Порода (джен)

Она не сразу поняла, что дождь перестал. Назойливый стук в стекло сперва обратился в шорох, затем и вовсе умер; Гермиона покосилась на часы — вовремя. Апрель начался пусть в ненастье, но тихо.

Дом Руквудов стоял в покое. Маленький коттедж в пригороде, о двух этажах да чахлом саде, сокрытый чарами ненаносимости, никогда не видел шумных праздников, а в этом поколении и вовсе уснул. Господин Огастес приходил сюда спать, молодая госпожа Гермиона все больше над книжками сидела, ну а ревматический Видди и дышал-то по большим праздникам. Портрет госпожи Ислы неизменно молчал.

Мать Гермиона не помнила — ничего необычного для военного поколения. Ислу Руквуд, жертву не своего покушения, поминали друзья отца да пара профессоров — тихо она жила, обустраивала дом да прикидывала, как воспитает из дочки чистокровную леди. Не случилось. Глава Отдела Тайн господин Руквуд, конечно же, не имел ни малейшего понятия о воспитании детей, но эта проблема решилась сама собой сразу, как Гермиона выучилась читать.

Девушка отвела взгляд от окна и вернулась к документам. Всего два письма, свое и чужое. Свое следовало бы закончить как можно быстрее: первый масштабный проект, первое исследование, возможно — первая публикация.

Таким образом, если мы хотим быть уверенными в воспроизводстве английской популяции домовых эльфов, надлежит серьезнейшим образом пересмотреть текущую селекционную практику. Привнесение французских родовых линий более неприемлемо и приведет лишь к дальнейшему вырождению. Следует, не считаясь с расходами, предпринять централизованные усилия в направлении импорта скандинавской (или, возможно, североамериканской) линии. И, скорее всего, не обойтись без правительственной централизации разведения.

Такой очевидный вывод. Так много статистики собрано. И так велика вероятность наступить на чью-то мозоль: автономисты и централисты не вцепились друг другу в глотку только потому, что Лорд — Гермиона вдруг поежилась — еще не совсем отошел от дел. И даже вопрос о регулировании разведения домовых эльфов вызовет грызню, как у тестралов в брачный период.

Отец хоть порадуется...

Гермиона взялась за второе письмо — сову, что доставила его сегодня к вечеру, трепали не только лондонские дожди, но и ветра Атлантики. Самое важное она уже прочла — Тедди в порядке настолько, чтобы еще думать о стиле.

Здесь, Миона, вересковые пустоши и дрок у тропинок. Здесь, Миона, курганы — красиво смотреть, неприятно брать. Здесь дождевые облака собираются от океана, как боевые группы. И еще — когда я вернусь, встреть меня там, где не подают рыбы.

Наступаем прыжками вдоль побережья, по паломничьим дорогам. Тут никого не удивят мантии — а сам ты не знаешь, откуда покажется палочка. Приятель твой Дэвис остался в Кордове, меня уже окончательно приписали к Джагсону. Так и идем — на север. Вроде как с каждым шагом ближе к дому.

Ребята из Академии — ума как у вашей квиддичной команды, ответственности как у кружка Малфоя. А вот Ирмандад, похоже, в основном серьезные люди. Видишь, Миона, все как у нас и все наоборот в этой дурацкой Испании.

Я вернусь. Нотт.

Она улыбнулась. Тедди, с его спокойствием и его холодными чуткими руками, не слишком вязался с испанской гражданской. На стороне галисийского Ирмандад — Братства — сражаются магглолюбы со всей Европы, романтические и не слишком умные, а Британский корпус на службе Кордовской Академии наполовину состоит из ветеранов. Гермиона не делает ставок, но тут, принимай кто пари, сыграла бы.

Отец задерживался. Но как раз этой ночью, думала Гермиона, в этом ничего необычного нет. День Дурака, все-таки. И, совершенно спокойная, она просто отправила Видди за очередной чашкой кофе.

Первое апреля и девятнадцатое сентября были наиболее странными днями в календаре Огастеса Руквуда. Во втором случае он просто не появлялся на работе, пока дочь не получала ко дню рождения очередную редкую книгу; в первом — не отдыхал, пока избранный ближний не выставит себя полным идиотом.

Чувство юмора у него было... малоприятным. Вот, скажем, девяносто седьмой год, массовое самоубийство членов культа «Врата Рая». Благодаря «обнаруженной» первого апреля «утечке» из британского Отдела Тайн вся Конфедерация магов целый год искала в США темномагическое террористическое подполье. Или девяносто пятый, когда в результате многократного подлога и повального лжесвидетельства гоблинская община Британии оказалась вынуждена юридически признать старшего Гойла за своего.

Чем ее батюшка, ученый и мизантроп, занимается сейчас? Уговаривает Орден Феникса в сакральных целях взорвать Вандомскую колонну? Заменяет колдографии в завтрашнем «Ежедневном Пророке»? Не то чтобы Гермиона находила шутки отца действительно забавными — поражало скорее постоянство. Поэтому она не могла не думать о Дне Дурака даже сейчас. Даже после... третьего документа.

На стол легла аккуратная кожаная папка. Гермиона не запирала ее заклинанием — без толку.

На верхнем листе — заголовок: «Комиссия по перемещению одаренных детей».

* * *

Все началось еще двадцать третьего числа, неделю назад. Гермиона уже полгода не могла решить, чем себя занять. После Хогвартса перед тобой лежит весь магический мир — если твоя кровь чиста, а семья в фаворе, конечно. Все сразу, всего понемногу. За полгода Гермиона Руквуд успела сунуть нос в отдел Правопорядка, в Бюро по распределению эльфов, в головной отдел по Существам. Все сразу — и ничего.

Где-то в коридорах четвертого этажа ее и встретил Джастин Лестрейндж. Улыбка. Рукопожатие. Разговор в две реплики. Рукопожатие. И записка в руке.

«Надо поговорить. «Кабанья голова», угловая, завтра. Сожги».

Весь день Гермиона думала тогда, какие проблемы из этого могут вырасти. Не смогла выдумать ничего серьезного. Не тот человек.

Джастин Лестрейндж, незаметный хаффлпаффец с отменными академическими результатами. Обладатель великолепной родословной: Лестрейндж плюс Блэк, оба — члены ближнего круга в войну. Военный сирота, воспитанный холостяком-дядей.

Кажется, все помнят так называемое «дело Лонгботтомов». Возмущенное гудение газет, трескучие репортажи Скитер из зала Визенгамота, непривычно неподвижное лицо председательствующего Лорда.

Две рифмующиеся колдографии. Будто углем нарисованные на белых стенах Мунго фигуры Лестрейнджей, ушедших от боли куда-то слишком далеко, и цепляющиеся за решетки Лонгботтомы, которым дементоры показывают много интересного.

Политическая неблагонадежность и Джастин Лестрейндж — понятия из разных книжек, но что же ему тогда надо? Во внезапную любовь Гермиона как-то не верила. Не сезон. Так что назавтра она вошла в камин и поднялась на второй этаж тихой поутру «Кабаньей головы».

И услышала то, что предпочла бы не слышать.

* * *

— ...В общем, ты поняла картину, — Джастин нервно прохаживался от стены к стене. — Не поручусь, что у тебя то же самое, но вроде бы все сходится.

— Значит, — Гермиона помедила, снова посмотрела в выданную папку, — правительственная программа? Нет, в политику изоляции даже ложится...

— А ты думаешь, почему утвердили?

— ...Но почему не приюты? Нет, я понимаю, почему одаренных детей не следует оставлять магглам, но твой вариант — это какая-то...

— Любительщина? — хмыкнул Лестрейндж. — Пожалуй, что и так. Но если посмотреть старые списки студентов, то все понятно. Нас мало, Миона. Полукровок до войны бывало пруд пруди...

— Конечно, — она кивнула, — магия — доминантный признак, как и должно быть. Маггловская кровь слабее, если по-простому.

Джастин поморщился.

— Говори как хочешь, я не об этом. Я про чистых магглорожденных. Тех, кто узнавал о Хогвартсе в одиннадцать, а барда Бидля впервые читал вообще уже своим детям.

— Сколько?

— Даже не каждый десятый, — парень пожал плечами, — изъять их из семьи, передать проверенным господам — чего же проще, у магглов младенцы тоже часто мрут в первые дни.

— А к нам, значит, вливается свежая кровь, — Гермиона посмотрела на Джастина, как кентавр смотрит на жокея — с глубочайшим сомнением. — И ты считаешь, что чистокровные семейства так сразу согласились?

— О, всем соглашаться не пришлось, я думаю, — Лестрейндж только отмахнулся, — да и к тому же Лорд Волдеморт одобрил. А уж если Лорд одобрил...

— ...то остальное — формальность. Вальпургиев принцип. Ладно, — Гермиона наконец посмотрела на Джастина как следует. Слишком много мелких бессмысленных движений. Нервничает. — И что же теперь? Что с того?

— Ну как это что? — наконец-то он остановился. — Твои собственные родители, те, кому ты обязана всем — да, Руквуд, и зубами, и мозгом, без исключений! — так вот, твои родители оплакали и похоронили свою дочь, а дочь семнадцать лет считала их недолюдьми...

— Вот не утрируй, — Гермиона поморщилась. — Другой культурой.

— ...Дикарями, хорошо. А все это время те, кто знал, считали нас с тобой, скажем, дрессированными домовиками. Смотрели, как высоко мы научимся прыгать. И что ты скажешь?

— Я скажу, Джастин, — Руквудподнялась и направилась к двери, — что я не верю тебе ни на кнат.

— Проверь. Ты умеешь.

* * *

Гермиона действительно умела — и проверила. Французы говорят, что Магическая Британия параноидальна и от этого репрессивна, но на деле можно раздобыть какие угодно документы, если сказать, что пишешь эссе для профильного отдела.

И если у тебя правильные родители.

Она проверяла факты, снова и снова. Всплеск рождаемости у чистокровных начался примерно в восемьдесят третьем — официально по причине окончания войны и резкого падения напряженности. Фактически — в год учреждения Комиссии.

Дальше. В архивах Мунго меньше историй наблюдения беременности, чем актов регистрации рождений. Да, традиционалистские семьи склонны к домашним родам, хорошо, но почему тогда по Пенелопе Бут — всего только запись о рождении, а вот по ее младшему братцу Терри — исписанная до полей карта?

Почему в архивах Комитета по выработке объяснений для магглов примерно с восемьдесят седьмого пропадают дела о выбросах стихийной магии детьми из неволшебных семей? Можно сказать, что ими перестали заниматься после победы Движения — но нет, шесть лет после войны проходят как обычно. Дети, слишком взрослые, чтобы их брать?

И еще одно. Никаких следов Ислы Руквуд, урожденной Селвинн. Не рождалась. Не сдавала ни СОВ, ни ТРИТОНов. Не регистрировала брак с Огастесом Руквудом либо с кем-то еще. Не рожала.

Гермиона ущипнула себя, но, вопреки ожиданиям, не рассыпалась — только качнулась к стене. Что же, вопрос существования, как писал Фламель, есть вопрос неоднозначный — вот только никому не хочется самому стать абстракцией. Что бы ты не болтал вечерами в башне Рейвенклоу, как бы не изощрялся в философских спорах.

К концу марта Гермиона уже ни в чем, кроме селекции домовиков, уверена не была. Однако неуверенность в собственных корнях — не повод прекращать читать. Вряд ли даже смерть — повод уходить из библиотеки: Гермиона уже решила, что, уж если весь этот поиск закончится для нее плохо, попробует стать привидением — просто так, чтобы не терять из виду течение событий.

Жаль, конечно, если не получится увидеть Теда — ну да зачем она ему... такая.

* * *

Они встретились вновь тридцатого, в доме на площади Гриммо. Старый особняк Блэков стоял пустым уже полтора десятка лет — после того, что там произошло, это никого не удивляло. Но Джастин не выглядел подавленным — даже позаботился о чае.

— Итак?

— Предположим, я тебе верю, — Гермиона здесь чувствовала себя неуютно. Гостиная была слишком велика для двоих, в углах пробегали чуть ли не акромантулы, а через дверь все еще было видно огромное выжженное пятно на стене у лестницы. — Но что с того? Что ты предлагаешь делать?

— Ну смотри сама. У нас есть деньги — блэкову часть моего наследства Рабастан не контролирует. У нас есть примерный список наших... братьев, да? Может, найдем еще, если как следует поработаем в архивах. Опять же, есть у нас пустой дом в Лондоне, ненаносимый и непрослушиваемый. У нас есть, в конце-то концов, инициатива, — Лестрейндж тряхнул мелкими кудрями. — А что с этим делать, это ты, Руквуд, давай-ка сама думай.

Что же, Джастину удалось ее удивить.

— Как то есть «сама»? С чего бы это вдруг?

— Хотя бы с того, что я, понимаешь, не мыслитель, — он хмыкнул. — Как любит говорить мой дядюшка, кто на что учился. Впрочем, как только соберем десяток-два народу, можно будет подумать и о тактике.

— Тактике чего, Джастин? — Гермиона сидела на древнем стуле, выпрямившись, как на уроке у нелюбимого профессора, все пытаясь поймать взгляд собеседника. — Ответь хотя бы, чего ты от всего этого хочешь?

— А чего могут хотеть потерянные дети? — он вздохнул.

— Найтись?

— Поздно. Как следует наподдать тем, из-за кого мы потерялись. Попортить веселье тем, кто отобрал у нас наши жизни и подсунул официально одобренные. Любыми средствами.

— Любыми? — так трогают языком дырку в зубе. Больно, противно, а ты все пытаешься убедиться, не исчезла ли она, так же глубока ли? — Что, даже Париж? Даже Орден Феникса?

— Даже так, — с какой-то изломанной улыбкой кивнул Джастин.

— После того, что они сделали с твоими родителями?

— Прости, с кем? — ровным голосом ответил он, и Гермионе все стало понятно.

— Ладно, неважно. Извини, но все твои активы пока что писаны вилами по воде. Я... не думаю, что мне следует играть со всем этим, пока у тебя нет плана.

— Пока у тебя нет плана, Руквуд, — поправил ее Лестрейндж, — вот об этом и подумай. Пойдем, я тебя выведу. Захочешь говорить — встретимся тут любым вечером.

* * *

В ночь на первое апреля Гермиона Руквуд не спала.

Статью о домовых эльфах она дописала уже ближе к шести утра. Как была, в халате, перехватив волосы синей лентой, спустилась вниз — надеялась найти чудом уцелевший кофе и, возможно, пару булочек. Нашла отца.

Огастес Руквуд как раз кипятил чайник, улыбаясь самым счастливым образом. Неприятная у него улыбка; большинство сотрудников Отдела Тайн со временем приобретают шрамы, странную форму зрачков или сомнительный цвет кожи, Огастес же отделался несколько заостренными зубами. И уж если он вот так щерит их, как сожравшая докси росомаха, так День Дурака уже удался.

— Утро, папа, — проговорила Гермиона. — Ну, что в этом году?

— Гладко, доченька, гладко. Пришлось подделать всего один документ, зато временных изъятий — о, там за сотню, — он аккуратно залил чайные листья кипятком, глянул на часы, потом на Гермиону. — Но ты хочешь спросить меня не об этом.

— Ага. Значит, все-таки попалась, — девушка опустилась на стул, придвинула к себе лишнюю чашку. — Ну и где провал?

— Ты же не думала, что мы не отслеживаем запросы в архивы? — Огастес наполнил ей чашку, себе — не стал. Всегда только второй, третий и четвертый настой, таковы правила. Гермиона поблагодарила кивком — лишнее тепло сейчас кстати.

— Ну, Джастину же сошло.

— Уверена? — теперь уже господин Руквуд позаботился о себе. Чай в молоко, не наоборот. — И все же спроси, если хочешь.

Слишком много вопросов, а ответы, в принципе, уже известны. Но говорить нужно.

— Ты ведь никогда не был женат?

Огастес Руквуд улыбается.

— Ты подобрал меня одним из первых, судя по срокам. Сменил окружение, унес из какого-нибудь маггловского дома портрет, зачаровал на пару простых движений...

Огастес Руквуд улыбается и пьет чай.

— Что это было? Эксперимент? Повинность? Уверена, эксперимент... ты ведь пустил эти данные в дело, как обоснование продолжения программы?

Огастес Руквудставит как-то незаметно опустошенную чашку на стол.

— Допустим, ответ на твои вопросы — да. И что же ты от меня хочешь, Гермиона? Что? Скажи, если знаешь.

Веера вариантов, водопады возможностей, все слова мира — на выбор. И ни одной мысли о Джастине Лестрейндже.

— Я никогда не просила тебя о такой, помощи, папа, — Гермиона говорит, а веки Огастеса на целую секунду скрывают глаза, — но я хочу, чтобы ты надавил на все свои рычаги, какие нащупаешь. Я хочу устроиться туда. В Комиссию по перемещению одаренных детей.

— Чего ради?

— Им нужен кто-то, кто займется документами как следует. Кто сделает так, чтобы никто из потерянных детей не смог понять, что потерян. Никогда.

Огастес Руквуд аплодирует.

— Давай зачетку. Не «Превосходно», конечно, но «Выше ожидаемого». Куда лучше, чем Конфедерация Магов, по крайней мере.

* * *

Ох. Долгий разговор с Огастесом Руквудом в первый день апреля — о чем угодно, когда угодно — может значить только одно.

— Нет. Нет, нет и нет. Так ты со мной поступить не можешь!

— Ну наконец-то поняла!

Господин Руквуд, канцелярский террорист и тайновед-профессионал, веселился, как первокурсник.

— Значит, всего один поддельный документ, говоришь? Сто с лишним изъятий, говоришь? — от голоса Гермионы Руквуд, девицы безукоризненно чистокровной, уже начинали позванивать стекла.

— Ну да! Ох, Гермиона, ты первый год проводишь дома как следует. Я не мог удержаться! — ее почтенный батюшка наконец перестал хохотать и, опустившись в кресло, как ни в чем не бывало налил себе еще чашечку. — Все же ты слишком веришь в архивы, знаешь ли. Вот если бы ты не поленилась навести справки не в Министерстве, а в Хогвартсе...

— И что бы мне это дало? Отчетные списки экзаменаторов я видела, — фыркнула жертва Дня Дурака. Ледяная глыба на душе оказалась леденцом, хоть и чертовски кислым.

— Экзаменаторы — персонал как раз министерский, их подчищать — это даже слишком просто. А вот если бы ты, ленивая моя, пошла бы в сам Хогвартс... Снейп, знаешь ли, блюдет границы своего королевства, и списки студентов мне бы никто изымать не дал. Да что там, — он что-то прикинул, — если ты поищешь в замке пару недель, то отроешь кубок Ислы по плюй-камням. Должен же он где-то быть?

Гермиона сделала заметку. Что-то от мамы — это прекрасно, пусть даже это что-то — почти что спортивный инвентарь.

— Ладно, пап, а Джастин? Это такой розыгрыш на всех сразу?

— Интереснее! Следующие двадцать лет наш дорогой господин Лестрейндж проведет во Франции. На благо, заметь, родины, — назидательно сообщил дочке Руквуд. Ни для кого не было секретом, что Отдел Тайн и политическая разведка — это как козел и безоар. — Так что парень славно проверил себя.

— А ты — его?

— Разумеется! Будь он с Рейвенклоу, как ты, мог бы и сам все это принять за чистую монету. И поехал бы в Албанию, горы рисовать. Но... Хаффлпафф. Ничего, разведка у мальчика в крови, я-то знаю.

— Это есть, — понимающе кивнула Гермиона. — Про Орден Феникса я бы так не смогла.

— Каждому свое, — Огастес пожал плечами. — Ну что, ты еще хочешь меня убить, или я могу идти восстанавливать архивы?

Отец ушел в камин, а Гермиона еще долго сидела на кухне, то хмыкая, то хмурясь. Когда чай кончился, она поднялась и прошла к портрету матери. Протянула ладонь к холсту.

Масляная краска, немного чар и маггла начала века? Или магический портрет госпожи Руквуд?

Не дотронулась. Какая разница?