Виноград (гет)

Я всегда очень радовалась тому факту, что мои дети умственными способностями пошли именно в меня. Нет, я никогда не считала Рональда глупым, просто… Разные люди хороши в разных вещах. Мама с детства говорила мне, что найти мужа — с моими-то мозгами — мне будет крайне проблематично. А потом, после войны, когда я нашла их в Австралии и вернула память, мама была просто в шоке. Потому что я стояла перед ним рука об руку с Роном, простым парнем Роном, которому точно было не добиться докторских степеней, который не мог отличить пуэрториканца от пуританина и в слове «амортенция» делал три ошибки. Мама смотрела на то, как он с интересом осматривает телевизор и микроволновку, и улыбалась. А потом, когда мы остались вдвоём, сказала как-то грустно, что сердцу не прикажешь, но она всё равно рада, безумно рада за меня и всё такое.

Мне всегда казалось, что ей хотелось видеть рядом со мной кого-то другого, более достойного с её точки зрения. Но я ведь с детства была здравомыслящей — иногда даже чрезмерно, а потому понимала, что моя точка зрения может расходиться с маминой. И вышла замуж. И мама никогда и ничего мне не говорила по поводу моего мужа и моей жизни. Только поджимала губы, когда я прибегала к ней в слезах и рассказывала о том, что Рон снова завалил письменный экзамен в Аврорате и мне пришлось идти договариваться с Кингсли, и что я должна была это сделать, потому что Рон гордый и самолюбивый, а мне хочется, чтобы он всегда верил в свои силы и думал, что всего добился сам. Я плакала, а мама заваривала ромашковый чай и гладила меня по волосам. И ничего не говорила, только поджимала губы.

Потом я перестала бегать к маме. Не потому, что жизнь наладилась и Рон, наконец, начал решать свои проблемы сам. Просто здраво рассудила, что у родителей тоже могут быть собственные проблемы, а мои — это мелочи, к которым я давно привыкла. Тогда мне казалось, что я плачу уже скорее по инерции, будто когда-то давно, сразу после свадьбы, меня пнули вперёд, сказал делать то и это, и я, подобно маленькому шарику, катилась, катилась и качусь до сих пор. Уже медленно и аккуратно. По инерции.

Роза и Хьюго — самые лучшие дети, какие только могут быть. Наверное, все родители говорят так, но я действительно в этом убеждена. Мои дети умные и красивые, милые и ласковые, самые лучшие на земле.

Когда они выходят из поезда — Роза отчитывает Хьюго за что-то, потрясая в воздухе указательным пальцем, а он идёт, опустив голову, — я только улыбаюсь и смотрю на них, и не могу насмотреться. К ним присоединяется Джеймс, который за руку тянет сестрёнку, Лили, и смеётся о чём-то. В руках у них сумки, и шарфы разных цветов развеваются на лёгком ветру и от ходьбы. Джинни сбоку от меня машет все процессии рукой, привлекая внимание. Дети улыбаются и спешат к нам.

Рон выходит вперёд и ловит Розу и Хьюго на подходе, обнимает сына и жмёт ему руку, как взрослому, а я смотрю на это и понимаю две очень важных вещи: во-первых, что мой сын и правда вырос, и правда стал взрослым, а во-вторых, то, что Рон, несмотря ни на что, всё же отличный отец. Потом он поднимает Розу над землёй, кружит, и они смеются, волосы её растрепались, и я останавливаю себя, когда в голову закрадывается мысль отругать Розу за отсутствие головного убора.

Когда я смотрю на них — таких — я не знаю, как мы им всё расскажем. И мне страшно, мне очень страшно.

Потом они подходят ко мне и обнимают с двух сторон, прижимаются покрепче и тепло дышат в шею, и нет ничего на свете лучше, чем их объятья.

Я смотрю на Рона, прямо ему в глаза. Он положил руки в карманы и как-то грустно опустил голову, наблюдая за нами. И я, наверное, впервые с того самого проклятого дня готова простить его. Пусть только подойдёт и извиниться, и обнимет нас тоже, всех вместе. Наверное, это — проявление слабости, но я действительно люблю его до сих пор.

Впрочем, Рон так и не подходит.

* * *

Я надеваю серый костюм-тройку и повязываю на шею чёрный галстук. Белая рубашка, чёрные лакированные туфли. Провожу по волосам расчёской, укладывая их, чтобы не топорщились.

Из зеркала на меня смотрит уверенный в себе мужчина, у которого есть всё, который доволен собственной жизнь, который добился всего, чего хотел. Я рад этому зрелищу, потому что, когда только пришёл, из зеркала на меня посматривал мальчишка — с взъерошенными волосами, без галстука, с улыбкой на лице. Впрочем, тоже счастливый и довольный. Этого мальчишку я не видел там уже сотню лет, с самой школы, курса с пятого. На шестом в моей жизни появился Лорд, и это событие заставило резко повзрослеть.

Я точно помню весь этот период взросления, почти досконально, почти по минутам. Когда тебе перестают быть важными какие-то события и действия, вроде полётов — ещё вчера ты бы отдал всё за то, чтобы взять Нимбус и взлететь в воздух, слушая завывания ветра в ушах, а сегодня… Сегодня у тебя есть дела поважнее, да и сам процесс перестал доставлять удовольствие.

В детстве человек радуется очень многому, даже самым мелочам. Я до сих пор не могу понять, хорошо это или плохо. Это просто по-другому, и когда ты становишься взрослым, ты перестаёшь это понимать. У тебя просто в голове не укладывается, как любимое блюдо на завтрак может поднять тебе настроение на целый день, как заработанный десяток баллов для факультета может заставить гордиться, как улыбка девушки может поднять тебя до небес… Теперь я этого не понимаю.

Теперь моя взрослая жизнь больше похожа на отлаженный механизм, в котором нет места лишним эмоциям и глупым желаниям. Каждое моё действие будто отмерено мерным стаканчиком из лаборатории Снейпа, и если дозу чего-либо увеличить, зелье моей жизни обязательно взорвётся или протухнет. И никому абсолютно не важно, что мне, может быть, давным-давно не хватает взрыва.

Каждый день я живу словно по инерции, выполняют ряд заведённых когда-то действий и не смею отступить от этого распорядка дня. Почти каждый человек, проснувшись утром, привычно идёт в ванную, умывается и чистит зубы, заправляет постель и завтракает овсянкой или тостами, а потом отправляется на работу. Давно привычный набор действий, выполняющийся на автомате, чтобы не успеть задуматься. У меня на автомате проходит вся жизнь, я точно знаю, что будет завтра, послезавтра, через неделю и через год. Иногда мне кажется, что, задумайся я немного, и буду знать точную дату своей смерти и цвет гроба, в который меня положат. И материал, из которого будет сделан платочек, которым Асти будет утирать слёзы.

Иногда мне становится так тошно от всего этого, что хочется выйти на крышу поместья и сигануть вниз. Но я вовремя вспоминаю, что таких действий нет в моём расписании, и возвращаюсь к жизни.

А то, что происходит со мной в последнее время, всего лишь исключение из правил. Этакий душевный отпуск, а отпуски, как известно, имеют привычку заканчиваться.

Как отец, я от всей души желаю, чтобы у Скорпиуса никогда не было так — так глупо и так обыденно. А пока пусть у него всё будет по-детски, причём, в отличие от того, как было в моей жизни, как можно дольше. Он ещё успеет повзрослеть и выбрать свой собственный путь.

Астория всё равно всегда настаивала, чтобы при сыне я был идеальным. Этаким примером для подражания. А мне всегда было не понятно, почему я должен быть для него примером, разве он сам не может стать личностью? Единственным, ни на кого не похожим? Неужели она всерьёз думает, что наш сын слишком слаб для этого?

Я спускаюсь из спальни в гостиную — Скорпиус должен прибыть через десяток минут. По всему дому носятся эльфы, подготавливаясь к вечернему приёму. Неприязненный взгляд Астории обжигает меня, словно калёным железом.

Я улыбаюсь уголками губ, вспоминая, что вечером увижу Грейнджер.

* * *

— А где Альбус? — спрашивает Джинни.

— Сейчас подойдёт, они там со Скорпиусом договариваются о встрече на каникулах, — поясняет Лили.

Я улыбаюсь, услышав имя Скорпиуса. Я видела его всего пару раз, когда он приезжал погостить к Поттерам, и я заскакивала к ним в обеденный перерыв и вечером. Тогда он мало меня интересовал, а сейчас… Сейчас что-то изменилось во мне, и этот мальчик стал важным, как бывает важным что-то дорогое сердцу близкого тебе человека.

Я снова вспоминаю сегодняшнее утро — начавшееся головной болью и острым чувством жалости к себе, оно принесло мне, пожалуй, лучшие впечатления за долгое время. И тот факт, что в этом был виноват Малфой, почему-то не казался таким уж безумным или ужасным. Я привыкла к Драко за каких-то несколько дней, и теперь… Я просто не знаю, что мне думать, я запуталась.

А тем временем Гарри чешет затылок и говорит:

— Так они увидятся сегодня вечером. Малфои пригласили нас на ежегодный Рождественский бал в их поместье. Джеймс, пойди, позови брата.

Джеймс кивает и убегает, а глаза девчонок расширяются, и Лили восклицает:

— О! Бал у Малфоев! Это же… О, Мерлин, мама, мне нечего надеть!

Я улыбаюсь, смотря на неё — Лили всегда была слишком романтичной, слишком помешанной на балах и нарядах. Но я смотрю на Розу, и вижу предвкушение и в её глазах тоже. Похоже, бал у Малфоев — событие действительно из ряда вон.

— Там же собирается весь высший свет! Это же… Это как попасть на приём к Королеве, ну правда же! — продолжает Лили. — Мамочка, неужели, правда? Я и не мечтала!

Джинни улыбается и кивает. Я глажу Розу по волосам и тихо спрашиваю:

— А ты хочешь пойти?

Она удивлённо смотрит на меня и говорит:

— Мам, мы не можем заявиться к Малфоям просто так, без приглашения. Туда не пускают абы кого.

Я ухмыляюсь её здравомыслию:

— Ты считаешь меня абы кем?

— Нет, конечно, но…

— Просто скажи, хочется ли тебе пойти.

— Конечно.

— Тогда нам нужно озаботиться твоим вечерним нарядом, верно?

Она смотрит ещё более удивлённо — казалось бы, куда уж больше.

— Неужели?..

— Приглашение на три персоны лежит на моём журнальном столике. Драко лично отдал мне их утром.

Дальше на платформе происходит немая сцена — на меня смотрят все, и взрослые, и дети. А потом они говорят разом, одновременно:

Роза:

— Мамочка, как замечательно!

Лили:

— Роза, мы пойдём вместе!

Хьюго:

— Что, и я тоже?

Джинни:

— На троих?

Гарри:

— Гермиона, ты общаешься с Малфоем?

Рон:

— Драко? С каких это пор он Драко?

Я молча закрываю и открываю рот, переводя взгляд с одного на другого. Потом Роза касается моей ладони рукой и тихонько спрашивает:

— А действительно, почему приглашения на троих, мам?

И я снова не нахожусь, что сказать, только бросаю испуганный взгляд на Рона.

— Пап? — дёргает его за рукав Хьюго.

— Знаете… — я отмираю и запускаю руку в волосы. — Пожалуй, нам пора. Давайте, ребята, аппарируем отсюда сразу в Косой переулок.

— Но нам ведь надо оставить вещи дома, — удивляется Роза.

— Да, дома, — повторяю я. Потом тяжело сглатываю и смотрю ей прямо в глаза. И мечтаю, Мерлин, помоги, я ещё никогда и ни о чём так не мечтала, чтобы моя девочка меня поняла. Просто поняла и приняла всё, как есть. — На этих каникулах вы будете жить в Косом переулке. В моей квартире.

В последнее время мне казалось, что я живу по инерции. По инерции ем, сплю и хожу на работу. Кажется, в последнее время, благодаря Рону, Лаванде, Малфою и ещё не пойми чему, моя жизнь стала… О, судя по ошарашенным лицам Розы и Хьюго, моя жизнь стала куда более интересной и весёлой.