподавателя ОБЖ в одной из местечковых школ. Вернее, по началу-то Алексей вообще не в курсе был, чего ради приятель попросил приехать его в один захолустный городок «на поговорить».

— Лёха, ну ты же знаешь, что я просто так не позвоню, — голос в трубке был хриплый, прокуренный, но знакомый до боли.

— Именно поэтому я еще не сбросил вызов, — Алексей Игнатьевич Псовский пристроил телефон между плечом и ухом, прикручивая к любимой «Хонде» новый кожаный кофр. — Что тебе нужно, Саныч?

— Помощь.

— Как обычно или как в прошлый раз? Потому что если как в прошлый, я еще помню последствия твоей авантюры.

— Хуже.

— Черт… Давай колись.

— Ты сейчас где? Приехать можешь?

Псовский, конечно, мог.

ПГТ назывался «Рассвет». Маленький, заброшенный, он будто застрял в девяностых: облезлые пятиэтажки с кое-где выбитыми стеклами в подъездах, несколько магазинов с грязными вывесками, рынок, где можно было купить и картошку, и китайские кроссовки.

В этом поселке жизнь шла по своим правилам. Днем уставшие женщины тащили пакеты с рынка, мужики коротали время у магазинчика с пивом, а дети гоняли по дворам на раздолбанных велосипедах. Асфальт тут помнил еще советские времена, и если во время дождя где-то образовывалась лужа, то соваться туда на машине точно не следовало, ибо можно было с уверенностью сказать — тут не просто лужа, тут портал в преисподнюю.

Школа стояла посреди этого царства разбитых дорог и облупленных пятиэтажек. Серое здание с выцветшей табличкой, кривая сетка на футбольном поле, грязные окна. Внутри — типичный запущенный образовательный ад: старые парты, скрипящие полы, вечно недовольные учителя и дети, которые уже в пятом классе знали, что им особо в этой жизни ничего не светит.

Именно сюда судьба собиралась занести Алексея Игнатьевича Псовского, хотя он пока об этом и не знал.

Он сидел на низком бетонном блоке у гаражей, курил и смотрел, как за горизонтом провисает тяжелое закатное солнце. Рядом, прислонившись к мотоциклу, стоял Саныч — Виктор Степной, бывший сослуживец, боевой товарищ и практически друг, а теперь завуч этой самой печальной школы.

Степной был из тех людей, которые даже после увольнения из армии так и остались военными. Короткая стрижка, строгий взгляд, умение давить на жалость и чувство долга одновременно. Против такой убойной комбинации устоять мог бы только уже мертвый.

Псовский лениво глянул на друга и сделал глоток кофе из любимой термокружки.

— Ну и что тебе надо, штабс-капитан?

Виктор фыркнул и закатил глаза. Он всегда так реагировал на старое армейское прозвище.

— У нас тут препод по ОБЖ слег. Инфаркт. Вроде выживет, но работать ближайшие месяцы не сможет.

— Соболезную. А я-то тут причем?

— Надо заменить.

Псовский замер.

— Это ты сейчас серьезно?

— Абсолютно.

— Хорошо начали. Ты издеваешься, что ли? — Псовский выдохнул дым и покосился на приятеля.

— Да ты не смотри, нормальная школа. Ну, как нормальная… — Виктор почесал затылок. — Ладно, хреновая. Сергеич спился, Чернова ушла в декрет, Петрович с сердцем загремел… В общем, ОБЖ некому вести, а мне край нужен человек, кто знает, что такое дисциплина.

— Ты на кого смотришь? — Алексей скептически поднял бровь.

— На тебя, конечно.

— Ты в своем уме? Ну раз уж смотришь, то посмотри внимательнее, — тут Псовский указал на свою любимую кожанку, не менее любимый байк и на собственную бородатую физиономию, — ну какой из меня учитель? Тем более, педагогического образования у меня нет, а вышка — непрофильная.

— А у нас и не требуют. Лёха, ну ты послушай… Это не город, это жопа мира. ПГТ «Рассвет». Только рассвет тут давно никто не видел. Детишки… Да какие детишки? Половина на учебу забила, половина с семи лет мечтает свалить. Учителя запуганные, район гнилой, родители бухие. Директор нормальный, но бессилен.

— И? — уточнил Алексей, хотя уже знал, чем это закончится.

— И им нужен кто-то, кто… Ну, ты сам понял. Кто может показать, что сила — это не только крик и кулаки. Что уважение зарабатывают не страхом.

— И ты решил, что это должен быть я?

— Ты же всегда был таким. Честным и правильным. Тебя слушали даже самые отбитые, потому что знали — если дал слово, не сломаешь.

Псовский промолчал.

— Лёха, ты же сам говорил, что детям в этой стране нужны нормальные наставники, а не запуганные учебниками теоретики. Ну вот, вперед.

— На сколько?

— Два месяца. Максимум три.

Так Алексей Псовский снова оказался в системе.

Первый урок превратился в хаос. Дети не воспринимали его всерьез — перед ними стоял мужик в кожанке, с цепью на шее и взглядом, который говорил «мне плевать на ваши оценки». Но когда он начал говорить, в классе стало тихо.

Он не читал лекции. Он рассказывал. О том, как не сдаваться, если попал в дерьмовую ситуацию. О том, как важно уметь держать слово. О том, что в жизни нет «учителей», есть только люди, у которых ты можешь чему-то научиться. Ученики тянулись к нему. Он их не учил — он их понимал.

Время шло, два-три обещанных месяца сменились пятью, потом Саныч попросил доработать до конца учебного года, а потом и самого Виктора упросили перевестись в соседний городишко — Заречный или попросту «Заречку». Там дело обстояло еще хуже, хотя казалось, что хуже-то и некуда.

Вообще-то, Псовский не планировал оставаться. Но в какой-то момент понял: это тоже путь. Дети ищут себя, ошибаются, пробуют, и кто-то должен научить их держать руль крепче. Алексей смотрел на детей в школе и видел нечто большее. Они были беззащитны перед этим миром. Их учили формулам, датам, литературному анализу, но не учили, как жить.

Когда ушла старая директриса, место предложили ему. Байкеру. Бывшему военному. Человеку, который жил по своим правилам. И он согласился.

Не ради себя. Ради этих детей.

Алексей хотел объединить свободу с ответственностью, независимость с лидерством, а бунтарский дух с заботой о будущем поколении. Он не просто управлял школой — он пытался сделать ее местом, куда хочется приходить. Это был не бунт против системы, а ее эволюция. Он стремился доказать, что можно быть свободным и при этом менять мир к лучшему. И по прошествии пяти лет мог сказать, что это ему отчасти удалось.

Школа при Псовском расцвела, всего за какой-то пяток лет изменившись до неузнаваемости. Она все еще оставалась той же серой трехэтажкой, но теперь ее серость компенсировали яркие граффити на стенах — не какие-то каракули, а настоящие произведения искусства, созданные местными ребятами под руководством приглашенных художников. На футбольном поле вместо ржавых ворот стояли новые, крепкие конструкции; во дворе, помимо спортивных снарядов, появилось резиновое покрытие, деньги на которое новый директор долго и планомерно выбивал у спонсоров и местных властей.

Внутри все тоже поменялось. Старые парты остались, но в кабинетах теперь был порядок, а стены украшали не унылые портреты давно умерших классиков, а работы учеников, фотографии школьных мероприятий, мотивирующие цитаты. Алексей сам выбрал их, среди них было и то, что он часто повторял детям:

«Если не знаешь, куда идти — иди вперед».

Псовский сделал упор на дисциплину, но без тупого давления. Он никогда не кричал, но дети быстро поняли: с ним спорить можно, но если он сказал — то так и будет. Предметы больше не были унылой зубрежкой, и те, кто раньше плевался от школьных занятий, ждали уроков с нетерпением.

Кроме того, он организовал при школе клуб мототехники, руководил которым сам. Клуб был, конечно, факультативным, но он всегда был забит битком. Ученики сами собирали старые байки, разбирались в двигателях, учились водить. Местные байкеры, да и просто толковые механики, стали приходить в школу и помогать.

В школе появились реальные секции, где дети сами выбирали, чем хотят заниматься: изо, музыка, единоборства. Финансирование Алексей выбивал, где мог — кто-то из бывших сослуживцев помогал, кто-то из мотосообщества подкидывал деньги. Но самым главным было то, что дети чувствовали себя нужными.

В ПГТ «Рассвет» теперь действительно забрезжили первые лучики солнца. Через три года родители из соседних поселков начали пытаться устроить своих детей в «Псовскую школу». Через пять — школа стала местной легендой. Журналистов сюда не звали, но слухи расползались сами.

С семьей у Алексея, правда, не сложилось. Ему уже было под полтинник, а ни жены, ни собственных детей так и не наблюдалось. Женщины в его жизни, конечно, были, но все уходили.

Псовский понимал, что с ним было непросто. Не каждая женщина выдержит мужика, который то постоянно занят школой, то во время отпуска легко может сорваться в ночь, чтобы проехать сотни километров просто потому, что душа просит.

Отношения были, но долго не длились. Одна устала ждать. Другая хотела, чтобы он «остепенился» и завязал с байками. Третья — чтобы оставил школу. Четвертая пыталась сделать из него того, кем он никогда не станет.

В какой-то момент он просто перестал искать ту, которая бы разделила его путь. В конце концов, свобода — это тоже выбор. Зато у него была школа. Байк. Дорога. Ученики. И он не чувствовал себя одиноким.

— Ты, Псовский, когда-нибудь убьешься на этом своем драндулете, помяни мое слово! — сказала ему как-то раз очередная пассия.

— Ничего, — рассмеялся он тогда, — все псы попадают в рай!

Мультик с таким названием он краем глаза зацепил по телеку еще в девяностые. О чем там шла речь — черт его знает (кто там упомнит какой-то мельком увиденный мультфильм для мелюзги?!), но вот название Псовскому почему-то запомнилась, а фраза стала расхожей.

То ли обиженная женщина оказалась ведьмой, то ли просто все так неудачно получилось, но сказанные в запале слова оказались пророческими. Дорога, следование по которой хоть в физическом смысле, хоть в смысле философском было жизненным кредо Псовского, эту самую жизнь у него и забрала. И несмотря на то, что Алексей Игнатьевич реально свято был убежден, что после смерти все Псы попадают в рай (ну, на худой конец — в Вальгаллу), лично он почему-то попал в сущий дурдом.

Вскоре он выяснил, что у дурдома имелось даже конкретное наименование: школа чародейства и волшебства «Хогвартс».