Виноград (гет)

Ха-ха! Я смеюсь в лицо неприятности.

(с) «Баффи. Истребительница вампиров»

Рождество в этом году пришло быстро и незаметно. Кажется, только что мы проводили в школу Розу и Хьюго, а вот уже пришла пора отправляться по магазинам, покупать рождественские подарки. Решив сделать сюрприз Рону, я быстро заканчиваю дела на работе, складываю поднадоевшие отчёты в аккуратную стопку на столе и заматываю длинный тяжёлый шарф на шее.

На улице настоящая зима — сугробы по-над дорогами и нежные снежинки, падающие прямо на мои распущенные волосы. Крадусь по проулкам, стараюсь не нарушить зиму, не оставить на девственно белом снегу следы. Улыбаюсь, как первокурсница, и зачем-то захожу в метро, потому что аппарировать в первый по-настоящему зимний день кажется неправильно и глупо. Магглы не замечают снег, или делают вид, что не замечают. Сейчас так много людей прячут свои чувства, что это совсем не удивительно. «Я вас не вижу, и вы меня не видите». Отчасти хороший, но слишком уж по-детски наивный принцип.

На дорожке к дому чьи-то следы. Я улыбаюсь, надеясь, что это Гарри и Джинни зашли к нам в гости. У них сейчас тоже стало мрачно, когда дети уехали. Обдумываю, какие гирлянды где повесить, как осветить дорожку к дому и стоит ли вешать падуб на входную дверь. Пробираюсь к дому, долго ищу ключи. Палочка в кармане, но маггловские привычки всё ещё сидят в голове, и не выгонишь их оттуда ничем. Напеваю под нос «Джингл беллз», и всё у меня будет хорошо, если прямо сейчас Рон заварит мне тот самый чай с корицей, который мы оставили на полке до следующего Рождества…

Он сидит на кровати и не может вымолвить ни слова. Лаванда только что аппарировала, как была, голая и раскрасневшаяся. Надеюсь, её муж окажется дома, потому что мне не очень хочется, чтобы он узнал об этом откуда-то ещё. Рон сидит, прикрывшись одеялом, как будто за столько лет семейной жизни я не успела там чего-то разглядеть. Уши горят, но в его стыд я не верю, потому что раньше надо было задумываться о стыде.

Заламываю руки и отворачиваюсь к окну — не могу видеть его сейчас. Хочется убежать куда-нибудь далеко, на Мадагаскар или просто на край света.

— Какого Мерлина ты пришла так рано?

Вот так, наверное, и трещит по швам семейная жизнь, когда уши закладывает от ярости. Молчу, пытаясь не залепить ему пощёчину, хотя соблазн так велик. Очень велик. Сжимаю руки в кулаки.

— Ты должна была прийти только через час, — желание закрыть уши становится почти нестерпимым. — Сама виновата.

Я таки залепляю ему пощёчину и иду на кухню, очень хочется чаю. И гильотину, пожалуйста. Завариваю крепкий кофе и выпиваю залпом. Ужасная мерзость, но мозги промывает на ура. О чае с корицей пытаюсь не думать.

Он спускается на первый этаж, шлёпая босыми ногами по паркету в коридоре. Я делаю глубокий вдох, считаю до десяти и оборачиваюсь. Хоть трусы надел — и на том спасибо. Открывает окно, впуская ворох белоснежных снежинок, ёжится от холода и свистом подзывает сову. Привязывает к её лапе письмо и отпускает сипуху, с грохотом закрывая окно.

— Отправил Лаванде письмо, чтобы не нервничала, — зачем-то поясняет он мне. — Сделай чаю, а?

Я поворачиваюсь к нему и взглядом пытаюсь выразить всё своё презрение. Он опирается руками на стол и вздыхает. Зажмуривается на мгновение, потом начинает резко говорить, голос режет мне слух и, наверное, сердце тоже режет, потому что больно, чёрт возьми, очень больно.

— Да, я был не прав. Да, я извиняюсь. Но ты же уже залепила мне пощёчину. Очень больно, кстати. А отношения наши себя изжили, не находишь? Хватит иллюзии строить, Гермиона. Да, я не люблю тебя больше. И ты меня тоже вряд ли любишь, но деваться-то нам некуда. У нас дети и всё такое. Давай жить как раньше. Можешь тоже завести себе любовника, а я перееду в другую спальню. Что скажешь?

Что я скажу? Да ничего я тебе не скажу, Рональд Уизли. Пошёл ты.

Разворачиваюсь и ухожу, запираясь в одной из гостевых спален. Спать на той кровати, где мне изменил всё ещё любимый муж, мне как-то не хочется.

Долго плачу. Потом ещё дольше смотрю в потолок и плачу опять. Так, наверное, и рвётся по швам семейная жизнь — тихо и буднично. И очень нелепо…

* * *

Астория всё утро что-то говорит. О том, когда нужно забрать Скорпиуса из Хогвартса, о том, что нужно готовить на рождественский приём. О том, что вечером приедет портной на примерку и прочее, и прочее…

Я задаюсь вопросом, не похож ли я, случайно, на домового эльфа, которому следует готовить праздничный ужин, или на дворецкого, в чьи обязанности входит открывать двери приходящим людям, или на слугу, который аппарирует вместе со Скорпи с Кингс Кросс… И неужели я совсем не похож на главу семьи, у которого не может быть серьезных личных или рабочих дел, и в пятницу вечером у него есть время выслушивать переживания насчёт того, что цвет туфель на два оттенка светлее, чем цвет платья. Может быть, я отстал от жизни, но всегда считал, что для этого существуют подруги.

Впрочем, у Асти нет подруг. Есть знакомые, и есть выгодные люди — моя жена всегда очень практично смотрит на отношения. Вот только сейчас мне почему-то начало казаться, что это дурное качество характера.

Как бы то ни было, к вечеру мои уши превращаются в два кочана капусты, а пар, струящийся из макушки, становится почти осязаемым. Подозвав эльфа, прошу у него пальто и шарф, и спешно аппарирую к «Дырявому Котлу», потому что именно он всплыл в голову перед побегом. По-другому это не назовёшь, я понимаю это и полностью отдаю себе отчёт в содеянном. Но привычка гулять по Лондону уже слишком сильно въелась в меня, и не искоренить её ничем.

Прячу палочку, кидаю взгляд на дверь бара, всё ещё сомневаясь, не повернуть ли мне обратно, но затем всё-таки укутываюсь посильнее в шарф, встряхиваю головой и делаю первые шаги в маггловский Лондон. Через две минуты меня уже нет, я больше не маг, я простой обыватель. Меня никто не знает, и я не знаю никого.

Кажется, я начинаю наконец-таки понимать Поттера…