Друг семьи (джен)

Все произошло первого ноября. Я бежал по людной лондонской улице. Я не мог остановиться, не мог подумать, не мог принять решение. Все мысли крутились вокруг единственного, безусловно неверного решения — сбежать. Несколько раз до этого я аппарировал, но у меня не было дома, защищенного чарами Фиделиуса, потому я только зря потратил силы на ненужное колдовство. Лучше просто бежать... бежать, пока не потеряю сознание от усталости или не умру от остановки сердца.

Тупик. Дальнейший путь мне преградила бетонная стена. Людей здесь по-прежнему было много, рядом располагалось какое-то кафе. Или что-то другое, времени разглядывать у меня не было. Времени подумать — тоже. Говорят, перед смертью в голове проносится вся жизнь. Лгут! Не могу говорить за всех, но тогда, будучи уверенным на сто процентов, что через пару минут умру, я сожалел... о несбывшихся надеждах, непроизошедших событиях, неслучившемся счастье.

И сейчас я уже не смогу ответить самому себе, как вышло то, что вышло. То ли эти сожаления так сказались на моем желании жить, причем жить хорошо. То ли я вообще не думал и сработали простые инстинкты самосохранения.

— Вы сомневались хоть раз в том, что все сделали верно? — спросил меня Психиатр. Я сам его так назвал, ведь он так долго копается в моей душе, пытаясь заставить понять меня что-то.

— Жалел ли я об этом потом? Безусловно. Долгими одинокими ночами в своей мрачной квартире, когда в голову лезли мысли, что надежды по-прежнему не сбылись, значимые события не произошли, а счастье не случилось.

— Но тогда вы видели единственный выход? Вы так сильно хотели жить?

— Да ничего я не хотел! — подскочил я в кресле. Хотелось запустить в Психиарта чем-нибудь тяжелым. Да я уже не раз это делал, только что ему будет-то? — Я вообще не помню как так вышло! Я даже не думал, что способен на убийство. Просто произнес эти два слова на арамейском.

— И что вы чувствовали?

— Да ничего я не чувствовал! Ни-че-го!

— Но вы ведь знаете, чтобы сработало заклинание Авада Кедавра, нужно хотеть убить?

— А я хотел жить.

Разбор полетов моей жизни был утомительным. Но это лучше, чем Азкабан. Хотя в последнем я никогда не был.

— Вас утомляют эти беседы?

— Разумеется!

— Без этого никуда. Расскажите о последних минутах вашей жизни. Что вы чувствовали?

— Облегчение. Я чувствовал облегчение!

Это было на пустыре. Обычный солнечный июньский день, ничего примечательного. Тогда я уже скрывался чуть меньше месяца. Не от властей, не от Гарри. От себя, пожалуй. Все праздновали победу. Или оплакивали поражение. Каждому ведь свое. Я должен был быть в числе тех, кто празднует победу, я уже не отождествлял себя с Пожирателями смерти. Я ждал этой победы, боролся за нее. Но она стала шагом к моей смерти.

Гарри нашел меня на этом пустыре. Тогда я уже устал бороться. Мне незачем было цепляться за эту жизнь. Я просто стоял и смотрел в такие знакомые зеленые глаза. Столько скорби в них мне еще не доводилось видеть. Привык, что в них всегда интерес, радость, грусть, надежда, даже отчаяние. Но скорбь... Самое болезненное чувство.

— Он ведь не лгал? — спокойно спросил Гарри.

— Нет.

— Почему?

— Я не смогу ответить на этот вопрос.

— Это больно. Больно понимать, что все привычное с детства, родное — ложь.

— Знаю.

— Ты понимаешь, что я убью тебя?

— Конечно. Я даже понимаю, что руководит тобой. Ты не хочешь сообщать в Министерство, ты не хочешь видеть меня в Азкабане, ты не хочешь видеть меня рядом с собой. Ты боишься, не доверяешь мне, не можешь простить. И ты боишься себя. Того, что простишь.

По щеке юноши, героя этого проклятого мира, текли слезы. Он стоял, направив на меня волшебную палочку. Я не пытался аппарировать или защищаться. Знал, что сейчас в лохматой голове Гарри идет сложная борьба. С самим собой, своими принципами, своими чувствами. День моей смерти — последний урок, который я ему преподал.

— Авада Кедавра! — прошипел он. Зло, обиженно. Борьба с самим собой была проиграна. Или выиграна. Этого я уже не могу знать.

Вот так я и умер.

— Вы сказали, что день вашей смерти — последний урок. Урок чего?

— Жизни. Недоверия, жестокости. Называйте, как хотите. И я уверен: Гарри станет хорошим человеком. Не потому, что он герой. Он личность. Личность, которая не будет связана надеждами на счастье и благо для всего мира, преданной дружбой и любовью до гроба.

— Как вы познакомились с Гарри?

— Это было в 1985 году...